Солдатская награда - Уильям Фолкнер

… Кто-то, вскочив на приступку, крикнул: «Газы!» – и офицер заметался среди них, молотя кулаками, умоляя. Потом он увидел лицо офицера в резком красном свете, когда солдат, вскочивший на приступку, круто обернулся, выделяясь на горьком предрассветном небе и, взвизгнув: «Ты нас убил!», выпустил заряд в лицо офицеру.

6

«Сан-Франциско,

14 апреля 1919 года.

Дорогая Маргарет, Получил ваше письмо, хотел ответить раньше, но как-то забегался. Оказалось, она неплохая девчонка, мы здорово повеселились, нет, она не красавица, но выходит хорошо на фото – хочет итти в кино. Ей один режиссер сказал, такой фотогиничной девочки он еще не видал. У нее своя машина и танцует она чудно, но, конечно, я с ней только развлекаюсь, она для меня слишком молода. Чтоб любить вечно. Нет, на работу я еще не устроился. Эта девушка учится в Университете, говорит, чтоб я туда поступил в будущем году. Может, и поступлю в будущем году. В общем новостей больше нет, я немного летал, а больше танцевал и вообще шатался. Сейчас мне надо итти на вечеринку, а то я бы написал побольше. В другой раз побольше напишу, это уж в другой раз, всем от меня привет всем знакомым.

Ваш искренний друг

Джулиан Лоу».

7

Мэгон любил музыку, поэтому миссис Уорзингтон и прислала за ними свою машину. Миссис Уорзингтон жила в большом красивом старинном здании – ее муж, умерший вовремя, завещал ей этот дом, оставив в придачу бесцветного родственника со вставными челюстями и без определенных занятий. Этот родственник не выговаривал ни одной буквы (его стукнули по зубам топором в азарте игры в кости во время испано-американской войны). Может быть, потому он ничем и не занимался.

Миссис Уорзингтон слишком много ела и страдала от подагры и оскорбленного самолюбия. И для священника и для всей паствы такая прихожанка была нелегким бременем. Но у нее были деньги – верное лекарство от всех недугов, душевных и телесных. Она проповедовала женское равноправие, но лишь постольку, поскольку женщины давали ей право диктовать им эти их права.

На родственника никто не обращал внимания. Впрочем, иногда его жалели.

И вот она послала за ними свою машину, миссис Пауэрс с Мэгоном уселись сзади, Гиллиген – рядом с негром-шофером, и машина плавно покатила под вязами; они видели звезды в ясном небе, вдыхали запах весенней зелени, слышали ритмичный шум, вскоре ставший музыкой.

8

Эти дни, весной 1919 года, были днями Младшего Брата, того мальчика, который по молодости лет не успел повоевать. Два года он испытывал одни огорчения. Конечно, девушки дружили с ним, ввиду отсутствия мужчин, но так свысока, так равнодушно. Все равно, что грешить с красивой женщиной, которая все время методично жует резинку. О, военный мундир! О, тщеславие! Да, с ним дружили, но чуть только на горизонте появлялся мундир – его отставляли.

В те дни люди в мундирах еще ходили на собственных ногах: они были не только в моде, окружены ореолом романтики, они еще здорово умели тратить наличные деньги, а потом уезжали так далеко, так быстро, что не успевали никому ничего насплетничать. Конечно, было глупо, что одним мундирам приходилось отдавать честь другим, но в этом был и свой шик. Особенно если тебе попался мундир, которому полагалось отдавать честь. И одному Богу известно, сколько женских сердец могла разбить пара крыльев на кителе летчика.

А какие шли кинокартины!

Прекрасные, чистые девушки (американки), в послеобеденных или вечерних туалетах (надетых, должно быть, по указанию штабов), заблудившись в покинутых траншеях, попадали в плен к прусским гусарам, в парадной форме, с пропусками, подписанными Беласко[12]: куртизанки, в парижских платьях, деморализовали штабы целых бригад, завлекая лейтенантов с картинными профилями и складкой на бриджах, которых генералы подозревали в шпионаже в пользу Германии, а красивые старые генералы, которых эти лейтенанты тоже подозревали в шпионаже и пользу Германии, испепеляли друг друга взглядами над ее томно распростертым телом, в то время как комики-капралы развлекали стройных сестриц Красного Креста (американок), не занятых никаким делом. Все француженки были либо маркизами, либо шлюхами, либо германскими шпионками, иногда и тем и другим, иногда всем зараз. Маркиз можно было отличить сразу: на них были деревянные сабо, так как свои башмаки, вместе со всем гардеробом, они жертвовали в пользу французской армии, оставив себе только пару сережек с бриллиантами по сорок карат. Все сыновья этих маркиз, летчики, находились в боевом вылете с прошлого четверга, что причиняло маркизам некоторое беспокойство. Но им покровительствовали профессиональные проститутки, в то время как германские шпионки любезничали с генералами.

