Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин

Мы подтащили по два кирпича, уселись на них, и игра пошла. Дулись в буру и очко попеременно. Ну, не в дурака же на самом деле двум «мужикам» резаться!

Кстати, с картами у меня особые отношения. Играть в них я научился раньше, чем в шашки, и уж тем паче в шахматы. Играл неплохо, дружбанов своих обыгрывал слегка и на том попался глупо и нелепо, но с последствиями тяжелыми.

Меня пригласили в компанию взрослые пацаны, и, конечно, я сел, раздувшись от гордости: свой среди больших! Играли в буру. Игра сугубо зонная, где сокамерников раздевают догола, если компания играет против одного. Но мне то еще не было известно. Я сел радостный и возбужденный и даже выиграл одну партию. Играли по малой, на мелочь. Думаю, специально, чтобы сразу не спугнуть меня. Но, кроме одной первой партии, не позволили выиграть больше ни одной. При этом я, как и положено глупому новичку, азартно пытался отыграться. Играли по мелочи, а я еще и в долг. Опомнился, когда тот вырос до тридцати рублей. Сумма для меня запредельная. Но карточный долг – статья особая, не отдать не позволят. Единственное, в чем пошли навстречу мне, десятилетнему пацану, – это возможность отдавать долг постепенно. И где-то месяца полтора, получая дома рубль на булочку для школьного завтрака, я отдавал его тем пацанам. А они смеялись: «Может, еще партийку раскинем!» С тех пор в карты на деньги не играл. Никогда!

С Сегой играли на щелбаны. Летали карты, раздавались щелбаны, мы дурачились и смеялись. Притихшая сзади Танька не мешала. Только когда солнце оказалось в зените, мы утомились, посмотрели назад и ужаснулись. Послушная подопечная действительно не стала нам мешать. Выбравшись из тачки, она заползла в лужу расплавившегося на солнце гудрона. Каким-то образом вывернулась из намертво прилипшего к гудрону платьишка своего, а оставшись в трусиках и майке, перемазалась с ног до головы. И уже не ползала, а лежала кверху черным пузом, смотрела на нас выжидательно, решая, заорать или молчать по-прежнему.

– Что делать-то? – растерянно спрашивал Сега.

– Отмывать как-то.

– Хрен тут отмоешь, отскребать придется.

Мы понимали, что везти её домой в таком виде нельзя. Сега решил, что платье он дома засунет куда-нибудь подальше, а вот «морду» надо оттирать. Мы поплевали на ладони и принялись за дело. Не тут-то было: гудрон не оттирался. Я сбегал домой, притащил мыло с мочалкой и ведро с водой. Эффект тот же. Скипятили воду и стали работать еще быстрее. Танька уже не смеялась и даже не плакала – она тихонько подвывала. Кое-как с лица черный блеск мы стерли, и Валька покатил домой. Я не пошел с ним, догадываясь о последствиях нашего разгула. И не ошибся…

Валька Сергиенков подался по стопам отца в строители. В «ремеслухе» получил приличную специальность сварщика-арматурщика и стал трудиться на заводе ЖБК в Полушкиной роще. Пил безбожно. Отсюда прогулы и увольнения. На одном месте дольше полугода не задерживался. А потом взял да и завербовался на работу в Заполярье. Мы виделись перед его отлетом. Был он слегка выпившим и настроенным на трезвый образ жизни. Не получилось. После очередного запоя его уже на севере уволили и выселили из общежития. Вдали от дома без поддержки он быстро опустился, бомжевал, ночевал где-то по подъездам и, в конце концов, замерз. Там, в тундре, и похоронен. Так мне рассказывал старший его брат Толя, получивший письмо из Норильска с подробным описанием случившегося. От себя не убежишь.

Под номером одиннадцать

Вместе нам предстояло учиться. Сразу после моста через ручей, отделявший Чертову лапу от улицы Гудованцева, за высоким глухим забором стояло старое бревенчатое здание под железной крышей, с большими трехстворчатыми окнами. Стояло одиноко посреди поля. Две калитки спереди и сзади по фасадной части делали двор проходным. От иных местных строений отличалось оно не только своим одиночеством, но и высотой, будучи единственным в округе двухэтажным.

Школа номер 11. Здесь я учился в четвертом классе. Вместе с нами на уроки приходили переростки, по каким-то причинам еще не получившие обязательного начального образования. Они и не стремились получать его. Их принуждали к этому. И вели они себя соответственно: прогуливали, к доске не выходили, открыто хулиганили и откровенно грубили учителям, точнее учительницам, которые их побаивались. Мужчина на школу был один – директор. Бывший фронтовик, не хилый собой, он представлял силу, и переростки старались избегать каких-либо столкновений с ним. Все бывшие фронтовики, с которыми довелось мне встретиться, даже получив специальное педагогическое образование, педагогами являлись слабыми и больше уповали на фронтовой опыт и солдатскую смекалку. Понятно, что к школьной жизни они прилагались плохо. За одним исключением: дисциплину держали.

Из переростков запомнились двое. Один – высокий широкоплечий парень лет пятнадцати, которого все звали «Толя-дурак». За глаза, конечно. И почему-то системой было подраться с ним. Хотя то, что происходило, дракой назвать нельзя.

Выхожу из школы: у дверей толпа.

–Чего стоим?

– Толю-дурака ждем.

– А зачем?

– Бить будем.

– А за что?

– Сам дурак, что ли?

Нет, «что ли» быть не хочется. Остаюсь со всеми прочими. «Виновник» задерживается. Вдруг кто-то кричит:

– Он по лестнице спускается, я вижу…

Наша орава возбуждается, а когда дверь распахивается, не успевает собраться, как Толя, раскидав двух-трех, бросается опрометью к калитке. Там никого нет. Он тенью мелькает в створе и исчезает в поле. После светлого школьного двора тьма в поле кажется кромешной, ничего не видно, фонарики же освещают только тропку на метр-два впереди…

– Опять ушел, – стонет орава и успокаивается. – Подожди. Мы еще покажем.

В общем, и драка – не драка, и Толя – не дурак. Ох, далеко не дурак! Он-то как раз нас, дураков малых, обирал еженедельно. И вот каким образом: умудрился, купив обычный фильмоскоп и коробку лент с диафильмами, организовать нечто вроде кинотеатра на дому. Даже где-то (подозреваю – у той же Маши Щукиной) приобрести книжку с отрывными билетами, где указывались и ряд, и место. Толя дома, закрепив на одной стене широкую белую простыню, освобождал место перед ней и расставлял в два ряда все имевшиеся табуретки и стулья, третьим рядом служил диван. Он назначал время сеанса, конечно, днем, пока родители на работе, скажем часов в двенадцать («для учащихся первой смены»). Встречал еще на крыльце, получал оговоренные 20 копеек (в клубе Сталина он стоил 30 копеек, но сеансы там были только вечерние, так еще и дойти до клуба надо!), отрывал