Короли Альбиона - Джулиан Рэтбоун

Князь Харихара занял большое кресло во главе стола, и олдермен, как всегда, разозлился, потому что это было его место. Князь был одет в ночную рубашку, отделанную кружевами, и в бархатный колпак, украшенный кисточкой, — и то и другое он приобрел в Венеции. Длинные черные волосы и лоснящиеся щеки так и блестели при свете масляных ламп. Рядом с князем Аниш трясся от холода, кутаясь в бобровую шубу. На другом конце стола билась в истерике миссис Доутри, а олдермен стоял рядом с Умой, повернувшись спиной к очагу. Он был сильно напуган и зол, но тем не менее украдкой поглядывал на Уму — хотя я укрыл девушку шубой, она ухитрилась распахнуться почти до груди. Мне очень хотелось рассеять сомнения старого дурака: дескать, да, так оно и есть, это женщина, и под шубой на ней ничего не надето.

Князь перехватил меня, когда я проходил мимо с чашей вина для Умы.

— Значит, Эдди Марч сбежал?

— Похоже на то.

— Он не вернется?

— Думаю, что нет.

— Марч не вернется! — завизжала миссис Доутри. — Если он здесь появится, нас четвертуют!

Она не могла понять наш разговор, но ей достаточно было услышать имя Марча.

Князь, не обращая никакого внимания на вздорную женщину, продолжал:

— Итак, Али, мы лишились проводника, который должен был указать нам путь на север страны.

Я выразил полное согласие со словами моего высокого повелителя.

— Мистер Доутри попросил нас покинуть его дом до рассвета. Весь вопрос в том куда нам идти?

Я расслышал в его голосе дрожь — усталость, тревогу, быть может, даже страх. Внезапно я понял, что силы князя на исходе: он оказался за тысячи миль от дома, лишился почти всех привилегий, привычных его сану, все вокруг казалось ему чужим и пугающим — люди и язык, погода и пища, а теперь он вдобавок связался с мятежником и заговорщиком. Сам-то я всю жизнь провел в дороге, и для меня не только Ингерлонд, но и Виджаянагара была чужой страной. Мне пришлось вспомнить об этом различии между мной и моими спутниками — ведь до сих пор князь Харихара и Аниш справлялись со всеми трудностями, теперь же они явно мечтали только об одном: вернуться к реке, переплыть на другую сторону моря и возвратиться домой, в тепло, покой, безопасность, исполненное достоинства существование.

Ума чихнула.

Я пустил в ход весь свой скудный запас английского языка, чтобы уговорить олдермена Доутри.

— Сэр, — сказал я ему, — нельзя требовать, чтобы князь и его свита покинули ваш дом до рассвета, однако, если вы предоставите нам отсрочку до вечера, я сумею найти в Лондоне людей, которые нас примут.

Он еще поворчал главным образом, чтобы угодить супруге и согласился, тем более что я предложил ему выкупить остававшиеся у нас специи и приправы, чтобы у нас были деньги на дальнейший путь. Олдермен предложил пятую часть их рыночной цены, но я, поторговавшись, выбил-таки треть их стоимости — сорок пять фунтов. Меня это устраивало: избавившись от тяжелой поклажи, мы могли нанять меньше мулов и меньше погонщиков и не так бросаться в глаза на пути. К тому же сорок пять фунтов — немалая сумма, нам бы хватило ее и на пищу, и на другие потребности в течение месяца, и у нас к тому же оставались маленькие мешочки с драгоценностями.

Но мне предстояло еще осуществить задуманный мной план, а Ума все еще сидела в зале, закутанная лишь в мою шубу. Хотя почти все присутствовавшие там знали, кем была Ума на самом деле, каждый из мужчин был убежден, что о ее тайне осведомлен только он, поэтому я счел полезным и впредь притворяться перед несведущими, будто она мужчина. Обменявшись с ней парой слов по секрету, я провел Уму по главной лестнице (ступени все еще были усыпаны разбитыми украшениями, обломками сундука и даже золотыми изделиями, которые никто не потрудился подобрать), а затем по маленькой лестнице на чердак, где она спала вместе с Марчем. Пока я любовался сквозь проделанную Марчем дыру в крыше рекой, серебрящейся под заходящей луной, извивающейся к югу, в сторону двойных башен Вестминстера, Ума сняла с себя мою шубу и переоделась в монашеское платье.

— Что ты собираешься делать? — спросила она. — Каких друзей надеешься здесь найти? — И, не дожидаясь ответа: — Не важно, я и сама знаю. Я пойду с тобой.

