Сюрприз в рыжем портфеле (сборник) - Борис Егоров

— А какая машина? — нагловато спросил Ферзухин.

— Конечно «Волга». Чёрная! Голубая или там кофейная для таких гостей, как вы, не подходит… У нас всё по высшему классу!

Чёрная «Волга» доставила Ферзухина в особняк. Ему отвели три комнаты. В одной стояла кровать, в другой — диван, радиоприёмник и телевизор, третья была столовой. Добрую половину столовой занимал большой тяжёлый стол. На столе стояли бокалы и несколько бутылок «Боржоми».

Ферзухин прошёлся по комнатам, нажал клавиши радиоприёмника.

Из приёмника донеслось: «Внимание, товарищи! Начинаем передачу для тех, у кого не все дома…»

Выключив радио, Ферзухин снял трубку телефона, послушал гудок. Раскрыл окно. Проверил, идёт ли из крана вода.

Увидев около входной двери кнопку, он машинально надавил на неё. В дверь тотчас же постучали.

— Войдите, — сказал Ферзухин.

На пороге стоял толстощёкий добродушный повар в белом колпаке.

— Желаете кушать? — спросил повар. — Или кофе сварить? По-турецки? Или как в Буде? Или как в Пеште?

Ферзухин, раздумывая, посмотрел на часы.

— Кушать ещё рано. Сообразите кофейку. Как в Пеште. Или лучше как в Буде…

Когда повар ушёл, Ферзухин довольно потянулся.

18. Портвейн «Три семёрки»

«Тетрадочка при тебе! Отлично!»

Обстановка изменилась

Вечером, после работы, к Ферзухину зашёл Ромашкин.

— Как чувствует себя чрезвычайный и полномочный посол УКСУСа?

Посол энергично, щёлкнул пальцами и заверил, что чувствует себя превосходно.

— Ну, Ферзухин, рассказывай новости. Как Пётр Филиппович живёт?

Старые сослуживцы сидели друг против друга в мягких удобных креслах.

— Пётр Филиппович? — переспросил Ферзухин. — Отлично! Собирается новую реорганизацию провести п штат расширить. Кажется его план приравнять УКСУС к республиканскому министерству пройдёт! Обещал добавить в мой отдел ещё пять человек!

— Какие анекдоты в УКСУСе рассказывают?

Ферзухин оживился, загоготал:

— Ха-ха! Значит, так. Едет в поезде Вольф Мессинг. Который мысли угадывает. Поезд Москва — Одесса. Напротив Мессинта сидит…

Кто сидел напротив Мессинга, Ромашкин так и не узнал.

В дверь постучали. Ферзухин мгновенно сделал строгое, озабоченное лицо, небрежно бросил:

— Войдите.

В комнату вошёл… Чаевых.

Почтительно поклонившись, он спросил:

— Я вас не побеспокоил?

— А вы кто? — спросил Ферзухин, смерив вошедшего взглядом.

— Чаевых, заместитель начальника стройки по быту.

— Очень приятно. Присаживайтесь.

— Мне подождать? Вы с товарищем беседуете?

— Да, беседуем. Ну что же, дела и заботы у нас всегда… Но этот товарищ, — Ферзухин кивнул в сторону Ромашкина, — этот товарищ нам но помешает. При нём можно всё…

Слова «при нём можно всё», видимо, произвели на Чаевых сильное впечатление. Его глазки-щёлки удивлённо расширились.

Он присел на краешек кресла и положил перед собой тетрадочку.

— Вы здесь всем довольны, Юрий Иванович?

— В общем доволен, — ответил Ферзухин, откидываясь на спинку кресла. — Не зовите меня Юрием Ивановичем. Зовите просто, по-партийному, товарищ Ферзухин.

«Ну, Топорик вжился в образ, — подумал Ромашкин. — Здорово, чертяка, играет!»

— А что там наверху слышно? — поинтересовался Чаевых.

— Разное… — неопределённо ответил Ферзухин. — Проекты всякие… Постановления… Бюджет… Голова пухнет!

— Да, да, — посочувствовал высокопоставленному гостю Чаевых. — А у нас вы и отдохнёте.

— Отдохнуть? Хорошо бы. Только в моём положении никогда не отдохнёшь. Сидишь, пьёшь чай, а тут вдруг звонит эта…

— Вертушка? — подсказал Чаевых.

И она тоже… Все звонят. Вопросы… Согласования… И так далее. И тому подобное. И вообще. Ах!

Чаевых продолжал вести «подводную» разведку.

— А как товарищ Кристальный себя чувствует?

— Кристальный? Кристальный, как всегда, на посту…

— К нам, говорят, собирается?

— Он на месте не сидит, — уклончиво ответил Ферзухин. — Он всегда с народом.

— А у нас тут стройка в самом разгаре, — радостно сообщил Чаевых. — Жмём вовсю!

— Знаю. Докладывали.

— И как вы это оцениваете?

