Новый мир. № 4, 2002 - Журнал «Новый мир»

У забора собираются соседи и родственники. Гроб с Дедом, поставив на крышу дорогого автомобиля — машину тщеславный отец Этейлы арендовал в Кишиневе на сутки, — везут к кладбищу. Надо бы прикрепить, шепчет дядя Этейлы отцу, на что тот отмахивается: отец — мужчина цепкий, да и крыша у автомобиля плоская. Дед, словно в насмешку над слишком самоуверенным сыном, почти у самого кладбища резко толкает боком стенку гроба, и тот падает с машины в пыль. Воробьи, слетевшись на переполох, склевывают крошки из бороды Деда, плотно отобедавшего накануне своей безвременной кончины, и засмеявшийся было Этейла умолкает, получив подзатыльник от отца: чего стоишь, помогай!

С трудом взгромоздив гроб с Дедом на крышу автомобиля, мужчины отходят в сторону и продолжают свой путь. Этейла опережает процессию, и бежит на кладбище — там уже вырыта огромная яма, куда положат гроб с Дедом, телевизор, видеомагнитофон и персональный компьютер старика. Могилу вырыли наемные рабочие.

Наконец гроб подвозят к могиле и опять ставят на табуретки, предварительно застелив каждую полотенцем. Отец Этейлы раздает родственникам скромные подарки, вручая их через тело покойного, и мальчику достаются новые шерстяные брюки на вырост, которые Этейла так никогда и не наденет из боязни молний.

Улыбнувшись Деду, Этейла отворачивается, когда гроб начинают заколачивать. Перед этим один из братьев старика кладет туда полуторалитровую бутылку вина, и когда просторный гроб опускают в яму, мальчик слышит, как Дед пьет. Землю уже начали сбрасывать, когда раздался глухой стук. Один из могильщиков спускается вглубь и, прислонив ухо к крышке гроба, стоит на коленях около минуты. Закуски хочет, обращается он из могилы к родне покойника. Вот неугомонный старик, всплеснул руками дядя Этейлы; и умер ведь уже, а все выпить-закусить хочет! Не перечь старшему, осадила его мать, дайте. Ей протягивают блюдо с вареной пшеницей, политой жженым сахаром, с несколькими карамелями, и женщина передает его на вытянутые руки могильщика. Тот, вынув четыре гвоздя, сует в щель тарелку, но, что-то услышав, поднимает ее наверх. Мяса хочет! Жена старика глядит на дядю Этейлы, и мужчина не успевает еще раз возмутиться. Твоя мысль быстрее моей, мать, — дайте мяса. Тарелка с мясом спущена могильщику, и тот, на всякий, видимо, случай, кроме нее сует в щель еще и пачку сигарет. Стой, он не такие курил — бросает вниз пачку дорогих импортных сигарет дядя.

Вечером, когда поминки были в самом разгаре, мальчик пробрался на могилу к Деду. А ты и правда умер? Видимо, да, тезка, улыбается Дед; так и будешь сидеть? Да уж посижу, мне с ними скучно, рассказал бы ты что-нибудь. Может, тебе с ними и скучно, но запомни: они — твоя родня и, стало быть, часть тебя, как рука или сердце, хотя, говорят, крепкие родственные связи — беда нашей страны. Что беда нашей страны и что наша страна, Дед, если мы цыгане и живем на Земле? Беда — это кумовство, как опять же говорят, сам в этом не уверен, а страна наша — Молдавия, потому что, куда бы ты, цыган, ни подался, немного этой страны всегда с тобой. Со мной ничего нет — разводит руками мальчик и с недоумением смотрит на свои пустые ладони. Нет, есть — немного вина в твоих жилах, немного солнца на коже, пыль известняков, запах винограда да еще осколки бирюзового июльского неба Молдавии и, может, чуть-чуть порочных родственных связей, улыбается Дед. А сейчас ступай — я уже умер, мне пора отдыхать.

С тех пор Этейла не раз приходил на могилу Деда; правда, когда стал жить в Кишиневе, — все реже. Старик никогда не отказывал себе в удовольствии поболтать с внуком и по секрету сказал ему, что на чердаке старого дома, куда можно забраться лишь по старой деревянной лестнице, в ворохе старых вещей лежит тетрадь, где записана им сочиненная история цыган Молдавии. Никому не давай читать, говорил Дед, а сам смотри и помни — мы уже не цыгане, мы еще не Молдавия.

В июне двадцатипятилетия Этейлы зацвела акация, и он поехал ловить судака на водохранилище, потому что майский жор пропустил. И когда он вернулся с судаками холодными, как их пустые глаза, и выпотрошенными, мать цыгана сказала, что Дед хочет видеть его и пора покрасить ограду у могилы старика. Приехав, цыган выкрасил ограду и стал разговаривать с Дедом, обрадованным посещением внука. На этот раз старик решил рассказать о своем путешествии на север Молдавии.

Деду тогда нужны были деньги, много денег, потому что он решил жениться. Работы в городе не было, мак продавать, как все цыгане делали, он не хотел, поэтому отправился в дорогу, чтобы посмотреть, где можно заработать.

