Окно в вышине - Рэймонд Чандлер

— У нее в сумочке пистолет. Не спрашивай, как и почему — сам не знаю. Если она и убила, то не из этого пистолета. Там в казеннике торчит другой патрон. Из этого пистолета невозможно было выстрелить.

— Ну, это чересчур сложно для меня, — сказал он, — я ведь всего только врач. Чего же ты хочешь все-таки? Что я с ней должен делать?

— Итак, — сказал я, не обращая внимания на его вопрос, — она сказала, что горела лампа, хотя было всего только пять часов тридцать минут летнего времени. На нем была пижама, во входной двери торчал ключ. Навстречу ей он не выше, а сидел и ухмылялся.

Кивнув мне, он только сказал:

— О.

Достав сигарету, он зажал ее в своих толстых губах и закурил.

— Если ты думаешь, что я могу тебе помочь установить, действительно ли она убила человека, — то ошибаешься — я не могу этого сделать. Но из сказанного, по-моему, очевидно, что произошло убийство. Не так ли?

— Да это-то как раз ясно, хоть я там и не был.

— Если она считает, что убила его, хотя и не делала этого — о, господи, чего только не делают такие типы! — это показывает, что сама эта идея для нее не нова. Ты говоришь, у нее был пистолет. Вполне возможно, что ничего не было. Просто у нее комплекс вины, и она хочет искупить вину действительным или воображаемым преступлением, хочет быть наказанной. Но позволь опять спросить, чего же ты хочешь? Что я должен с ней делать? Она не больна, и она вполне нормальна.

— В Пасадену она не вернется.

— О, — он с любопытством поглядел на меня, — а семья у нее есть?

— В Вайчита у нее отец, он — ветеринар. Я, конечно, позвоню ему, но сегодня она останется у меня.

— Ну вот тут я не знаю. Ведь ей придется у тебя переночевать. А это значит, что она тебе целиком доверяет. Что ты на это скажешь?

— Ко мне она пришла по своей доброй воле, так что будем считать, что она мне доверяет.

Он пожал плечами и дотронулся пальцами до своих жестких усиков.

— Ну что ж, тогда я дам ей пару таблеток нембутала, и мы уложим ее в постель. А тебе придется бродить, по комнате, борясь с совестью.

— Я сейчас уеду, — сказал я. — Я должен побывать там и увидеть своими глазами, что произошло. Одной ей оставаться нельзя. И никто, ни доктор, ни кто-либо еще не станет укладывать ее в постель — только няня. А я где-нибудь переночую.

— Фил Марло, да ты же просто Галахад,[15] только немножко потертый. О'кей. Я тут побуду, пока не придет няня.

Пройдя в гостиную, он позвонил сначала в регистратуру, а потом домой, жене. В это время Мерль, приподнявшись, села на кушетке, опустив стиснутые руки на колени.

— Не пойму только почему горела лампа, — проговорила она. — В доме совсем не было темно. Совсем.

— Как зовут вашего отца? — спросил я ее.

— Уилбур Девис. А что?

— Ничего, так. Вы не хотите чего-нибудь поесть?

Карл Мосс, стоя у телефона, сказал:

— Не сейчас, лучше завтра. Боюсь, что это передышка.

Положив трубку, он порылся в своем портфеле, и достав оттуда две желтых таблетки, подошел к ней. Взяв у меня стакан воды, он сказал:

— Выпейте это.

— Я заболела, да? — спросила она, взглянув на него.

— Надо их выпить, деточка.

Она взяла таблетки, положила их в рот и запила водой из стакана.

Я надел шляпу и вышел.

Уже по дороге к лифту, мне вдруг припомнилось, что в ее сумочке не было ключей от машины. Выйдя в вестибюль, я на мгновение задержался, потом прошел к выходу на Бристоль-авеню. Машина в самом деле стояла здесь в двух шагах наискосок к тротуару. Это был серый меркури с открывающимся верхом, с номером 2X1111. Я вспомнил, что это был номер машины Линды Мердок. Ключ торчал в замке. Я сел в машину и включил зажигание. Эта маленькая машина была хороша, она неслась по улице, словно птица.

27

Эскамильо-драйв — узкая улица, которая как-то странно и непонятно, по крайней мере, для меня (три кривых отрезка следовали друг за другом), бежала среди нависших над ней бурых холмов, поросших шалфеем и манзанитой. Она состояла всего из пяти кварталов, в среднем по пять домов в каждом. Пятый квартал был расположен на последнем отрезке улицы, где она, чуть-чуть повернув налево, огибала холм и обрывалась. Здесь было всего три дома. Два из них стояли поодаль, третий, в котором и жил Ваннье, был в конце тупика. Включив свет фар, я увидел, что ключ все еще торчал в двери.

