Россия на рубеже XV-XVI столетий (Очерки социально-политической истории). - Александр Зимин

Не составляет особых затруднений выяснить ту среду, которая поддерживала политические притязания Дмитрия-внука. Еще его отец Иван Молодой после присоединения Твери был пожалован тверским княжением. По матери Иван был внуком великого князя Бориса Александровича, а его жена была двоюродной сестрой супруги последнего тверского князя Михаила Борисовича. Иван Молодой, следовательно, мог считаться как бы законным преемником князя Михаила. Поэтому Тверь надолго стала опорой семьи Ивана Ивановича. Кстати, в судебных делах, решавшихся этим князем, принимал участие после возвращения из Венгрии Федор Курицын. После смерти Ивана Молодого (март 1490 г.) Тверь была передана не его малолетнему сыну, а Василию Ивановичу (он выдавал и подтверждал тверские грамоты в октябре 1490 и в 1490/91 гг.). Правительство повело решительную борьбу с остатками тверской обособленности. Комплекс идей, развивавшихся в кругу Дмитрия-внука, имел тверское происхождение (великий князь тверской в середине XV в. называл себя «царем» и выпускал монеты с изображением двуглавого орла[428]). Утверждение в Твери московских порядков в правление княжича Василия (с 1490 г.), конечно, не могло прийтись по вкусу сторонникам сохранения тверских вольностей. И совершенно естественно, что свои чаяния они связывали с именем Дмитрия Ивановича, «законного» претендента на тверское княжение.

Группировка Дмитрия-внука имела прочную опору в среде высших бюрократических дельцов столицы, затронутых еретическим вольномыслием. Ее лидером был фактический глава складывавшегося центрального ведомства внешних сношений (будущего Посольского приказа) дьяк Федор Курицын. Изучение тверской среды, поддерживавшей еретический кружок Ф. Курицына и Елены Стефановны, помогает установить преемственность вольнодумных идей. В год тверского взятия (1485 г.) «еретик» Иван Черный (вероятно, по распоряжению Ивана III) переписал «Еллинский летописец» в связи с возросшим интересом к предыстории величия Москвы. Отмечая этот факт, Л. В. Черепнин поставил вопрос: не делал ли Иван III «попытки приблизить к себе и тверских еретиков»? К сожалению, конкретных данных об их составе нет, но благожелательное отношение великого князя в 80-90-е годы XV в. к их высоким покровителям несомненно.[429]

Для понимания событий 1497 г. следует вернуться к рассказу о покаянии Ивана III в смерти Андрея Углицкого. В Типографской летописи он помещен после сообщения о «поимании» В. Гусева под 7006 г., а в своде 1497 г. — под 26 октября 7005 г. С. М. Каштанов установил, что дата свода 1497 г. ошибочна, а собрание иерархов состоялось вскоре после 26 октября 1497 г. («немного времени» после Дмитриева дня). В сентябре — октябре 1497 г. Василий Иванович еще выдавал жалованные грамоты. Судя по Хронографу, Иван III обвинял Василия в причастности к заговору В. Гусева перед церковными иерархами, а собор, по Каштанову, состоялся в конце октября — начале ноября 1497 г. Следовательно, именно этим временем и следует датировать опалу княжича.[430] В дарственной записи 1 мая 1498 г. на Евангелии в церковь «в Ружках» (замосковная волость Черна) Василий продолжал называться «великим князем всеа Русии». Правда, текст записи известен по списку XVII в., так что мог быть интерполирован. Установленное Каштановым время начала опалы на княжича Василия (август 1497 г.) помогает выяснить ее тесную связь с составлением Судебника (сентябрь), т. е. уверенно искать его творцов в окружении Дмитрия-внука.

Изучение событий 1497–1498 гг. показывает, что в последние годы правления Ивана III вспыхнула борьба тех же сил, которые выступали на арене политической жизни во время феодальной войны. Тогда Москве противостоял галицко-углицко-верейско-новгородский блок при благожелательном нейтралитете Твери. В 1497–1498 гг. победу одержали силы, которые нашли поддержку в тверской группировке придворной знати, а силы, опиравшиеся на удельное княжье и новгородское окружение архиепископа Геннадия, потерпели поражение. Последовавшее затем падение Дмитрия-внука ускорено было крахом надежд на союз России с его могущественным дедом Стефаном Великим.