Вышел он из Сорок на север — люди говорили, что под Бельцами есть много богатых сел и многие там строятся. Шел Дед, ориентируясь по ореховым деревьям, их на севере много, больше, чем в Кишиневе. По вечерам он собирал орехи и мастерил из них четки. Одни купил зажиточный крестьянин Терентий. Он был единственным, кто в пути дал Деду напиться молока, и то от прикосновения губ путника становилось розовым, будто кровью разбавили.

Что за четки у тебя, спросил Терентий, и Дед ответил ему: разве не видишь, из ореха. Я не о том — освящены ли они? Да, святил их пастуший крик, звон колокольчиков стада, мои ноги, сжатые тесными сандалиями. А сандалии, надо сказать, в дороге Деду стали так тесны, что на четвертый день пути распухшие ноги его обувь разорвали на части, и шел он босиком. Говоришь, крик и колокольчики, сказал Терентий, оглядывая четки; сколько просишь за них и почему орехов здесь двадцать один? Дед рассказал ему.

Первый из них, изнутри пустой, значит Хаос, и если ты, перебрав четки, закончишь на нем, значит, жена твоя неверна и пора доверие в доме твоем запереть в чулан, где оно от голода и издохнет.

Второй орех значит Свет. Если нащупаешь верхнюю половинку, с трещиной, значит, утром, перед пробуждением, увидишь ангела, и он выведет тебя на ту тропу, сворачивать с которой никому еще в этом мире не доводилось. Нижняя же половинка второго ореха дает человеку дар радоваться жизни, что бы ни произошло, она высасывает из рук твоих и сердца печаль.

Третий орех — Суетный. Сколько ты его ни трогай, ни верти, только пустые мысли вертеться станут, и от этой карусели голова у тебя закружится.

Четвертый орех забирает силу и возвращает ее грозой с обильным дождем, и если поле твое иссохнет, найди его, но случайно.

Пятый орех — Странствующий. Если сорвется он с нити и покатится по полу — уйдут в путь твои сыновья и вечерами горизонт будет глаза твои есть, но их, сыновей, ты так и не увидишь.

Шестой орех — символ Дня и Ночи, сменяющих друг друга, и если возьмешь его в руки, песочными часами пройдут перед тобой дни жизни, и, завороженный этим, ты не найдешь в себе сил отойти и взглянуть куда-либо еще.

Седьмой орех нужен тем, кто решил подарить свое одиночество другой такой же бесприютной душе. Как только положишь ты его в ладонь, увидишь себя под венцом.

Восьмой орех вынь из четок и положи в изголовье постели — жарким пботом выйдут из твоих снов кошмары сновидений.

Девятый орех — Справедливость слепого судьи, и какое бы решение ты ни принял, держа его в руках, истинным оно будет и единственно верным.

Десятый толкут и ссыпают порошок в пищу чревоугодника, и та сама принимается есть человека, отчего тот теряет в весе и пьет по ночам.

Одиннадцатый орех — Сила, что идет внутрь и от которой голову твою сжимают клещи.

Если ты нащупаешь двенадцатый орех, продолжай перебирать четки, потому что он говорит — делай то, что делал.

Тринадцатый орех — дьявольское число, и если задержишь на нем руку, только кровь не будет для твоего рта пресной, пуды же соли не заметишь, и они пройдут сквозь тебя, как ветер.

Четырнадцатый орех и пятнадцатый — орехи Первосвященников и Магов, они лечат душевные болезни, но смотри не переусердствуй, так как здравомыслие — одна из них. Может быть, самая страшная, и излечившийся не раз проклянет их, эти орехи.

Шестнадцатый орех и семнадцатый, коль скоро ты их вытянешь из четок, означают суд мертвых над тобой — поэтому запасись хорошим адвокатом и посыпай голову свою пеплом.

По-настоящему счастливый из них — восемнадцатый орех, и только он умножит стада твои и увеличит пастбища, и овечий сыр кадушек твоих выбьет крышки, потому что много его станет.

Сразу после него — девятнадцатый орех, что означает: Нищета. Вырви его из четок и дай человеку, которого ненавидишь. Его разорение снимет коросту твоей злобы ароматными маслами мести.

Двадцатый орех посмеется над тобой сладостным смехом развратной девки, и, нащупав его, ты уйдешь в ночь, приняв свечение душ мертвецов за улыбки обольстительных женщин.

А двадцать первый, спросил Терентий, что он значит? Этот орех, ответил Дед крестьянину, если его нащупаешь, говорит, что четки свои ты перебрал. Что хочешь за них? А что у тебя есть? Могу дать тебе за них — хоть товар этот мне и не очень нужен, сам посуди, кто купит четки, несущие столько бед… И радости, перебил Дед. Дай доскажу — столько бед, а радости в них на два ореха, — так что могу дать тебе за четки только свое волшебное зеркало. Откуда у тебя оно? Сделал, как ты свои четки, — вылил в тарелку серебра и пригладил его взглядом. Что я увижу в твоем зеркале? Может быть, больше, чем ожидаешь увидеть, — сказав это, Терентий отдал Деду зеркало. Посмотревшись в него дней пятнадцать, Дед согласился поменять четки на зеркало и, завернув его в оторванный рукав рубахи, продолжил свой путь.