Усмехаясь, она натянула поверх монашеского одеяния красивую соболиную шубу, брошенную Марчем, а я надел свою меховую накидку из шкурок лисицы и мускусной крысы, все еще хранившую тепло и запах ее тела. Мы тихонько прошли через кухню и прилегавшие к ней помещения, через двор, вышли в ворота на улицу Ист-Чип, повернули направо на Кэндлвик, а затем миновали перекресток и вышли на Бадж-Роу. Впереди мы видели шпиль собора Святого Павла, высокую тонкую иглу с нанизанной на нее апельсинового цвета луной. Здесь мы свернули налево.

— Я знаю, куда мы идем, — промолвила Ума, сжимая мою руку. В ее голосе слышалось ликование.

— Да?

— Ты следуешь знакам.

— Каким знакам?

— Маленьким красным сердечкам. Она угадала. На каждом перекрестке или повороте красное сердечко, нарисованное, выведенное мелом или вырезанное из материи и подвешенное высоко на каком-нибудь здании, подсказывало мне, следует ли продолжать путь по прямой или же пора свернуть. Я бы не сумел разглядеть эти знаки в темноте, но я прошел по этому маршруту накануне, я всегда проводил подобного рода разведку, попадая в большие города, начиная с Венеции. Так мы с Умой продолжали путь, позади нас небо начинало уже светлеть, маленькие пташки в ветвях деревьев встрепенулись и запели, в отдалении лаяла собака. Мы свернули в боковую аллею, такую узкую, что по ней не проехала бы лошадь или даже ослик с тележкой. Мы покинули город торговли и политики, закона и порядка, общепризнанной религии и оказались в некоем параллельно существующем мире, в мире, где человек только и бывает самим собой, — в тайном мире братьев Свободного Духа.

На Нидлерз-Лейн мы нашли маленькую церквушку, зажатую между высоких домов — их верхние этажи нависали над ней. Это была церковь Св. Бенета, а рядом с ней церковь Св. Пан-краца. Вторая церковь тоже была маленькой, не больше того святилища слоноголового божества Ганеши, в котором я отдохнул в первый день пребывания в Виджаянагаре. Правда, выглядела эта церковь совершенно иначе.

Под полукруглой аркой, украшенной изображениями дьяволов и погибших душ, пряталась низкая двустворчатая дверь. Бронзовый, искусно сделанный молоток представлял собой руку, сжимающую мяч. Я трижды отрывисто постучал в дверь, а потом ударил еще один раз, посильнее. Мы прислушались. Пара черных крыс шуршала поблизости, не слишком напуганная нашим появлением. С той стороны двери кто-то отодвинул запоры — почти бесшумно, они были хорошо смазаны, — круглая ручка двери слегка повернулась. Мы не слышали шагов, петли не скрипели, деревянная дверь не царапала каменный пол.

— Истины нет, — произнес я.

— Все разрешено. — На пороге появилась фигура в монашеском плаще. — Входи, брат Исмаил, и пусть твой спутник тоже войдет.

Лампа в руках монаха на миг осветила квадратный неф церкви, через который он нас вел, тени заплясали на приземистых колоннах с резными капителями. Как я уже говорил, я побывал здесь раньше, при дневном свете, но в сумраке и отблесках огня примитивно изображенные, разрисованные яркими, без оттенков, красками бесы, сосущие собственные гениталии, казались еще омерзительней. Я в очередной раз подивился различию между символами этой религии и теми скульптурами и фресками, что я видел в Виджаянагаре. Там само тело казалось свободным и счастливым, здесь оно было уродливым и греховным… Но не будем вдаваться в рассуждения о религиозном искусстве. Хочу только отметить, что единственным образом, вызвавшим у меня приятные эмоции, было изображение Марии над алтарем в приделе церкви, куда увлек нас за собой наш проводник. У нее был прелестный рот, тяжелые приспущенные веки, наряд цвета морской синевы и серебряная корона. Богиня стояла на полумесяце, тонком, словно серп, и улыбалась всезнающей улыбкой — чувствовалось, что она познала в жизни больше, чем пожелает нам сообщить.

За кафедрой проповедника мы обнаружили винтовую лестницу, она уводила вниз, к деревянной двери, а за дверью открывалась крипта, то есть подвал под церковью. Большая крипта проходила под обеими церквями, ряды ничем не украшенных колонн, поддерживавших низкий сводчатый потолок, делили ее на несколько отсеков. В крипте находилось примерно три десятка гробниц, похожих на огромные каменные шкатулки. Алтаря здесь не было. Тут было прохладно, и, хотя воздух несколько застоялся, дурных запахов я не ощутил. В одном углу пристроилось семейство бродяг мужчина, две женщины, трое детей и собака. Они накрылись кучей тряпья и рваными шубами, стараясь согреться. Наш спутник уселся на одну из гробниц и поставил лампу на пол.

— Это брат Абрахам, — представил я его Уме, — брат Свободного Духа.