Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов

книги Юлия Айхенвальда с дарственной надписью деду, вырвал, однако не решился уничтожить, много лет позднее я вырванный лист вклеил обратно в «Легенду о Белинском».

С не теми, в основном с иностранцами, отец имел дело по службе, но пойди рассказывай, найдут вину, уж если начали искать. План! Отчитывались поквартально. «В конце квартала и не знаешь, кого бы ещё взять», – в послесталинское время доверился отцу завкадрами Полиграфического Института, бывший работник КГБ. Таково было время, и если не пережившие того времени всё же ищут оправдания или осуждения творившемуся, не там ищут. Ищут в документах, а документы причин не отражают, причиной была атмосфера того времени, воздух, каким мы дышали.

Приведу инцидент. Попал я в Больницу Академии Наук, а в больнице – в палату, где лежал публикатор по фамилии Крамаров. «Я, говорит, печатал материалы вашего деда о Циолковском». Дед, говорю, и Ленина знал. В письмах из Лозанны бабушка спрашивает «Как дело Ленина?… Чем кончилось дело Ленина?… Кончилось ли?..». Письма я обнаружил, разбирая дедовы бумаги, а что за «дело», так и не знал до тех пор, пока не вышел последний том ленинских сочинений с хроникой жизни Ильича. Он, оказывается, попал под суд после того, как полиция конфисковала сборник его статей.

При имени Ленина старик-публикатор словно помолодел, встрепенулся и говорит: «Это же надо опубликовать! Знаете, в соседней палате лежит историк большевизма, академик Кедров. Он ко мне обязательно заглянет, а вы ему об этом и расскажите». Кедров заглядывает, Крамаров ему сообщает, что у этого молодого научного сотрудника есть семейные письма, в которых упоминается Ленин. Однако изучающий большевиков будто и не слышит. Не взглянув на меня, продолжает говорить о своём. Крамаров опять намекает, Кедров всё не реагирует. Лишь собравшись уходить и по-прежнему не глядя в мою сторону, бросает никому и никуда: «Такие документы надо сдавать государству». В контакт с нарушителем историк большевизма вступить не решился, но о грозившей неприятности предупредил: скрывать у себя касающееся вождей запрещалось.

Разбирая бумаги Деда Бориса и раскрыв папку с надписью «Мои мемуары», я обнаружил, что она пуста, хотя вспомнить мог столько, что хватило бы на десятки, если не сотни, папок. О Троцком сказал: «Хорошо знал». Но что можно было в сталинское время рассказать о Троцком советскому школьнику? Дед всё же добавил: «Он был человеком неимоверного самомнения и безграничного честолюбия». В автомобиле ему, по словам деда, на сидение подкладывали подушку: «Чтобы все видели: едет Троцкий!»

Вместе с Троцким дед выпускал «Русскую газету». Название газете дал прежний издатель, монархист-черносотенец. Скрываясь за спиной черносотенца, Троцкий стал реальным издателем, а дед исполнял обязанности редактора. Солженицын в повествовании «Ленин в Цюрихе» упоминает «Русскую газету» иронически, а Троцкий в «Истории моей жизни» называет газету «хорошей», но, к счастью, не называет редактора. Подшивка газеты у меня сохранилась: дед печатался под псевдонимом, под литерами и полным именем. Когда я стал интересоваться советской историей, деда на свете уже не было, мать мне рассказала: она видела у него пачку писем Троцкого. До середины 20-х годов дед держал их при себе как охранную грамоту, и если где задерживали, тут же, будто пропуск, вынимал пачку из внутреннего кармана пиджака – и путь свободен.

В те же времена коннозаводчика Бутовича спасали картины иппические (от hippique – лошадиный (фр.)), его вместе с картинами оберегала жена Троцкого, руководившая музеями. С Троцким Бутович имел связи давние, отец Троцкого, управитель имениями, водил дружбу с отцом Бутовича, столбовым дворянином Херсонской губернии. Сразу после падения Троцкого Бутовича и взяли, но спешили не власти, политику ему «пришили» расходившиеся с ним в подборе конских кровей, они-то власти и подталкивали. Деда Бориса выручали письма Троцкого, пока тот не выступил на заводе «Авиаприбор». Началась в открытую внутрипартийная борьба, и письма стало лучше не показывать. Как же редактор «Русской газеты» уцелел, если коннозаводчика забрали? Из семейных тайн, что хранили от самих себя: modus vivendi, способ выживания.

Мой отец вздрогнул, когда историк, сослуживец по Институту, его спросил: «Ваш отец был эсер?» (Спрашивал Зайончковский, на которого сейчас нередко ссылается Спицын в своем курсе Российской истории).

«…Пытался всевозможными средствами расширить своё образование».

Из автобиографии Деда Васи.

О себе я в детстве слышал: «Это мальчик из старинной культурной семьи». Не был я мальчиком из старинной культурной семьи, моя семья едва научилась грамоте, но стала, как на дрожжах, подниматься. Быстро поднимались и цивилизовались, входя в многослойную культурную среду. Приходившие из низов, словно сказочный Иванушка, погружались в «живую воду». Молодой Дед Борис на фотографии у токарного станка выглядит персонажем из романа «Мать», через десять лет, на фотографии рядом с И. И. Сикорским, – персонаж «Трёх сестер». На семейной фотографии молодой Дед Вася – из чеховских «Мужиков», а на фотографии с Керенским – штабист из Куприна. Генерал Верховский, при Керенском ставший Главнокомандующим, вспоминая Деда Васю, рассказывает: «человек от земли» хорошо владел речью, а записных ораторов тогда водилось предостаточно.

У нас сохранилась выписка от 21-го мая 1914 года. Правление Народного Университета им. Шанявского удостоверяет, что Дед Вася выдержал «проверочные испытания». Приходилось мне читать, будто в Шанявском экзаменов не было, но проверочные испытания дед прошел после того, как прослушал семнадцать курсов, в том числе, по экономике, статистике, истории отечественной и мировой, а также книжному делу. Сохранилось и удостоверение Кооперативных курсов, пройденных дедом при том же Университете, курсы вели С. Н. Прокопович и А. В. Чаянов, а по библиографии – бог и царь книжного дела, «батько Боднарский» (так его называл В. И. Безъязычный, сослуживец отца по МГПИ и кладезь библиографических сведений).

Дед Борис после учения в Петербургской Артиллерийской школе и окончания Инженерного колледжа в Констанце начал писать об успехах воздухоплавания в журнале «Современный мир», который издавала бывшая жена Куприна. На почве интереса к народившейся авиации дед сошелся и с Куприным, и с Леонидом Андреевым, и с Василием Каменским. Из его рассказов помню: Куприн с Андреевым подрались в ресторане. «Куприн запихнул Андреева за диван, – говорил дед, повторяя. – За диван».

С Василием Каменским мне удалось деду устроить встречу. Был я знаком с художником, сыном поэта-авиатора, познакомился через Ваську (Народный артист России Василий Ливанов, дружим со школьных лет), а у деда хранилась книга стихов Каменского с дарственной надписью 1911 года. Встречу я устроил, но с дедом не пошел, не было душевных сил, я раньше посещал Каменского и видел, что человек воздуха парализован, утратил речь, птиц рисует, как ребенок,