Приключения Гекльберри Финна - Марк Твен

Глава XXIV

На другой день, уже под вечер, мы пристали к заросшему ивняком островку посредине реки, а на том и на другом берегу стояли городишки, и герцог с королём начали раскидывать умом, как бы их обобрать. Джим сказал герцогу, что, он надеется, это не займёт много времени, – уж очень ему надоело и трудно лежать по целым дням связанным в шалаше.

Понимаете, нам приходилось всё-таки связывать Джима верёвкой, когда мы оставляли его одного: ведь если бы кто-нибудь на него наткнулся и увидел, что никого с ним нет и он не связан, так не поверил бы, что он беглый негр. Ну и герцог тоже сказал, что, конечно, нелегко лежать целый день связанным и что он придумает какой-нибудь способ обойтись без этого.

Голова у него работала здорово, у нашего герцога, он живо сообразил, как это устроить. Он одел Джима в костюм короля Лира – длинный халат из занавесочного ситца, седой парик и борода из конского волоса; потом взял свои театральные краски и вымазал Джиму шею, лицо, руки и всё сплошь густой синей краской такого тусклого и неживого оттенка, что он стал похож на утопленника, пролежавшего в воде целую неделю. Провалиться мне, но только страшней этого я ничего не видел. Потом герцог взял дощечку и написал на ней:

Бешеный араб. Когда в себе, на людей не бросается – и приколотил эту дощечку к палке, а палку поставил перед шалашом, шагах в четырёх от него. Джим был доволен. Он сказал, что это куда лучше, чем лежать связанному по целым дням и трястись от страха, как только где-нибудь зашумит. Герцог советовал ему не стесняться и вести себя поразвязнее: а если кто-нибудь вздумает совать нос не в своё дело, пускай Джим выскочит из шалаша и попляшет немножко, пускай взвоет разика два, как дикий зверь, – небось тогда живо уберутся и оставят его в покое. Это он в общем рассудил правильно; но только не всякий стал бы дожидаться, пока Джим завоет. Если бы ещё он был просто похож на покойника, а то куда там – много хуже!

Нашим жуликам хотелось опять пустить в ход «Жирафа» – уж очень прибыльная была штука, только они побаивались: а вдруг слухи за это время дошли уже и сюда? Больше ничего подходящего им в голову не приходило, и в конце концов герцог сказал, что полежит и подумает часа два, нельзя ли какнибудь околпачить арканзасский городок; а король решил заглянуть в городок на другом берегу – без всякого плана, просто так, положившись в смысле прибыли на провидение, а по-моему – на сатану. Все мы купили новое платье там, где останавливались прошлый раз; и теперь король сам оделся во всё новое и мне тоже велел одеться. Я, конечно, оделся. Король был во всём чёрном и выглядел очень парадно и торжественно. А я до сих пор и не знал, что платье так меняет человека. Раньше он был похож на самого что ни на есть распоследнего забулдыгу, а теперь, как снимет новую белую шляпу да раскланяется с этакой улыбкой, – ну будто только что вышел из ковчега: такой на вид важный, благочестивый и добродетельный, ни дать ни взять – сам старик Ной.

Джим вымыл челнок, и я сел в него с веслом наготове. У берега, чуть пониже мыса, милях в трёх от городка, стоял большой пароход; он стоял уже часа два: грузился. Король и говорит:

– Раз я в таком костюме, то мне, пожалуй, лучше приехать из Сент-Луиса, или Цинциннати, или ещё из какого-нибудь большого города. Греби к пароходу, Гекльберри: мы на нём доедем до городка.

Ему не пришлось повторять, чтобы я поехал кататься на пароходе. Я подъехал к берегу в полумиле от городка и повёл лодку вдоль крутого обрыва по тихой воде. Довольно скоро мы наткнулись на этакого славного, простоватого с виду деревенского паренька, который сидел на бревне, утирая пот с лица, потому что было очень жарко; рядом с ним лежали два ковровых саквояжа.

– Поверни-ка челнок к берегу, – сказал король. (Я повернул.) – Куда это вы направляетесь, молодой человек?

– В Орлеан, жду парохода.

– Садитесь ко мне, – говорит король. – Погодите минутку: мой слуга поможет вам внести вещи… Вылезай, помоги джентльмену, Адольфус! (Это, вижу, он мне говорит.) Я помог, потом мы втроём поехали дальше. Молодой человек был очень благодарен, сказал, что ему просто невмоготу было тащить вещи по такой жаре. Он спросил короля, куда он едет, и тот ему сказал, что ехал вниз по реке, нынче утром высадился у городка на той стороне, а теперь хочет подняться на несколько миль вверх, повидаться там с одним старым знакомым на ферме. Молодой человек сказал:

– Как только я вас увидел, я сразу подумал: это, верно, мистер Уилкс, и запоздал-то он самую малость. И опять-таки думаю: нет, должно быть, не он – зачем бы ему ехать вверх по реке? Вы ведь не он, верно?