Это было узкое, английского типа бунгало с высокой крышей, большими окнами по фасаду и гаражом сбоку от дома, возле которого был припаркован автоприцеп. Только что появившаяся молодая луна слабо освещала небольшую лужайку перед домом. Около крыльца рос огромный дуб. В доме не было огня — во всяком случае, с фасада окна не были освещены.

Дом стоял в таком месте, что свет, зажженный в гостиной днем, не вызывал удивления. В этом доме всегда было темно, за исключением раннего утра. Для любовного гнездышка это было весьма подходящее место, но как резиденция шантажиста оно выглядело нелепо. Смерть может настигнуть вас повсюду, но Ваннье, по-моему, облегчил ей задачу.

Я проехал по подъездной дорожке, развернулся, и выехав из тупика, остановился на повороте. Выйдя из машины, я вернулся к дому по дороге, так как тротуаров здесь не было. Входная дверь была сделана из дубовых планок, обитых железными полосами. Вместо ручки на двери была щеколда в палец толщиной, из дверного замка торчал плоский ключ. Я позвонил, и звонок одиноко прозвенел внутри пустого дома, — неурочный, вечерний звонок. Я спустился с крыльца, и, обойдя росший у крыльца дуб, прошел к гаражу. Посветив своим карманным фонариком между створок дверей, я увидел, что машина стоит в гараже. Обогнув дом сзади, я оказался внутри небольшого дворика, огороженного невысокой стеной из булыжника. Здесь росли еще три дуба, под одним из них стояли стол и два металлических стула. Сзади — печка для сжигания мусора. Прежде чем вернуться к входу, я подошел к автоприцепу и осмотрел его, включив фонарик. Внутри никого не было, дверь была заперта.

Открыв входную дверь, я оставил ключ в замке и не стал проделывать с ним никаких манипуляций. Мне ничего не хотелось менять, что было, то было — просто я хотел убедиться во всем своими глазами. Я пошарил рукой по стене и, найдя выключатель, включил свет. Загорелись настенные бра. Они были на всех стенах гостиной и горели очень неярко. В их слабом свете я увидел тот большой абажур, о котором говорила Мерль. Это была большая чаша из фарфора с несколькими большими лампочками, которые можно было включать в разных комбинациях. Включив все сразу, я смог теперь рассмотреть все подробно.

В задней стене была дверь, справа — арка с чуть раздвинутым занавесом из бледно-зеленого потертого бархата, за которой была маленькая столовая. Слева, строго посередине был камин. Несколько навесных книжных полок по обеим сторонам камина и на противоположной от него стене. Две кушетки по углам гостиной, четыре кресла: золотое, розовое, коричневое и еще одно — золотое с коричневым жаккардовское кресло со скамеечкой для ног.

На скамеечке стояли ноги в желтых пижамных брюках, из которых выглядывали голые лодыжки. На ногах были узконосые домашние туфли из темно-зеленого сафьяна. Я медленно поднимал свой взгляд снизу вверх, стараясь ничего не упустить. На нем был темно-зеленый халат из травчатого шелка, подпоясанный поясом с кистями. На нагрудном кармане вышита монограмма, и из кармана четким прямоугольником выглядывал накрахмаленный белый носовой платок. Выше видна желтая шея и откинутая набок голова, смотревшая в зеркало на стене. Я повернулся и посмотрел в зеркало, — действительно — лицо усмехалось.

Его левая рука лежала между колен на краю кресла, правая рука свободно свисала вниз, касаясь пальцами ковра. Рядом с ней на ковре лежал маленький пистолет калибра 0,32, пистолет близкого боя, практически лишенный ствола. Он сидел, прислонившись к спинке кресла. Его правое плечо и спинка кресла были залиты кровью.

Мне показалось, что откинутая направо голова лежит не очень естественно. Некоторые нежные души не любят стреляться в правый висок.

Я чуть-чуть подтолкнул ногой скамеечку. Скамеечка подвинулась на несколько дюймов, но ноги в узконосых туфлях были неподвижны. Его тело было как деревянное. Нагнувшись, я дотронулся до лодыжки. Лед в сравнении с ней показался бы наверное теплее.

Справа от него стоял стол, на котором были полупустой стакан со спиртным и пепельница, полная пепла и окурков. На трех окурках остались следы губной помады, ярко-красной китайской губной помады. Вероятно, той самой, которой пользовалась блондинка.

Возле другого кресла была еще одна пепельница, но в ней были только спички и пепел, окурков не было.

Два запаха боролись в комнате. Один был запах духов, пока еще довольно сильный, другой — запах смерти, запах разложения, которому первый должен был, в конце концов, уступить.