Наследие Августа-Кесаря

Казнь В. Гусева и «поимание» княжича Василия в декабре 1497 г. были ответом Ивана III на недовольство возвышением при его дворе группировки, опиравшейся на Дмитрия-внука. Чтобы упрочить его позиции и обеспечить преемственность трона, 4 февраля 1498 г. в Москве состоялся торжественный обряд коронации, во время которого Дмитрия Ивановича провозгласили великим князем московским и всея Руси и «возложиша» на него «бармы Манамаховы и шапку». Как известно, «шапка Мономаха»[431] была выполнена среднеазиатскими мастерами; она с XIV в. хранилась в московской казне («шапка золотая» упоминается в завещании Ивана Калиты). Теперь ей суждено было символизировать преемственность власти русских государей от византийских императоров. Процедура коронования тщательным образом изложена в летописях.[432]

Церемония происходила в Успенском соборе. На ней кроме Ивана III присутствовали митрополит, весь освященный собор, дети великого князя (без Василия), бояре и толпы простого люда, стоявшего, очевидно, на Кремлевской площади. Сначала Иван III разъяснил, что коронация соответствует старинной традиции, согласно которой великие князья давали княжение «сыном своим первым». А поскольку его сын Иван Иванович умер, то он и решил благословить великим княжением его сына, а своего внука Дмитрия. Последующую процедуру проводил митрополит. Коронованного соправителя Ивана III «воздравиша» дети Ивана III (Василия и его матери на церемонии не было), а также «боляре вси и вси людие». В конце митрополит прочел наследнику поучение, в котором призывал его любить «правду и милость, и суд праведен». При выходе из Успенского собора, а также перед Благовещенским и Архангельским соборами Дмитрия осыпал золотыми и серебряными монетами князь Юрий Иванович.

В связи с коронацией Дмитрия Ивановича возникают литературно-публицистические сочинения, которые сыграли определяющую роль в формировании идеологии самодержавия в XVI в. Прежде всего это «Чин венчания Дмитрия-внука».[433] Его мотивы вошли в аналогичный чин, разработанный в 1547 г. для коронации Ивана IV на царство, и в более поздние памятники подобного содержания.[434] Чин был составлен по образцу обряда венчания византийского наследника престола. Обращает на себя внимание титул Ивана III — «самодержец всея Руси», который как бы приравнивал русского государя к византийскому императору, равно как и к императору германскому.[435] Впервые «государем и самодержцем всея Руси» Иван III был назван в «Извещении о пасхалии» митрополита Зосимы (1492 г.) — программном документе окружения Дмитрия-внука.[436] Затем эта формула повторилась во время поставления на митрополию Симона. В сентябре 1495 г. Симон обращался к Ивану III со словами «самодержавный государь».[437] Незадолго до коронации (в июле 1497 г.) на великокняжеской печати впервые появляется двуглавый орел — византийский и имперский государственный герб.[438] Так Россия заявила о своем равенстве с крупнейшими державами древности и современной Европы.

С событиями 1498 г. связано создание памятника, который в переработанном позднее виде получил название «Сказание о князьях владимирских». Впрочем, в литературе полного единомыслия по этому вопросу нет. По мнению Р. П. Дмитриевой, в основу памятника было положено «Послание» бывшего киевского митрополита Спиридона-Саввы, который после 1482 г. выехал из Литвы на Русь, где был заточен в Ферапонтов монастырь (во всяком случае находился там в 1503 г.). Свое «Послание» он составил около 1511–1522 гг. Первая редакция «Сказания», по мнению Р. П. Дмитриевой, возникла еще до смерти Василия III. В конце ее было помещено «Родословие литовских князей». Вторую редакцию, составленную в связи с коронацией Ивана Грозного, сопровождает (как правило) чин его венчания на царство. А. Л. Гольдберг полагает, что в 10-20-х годах XVI в. была создана некая исходная редакция рассказа об Августе и Мономахе — Протограф I «Сказания». В результате его поздней переработки возникли «Послание» Спиридона-Саввы и Протограф II «Сказания» (источник Чудовской повести и некоторых других памятников). «Сказание» же в дошедшем до нас виде возникло в связи с коронацией Ивана IV.[439]

Однако построения Р. П. Дмитриевой и А. Л. Гольдберга сталкиваются с непреодолимыми трудностями.

Прежде всего «Сказание» идеологически обосновывает венчание великого князя «мономаховым венцом» (вторая его редакция и кончается «Чином венчания»), а Василий III никогда коронован не был. Зато в 1498 г. был венчан его политический противник — внук Ивана III Дмитрий. Поэтому «Сказание» вряд ли могло возникнуть в окружении Василия III. В самом деле, зачем в кругах, близких к Василию III, создавать произведение, в котором содержался по существу апофеоз его врага — Дмитрия-внука? Столь неудобную для своего построения ситуацию А. Л. Гольдберг пытается разрешить следующим образом. Регалии так или иначе, но все-таки находились в руках Василия III, а в «Послании» говорится, что «мономаховым венцом» венчаются все великие князья владимирские, «яко же и сей волный самодержъц и царь Великыа Росия Василие Иванович».[440] Значит, венчался и Василий III. Но ничего подобного на самом деле не было. Ни о какой коронации Василия не говорят ни летописи, ни Герберштейн. Не знают подобного факта «Сказание» и «Повесть».[441] Следовательно, перед нами явный домысел Спиридона-Саввы, свидетельствующий о позднем происхождении его «Послания». В ранних вариантах произведения, легшего в его основу, ничего подобного не должно было быть. Регалии действительно находились в распоряжении Василия III, но и только.