— Двояко… Есть плюсы, есть минусы…

На усталом лице Ферзухина было написано утомление от больших дел, и высокая государственная озабоченность, и ещё что-то невыразимо руководящее.

— Да, между прочим, тут у товарища киноаппарат отобрали, так распорядитесь, чтобы его немедленно вернули, — неожиданно сказал Ферзухин. — Что за порядки у вас? Люди снимают фильм о родном городе, а у них отбирают аппарат.

Чаевых удивился:

— Аппарат отобрали? Ай-яй-яй! По какому же такому праву? Нарушение… Конечно, нарушение. Не надо вам этим заниматься, товарищ Ферзухин. Я сейчас позвоню.

Чаевых сделал запись в тетрадочке, потом поднялся и подошёл к телефону.

Ромашкин ободряюще подмигнул Ферзухину: «Молодец, Топорик, продолжай в том же духе!»

Отойдя от телефона, Чаевых заверил Ферзухина, что ошибка будет исправлена и киноаппарат сейчас принесут.

— Может быть, поужинаем вместе? Выпьем что-нибудь, закусим, а? — предложил заместитель директора.

Ферзухин вопросительно посмотрел на Ромашкина. Тот кивнул: «Соглашайся».

— Поужинать — недурно, — сказал Ферзухин.

— Что будете пить — водку, коньяк? — спросил Чаевых.

— Ни то, ни другое, — ответил Ферзухин. — Слишком крепко. Я пью портвейн. У нас теперь так заведено. Если есть — «Три семерочки».

«Ферзухин, ты гений! — подумал Ромашкин. — Отказаться от коньяка — это для тебя высший подвиг!»

— А что на закуску возьмём? — спросил Чаевых. — Салатик? Паштетик? Заливное? Из горячего — рыбу или цыплёночка?

— Что-нибудь полегче, — ответил Ферзухин. — В последнее время ответственные работники ввели для себя суровые ограничения. Творог, рыбное, растительное…

Чаевых, извинившись, удалился. Ферзухин вытер платком нот со лба, сказал Ромашкину:

— Ну и в историю ты меня втравил, чёрт возьми! Аж устал! Кажется, мне надо отсюда смываться. Потом позора не оберёшься.

— Какого позора? Ты никому ничего не врал. Ты не выдавал себя за иранского шаха, но преследовал личных целей. Ты, фон Ферзухин унд Шпацирен, на этот раз морально абсолютно чист.

— А если меня завтра позовёт Росомахин?

— Во-первых, Росомахин завтра не позовёт, потому что он на три дня уехал. Во-вторых, если будет необходимость, покажешь своё командировочное удостоверение. Приехал, мол, изучать вопросы перспективного снабжения. А то, что тебя за другого приняли, не твоя вина.

Вместе с Чаевых в комнату въехала «тачанка» с бутылками и закусками. Выпили портвейна, закусили салатом и заливным судаком.

— Как вы с Росомахиным живёте? — вдруг спросил Ферзухин. — В мире? Или немножко кусаетесь? Слыхал я, что с бытом на стройке не всё ладно. Говорят, что вы честный работник, но Росомахин на вас давит.

— Давит, давит! — удручённо подтвердил Чаевых.

— А было ли… — продолжил приезжий.

Не дослушав, о чём пойдёт речь, Чаевых с пылкой готовностью согласился:

— Было! Было!

— Подождите, я же ещё не спросил, что было… Ах, чёрт, запамятовал мысль… Да, значит, так: как бы ни давил на вас Росомахин, за быт отвечаете вы. Идут разговоры, что ваша линия расходится с линией партии…

На Ферзухина смотрели два мутных дрожащих шарика.

— Будем принципиальными! У вас нет партийных взысканий?

— Выговоров не было. Я ведь всегда стараюсь! — чистосердечно признался Чаевых. — Но, должен вам сказать, что с Росомахиным работать невозможно.

— Вы о себе говорите, а не о Росомахине. Объясните, — Ферзухин посмотрел в шпаргалку, написанную Ромашкиным, — объясните, почему на стройке такая текучесть кадров? Сотни людей приезжают, сотни людей уезжают…

Записав что-то в тетрадочку, Чаевых ответил:

— Не устроены, стало быть. В силу слабости. С жильём туго, с яслями, с детскими садами. Вы в моё положение войдите! Построили детский сад, а Росомахин вселил в него Дом техники, фотовыставку… Что я могу поделать?

Вино было выбрано правильно — портвейн. Чаевых пил всегда только водку. От непривычного портвейна он ошалел, стал очень разговорчивым.

Ферзухин задавал вопросы. Чаевых отвечал, спасал себя и стараясь утопить своего любимого шефа.

И чем дальше шёл разговор, тем глубже вживался в образ Топорик, тем некрепкое становился Чаевых в своих признаниях.

Рассуждая о делах стройки, он зашёл так далеко, что убеждённо заявил:

Росомахина надо снимать. Зазнался он и зарвался. От масс отошёл… И наша комиссия к этому выводу, конечно, придёт.

— Какая комиссия? — удивлённо спросил Ферзухин,