– Нет, меня зовут Блоджет, Александер Блоджет; кажется, мне следует прибавить: его преподобие Александер Блоджет, – ведь я смиренный служитель божий. Но как бы то ни было, мне всё-таки прискорбно слышать, что мистер Уилкс опоздал, если из-за этого он лишился чего-нибудь существенного. Надеюсь, этого не случилось?

– Да нет, капитала он из-за этого не лишился. Наследство он всё равно получит, а вот своего брата Питера он в живых не застанет. Ему это, может, и ничего, кто ж его знает, а вот брат всё на свете отдал бы, лишь бы повидаться с ним перед смертью: бедняга ни о чём другом говорить не мог последние три недели; они с детства не видались, а брата Уильяма он и вовсе никогда не видел – это глухонемого-то, – Уильяму всего лет тридцать – тридцать пять. Только Питер и Джордж сюда приехали; Джордж был женат, он умер в прошлом году, и жена его тоже. Теперь остались в живых только Гарви с Уильямом, да и то, как я уже говорил, они опоздали приехать.

– А кто-нибудь написал им?

– Ну как же, месяц или два назад, когда Питер только что заболел; он так и говорил, что на этот раз ему не поправиться. Видите ли, он уже совсем состарился, а дочки Джорджа ещё молоденькие и ему не компания, кроме разве Мэри Джейн, – это та, рыженькая; ну и выходит, что, как умерли Джордж и его жена, старику не с кем было слова сказать, да, пожалуй, и жить больше не хотелось. Уж очень он рвался повидать Гарви, и Уильяма тоже, само собой: не охотник он был до завещаний – бывают такие люди. Он оставил Гарви письмо, там сказано, где он спрятал свои деньги и как разделить остальное имущество, чтобы девочки Джорджа не нуждались ни в чём, – сам-то Джордж ничего не оставил. А кроме этого письма, он так-таки ничего и не написал, не могли его заставить.

– Почему же Гарви не приехал вовремя, как вы думаете? Где он живёт?

– О, живёт-то он в Англии, в Шеффилде, он там проповедник, и в Америке никогда не бывал… Может, не успел собраться, а может, и письма не получил совсем, почём знать!

– Жаль, жаль, что он так и не повидался с братьями перед смертью, бедняга! Так, значит, вы едете в Орлеан?

– Да, но только это ещё не всё. В среду я уезжаю на пароходе в Рио-де-Жанейро, там у меня дядя живёт.

– Долгое, очень долгое путешествие! Зато какое приятное! Я бы и сам с удовольствием поехал. Так Мэри Джейн старшая? А другим сколько лет?

– Мэри Джейн девятнадцать лет. Сюзанне – пятнадцать, а Джоанне ещё нет четырнадцати – это та, что с заячьей губой и хочет заниматься добрыми делами.

– Бедняжки! Каково им остаться одним на свете!

– Да нет, могло быть и хуже! У старика Питера есть друзья, они не дадут девочек в обиду. Там и Гобсон – баптистский проповедник, и дьякон Лот Хови, и Бен Рэкер, и Эбнер Шеклфорд, и адвокат Леви Белл, и доктор Робинсон, и их жёны, и вдова Бартли… и… да много ещё, только с этими Питер был всего ближе и писал о них на родину, так что Гарви знает, где ему искать друзей, когда сюда приедет.

А старик всё расспрашивал да расспрашивал, пока не вытянул из паренька всё дочиста. Провалиться мне, если он не разузнал всю подноготную про этот самый город и про Уилксов тоже: и чем занимался Питер – он был кожевник, и Джордж – а он был плотник, и Гарви – а он проповедник в какой-то секте, и много ещё чего. Потом и говорит:

– А почему это вы шли пешком до самого парохода?

– Потому что это большой орлеанский пароход и я боялся, что он здесь не остановится. Если пароход сидит глубоко, он не останавливается по требованию. Пароходы из Цинциннати останавливаются, а этот идёт из Сент-Луиса.

– А что, Питер Уилкс был богатый?

– Да, очень богатый: у него были и дома, и земля; говорят, после него остались ещё тысячи три-четыре деньгами, спрятанные где-то.

– Когда, вы сказали, он умер?

– Я ничего не говорил, а умер он вчера ночью.

– Похороны, верно, завтра?

– Да, после полудня.

– Гм! Всё это очень печально; но что же делать, всем нам придётся когда-нибудь умереть. Так что нам остаётся только готовиться к этому часу: тогда мы можем быть спокойны.

– Да, сэр, это самое лучшее. Мать тоже всегда так говорила.

Когда мы причалили к пароходу, погрузка уже кончилась, и скоро он ушёл. Король ничего не говорил насчёт того, чтобы подняться на борт; так мне и не удалось прокатиться на пароходе. Когда пароход ушёл, король заставил меня грести ещё с милю, а там вылез на берег в пустынном месте и говорит: