Первый советник короля - Борис Алексеевич Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я где-то читал, что существовали самые разные модели калейдоскопов. Но решил действовать по старому, проверенному принципу «Что просто, то надежно», ограничившись необходимым минимумом деталей. Всего три отражающие плоскости, составленные в виде равносторонней треугольной призмы, ограниченные с торцов круглыми стеклянными пластинками. На верхней пластине разместятся камешки. Чтобы они не высыпались (а также не вводили в искушение прислугу), их закроем еще одной такой же пластиной. Разумеется, оставив достаточно места, чтобы камешки свободно перемещались. И все это будет туго запрессовано в деревянный цилиндр с деревянными же крышками на клее… В верхней крышке – широкое отверстие для прохода света, в нижней – узкое, для наблюдений. И все.
Можно было, конечно, для пущего удобства сделать составную трубку с вращающейся верхней частью… Но, подумав, я решил: не надо, пусть крутят весь цилиндр, руки не отвалятся. Изделие-то будет совсем легким!
Так-с… А как быть с внешним украшением? Ведь ясновельможной княгине (чтоб ее!) простую деревянную трубочку не поднесешь, даже если внутри будет драгоценная начинка! Надо как-то выделить на общем фоне… Может, самые мелкие камешки пустить на узор? Например, в виде сердечка…
«Угу. Гениально! Очередная семейная сцена от женушки будет обеспечена!» – ехидно проскрипел внутренний голос.
Я уже снова хотел отправить его по привычному маршруту, но вздрогнул: так потрясла внезапно пришедшая на ум мысль. Подарок русскому царю от короля Речи Посполитой! Сразу же после того, как Вишневецкий будет коронован! В золотом исполнении, с самыми красивыми самоцветами внутри! Да это же такой знак внимания, такой сюрприз!!! Всякие там золотые/серебряные блюда, тазики для умывания, перстни, отрезы дорогих тканей, шубы (пусть даже из самого дорогого меха) и все прочее – привычно, дарилось много раз. А тут подносят в знак величайшего уважения и расположения вещицу, о которой никто и не слыхивал, которая ни одного человека не оставит равнодушным! Да с непременным уточнением: во всем мире, великий государь, есть лишь два таких калейдоскопа. Один – в Варшаве, у твоего соседа короля, а второй отныне в Кремле Московском будет находиться, тебе принадлежа…
Приятно будет Алексею Михайловичу? А тем более супруге его, Марии Ильиничне Милославской? Без сомнения, и к гадалке не ходи. Ай да Андрюха Русаков, ай да светлая голова! Ну, ясное дело: дурачка первым советником князя Вишневецкого не назначат!
«Немного скромности бы не помешало…» – опять не утерпел противный голос.
* * *
Лысенко-Вовчур натянул поводья, торопливо спустился на утоптанный снег, стараясь, чтобы лицо было бесстрастным, чтобы никто со стороны не догадался, какие противоречивые чувства мучают его. Сердце сурового и храброго полковника болело, не зная, радоваться ли концу долгого и утомительного пути (а заодно и проклятого искушения) или горевать, что обворожительная жинка, лишившая его покоя, теперь навсегда будет принадлежать другому человеку.
– Вот, пане гетмане… – с натугой заставил себя произнести, махнув рукой в сторону возка.
Хмельницкий кивнул, тоже с немалым трудом выдавил какие-то слова благодарности… Горло гетмана будто перехватил спазм, на глаза навернулись слезы. Сквозь мутную дрожащую пелену он видел, как навстречу ему торопливо идет Елена. Хотел броситься – и не смог: внезапно предательски ослабли ноги. Губы затряслись, в горле заклокотало…
Невероятным усилием Богдан удержался от того, чтобы не расплакаться на виду у всех. Нельзя, позорно. Он же не жинка и не юнак неразумный! Гетман, повелитель над почти двумя десятками полков, надо всем православным народом. Торопливо утер слезящиеся глаза ладонью. И в следующий миг Елена с рыданиями уткнулась лицом в его грудь, сдавленно вскрикнула:
– Коханый мой!
Хмельницкий обнял ее, крепко зажмурившись, чтобы не потекли-таки предательские слезы… Присутствующие смущенно потупились, начали смотреть по сторонам, неумело делая вид, будто ничего не заметили.
– Елена… – хриплым, незнакомым голосом кое-как произнес гетман, сомкнув могучие руки вокруг ее хрупкой фигуры, крепко прижав к себе. Словно хотел защитить любимую ото всех бед и угроз, мыслимых и немыслимых.
– Слава Езусу… Теперь никогда, никогда не расстанемся! Скорее убью себя, чем позволю разлучить с тобой! – трясясь в рыданиях, твердила женщина.
– Не надо так говорить. Ты теперь под моей защитой. Горе тому, кто хотя бы замыслит против тебя злое! – Богдан, переведя дух, заставил себя отстраниться от любимой. Даже в минуту ликования не имел он права забывать о великом деле, ставшем смыслом всей жизни его. – А теперь успокойся, коханая. Все страхи и невзгоды позади. Хочу поделиться с тобой великой радостью: русский царь, заступник наш и благодетель, прислал к нам посольство свое! Вот посланец его, дьяк московский. Поприветствуй же высокого гостя как подобает, со всей учтивостью!
– Ах, светлый пане, тысячу раз прошу прощения, что расплакалась в присутствии столь почтенной особы! – улыбнулась Бескудникову Елена, поспешно промокнув глаза платочком. – Безмерно рада видеть посланника его царского величества! Надеюсь, путь ко двору мужа моего был не слишком труден?
– Э-э-э… Благодарение Богу, все хорошо! – растерянно промямлил дьяк, не привычный к таким вольностям со стороны женщин. А еще больше смутило его, что полюбовница так уверенно, без тени стыда назвала гетмана мужем. «Ах, сучка бесстыжая! Да в Москве бы тебе всю спину и задницу кнутом расписали!» – гневно подумал он, но тут же взял себя в руки. – Добрались благополучно.
– И слава всем святым! – голос Елены журчал, как кристально чистый лесной ручеек. С порозовевшими от мороза и эмоций щечками, улыбающаяся и счастливая, она сейчас казалась особенно красивой.
Степка Олсуфьев, поймав ее взгляд, вдруг содрогнулся всем телом, от макушки до кончиков пальцев на ногах. Сладко заныло в груди, пересохло во рту… Чувство, незнакомое прежде, поразило московского новика мгновенно, как пуля, выпущенная метким стрелком.
Сбоку хрипло, тяжело вздохнул Тимош.
Хмельницкий перевел взгляд на невысокого коренастого шляхтича в простой дорожной одежде, скромно державшегося поодаль.
– Пан Брюховецкий? Вот и довелось встретиться снова! – он сделал жест рукой, подзывая его к себе.
Генеральный писарь, стоявший рядом с гетманом, недовольно поморщился. Он до сих пор помнил презрительный тон пленника, его брезгливо-недоумевающий вопрос: «Ты?!» в ответ на утверждение, что он, Выговский, тоже шляхтич.
– У меня не хватает слов, чтобы выразить благодарность этому храброму и благородному человеку! – заторопилась Елена. – Он взял меня под опеку, защищал в пути, даже вступил в бой с подлецами, посланными… – замявшись и покраснев, договорила после короткой паузы: – еще большим подлецом и негодяем, которого ты, Богдане, хорошо знаешь. Если бы