Но одна куртизанка (очевидно, тоже выполняя приказ штаба бригады) спасает весь сектор своими женскими чарами, после того как орудия оказались бессильными, и все кончается небольшим пикником около картонной землянки, где сидит армия, с выкладкой фунтов в шестьдесят на каждого, и весь личный состав – три человека – курит сигареты, а прусская гвардия скрежещет на них зубами из расположенной неподалеку картонной траншеи.

Потом появляется капеллан, который в доказательство того, что солдаты его обожают, – он для них свой парень! – отпускает двусмысленные шуточки про дом, мамашу и прелюбодеяния. Огромный новый флаг подымается над землянкой, и враг без толку палит в него из винтовок 22-го калибра. И наши солдаты кричат «Ура!» под командой капеллана.

– Скажите, – спросила красивая подкрашенная девушка, не слушая, что ей говорит Джеймс Лоу, прослуживший два года пилотом французской истребительной авиации, – какая разница между американским асом и французским или британским летчиком?

– Фильм частей на шесть больше, – угрюмо буркнул Джеймс Лоу («Ох, какой он скучный! Где это миссис Уордл откопала его?»), сбивший в свое время тринадцать вражеских самолетов и дважды потерпевший аварию, что дало ему одиннадцать очков, к счастью не посмертно.

– Как занятно! Это правда? Значит, вам и во Франции показывали кино?

– Да. Занимали нас в свободное время.

– Понимаю, – согласилась она, поворачивая к нему бездумный профиль. – Вам, наверно, было ужасно весело, не то что нам, бедным женщинам – сиди весь день, скатывай бинты или вяжи всякие штуки. Надеюсь, в будущей войне женщинам разрешат сражаться: куда лучше стрелять из пушки и маршировать, чем вязать носки. Как вы думаете, в следующей войне женщинам позволят сражаться?

– спросила она, не спуская глаз с молодого танцора, гибкого, как червяк.

– Придется, наверно, – Джеймс Доу переставил искусственную ногу, приподнял ноющую руку – обе кости были пробиты трассирующей пулей, – если захотят снова воевать.

– Да, да.

Она с тоской следила за ловким, гибким танцором. Совсем юное тело, волосы, как лакированные, прильнули к голове. Слегка напудренное лицо чисто выбрито, он бледен, изыскан и скользит со своей блондиночкой в коротком платье плавно, уверенно, как мечта. Негр-трубач остановил запарившийся оркестр, и наступление музыки оборвалось, оставив крепость тишины во власти неутомимых защитников болтовни. Отроки обоего пола остановились, раскачиваясь, притопывая на месте, ожидая, пока снова зазвучит музыка, а ловкий танцор, безукоризненно скользя, подошел и спросил:

– Пойдем танцевать?

– Хел-ло! – протянула она нежным голоском. – Вы знакомы с мистером Доу? Мистер Риверс, мистер Доу. Мистер Доу – гость в нашем городе.

Мистер Риверс слегка покровительственно обошелся с мистером Доу и повторил:

– Значит – следующий танец?

Не зря мистер Риверс год проучился в Принстоне.

– Простите, но мистер Доу не танцует, – с безукоризненной светскостью ответила мисс Сесили Сондерс.

Мистер Риверс, отлично воспитанный, впитавший все преимущества годичного пребывания в культурном центре, изобразил грусть на своем гладком лице:

– Ну-у, пойдемте! Неужели вы весь вечер тут просидите? Зачем же вы тогда пришли?

– Нет, нет, может быть, потом. Мне хочется поговорить с мистером Доу. Вы об этом не подумали, да?

Он посмотрел на нее спокойными пустыми глазами. Потом пробормотал:

– Простите! – и ускользнул.

– Но как же так… – начал было мистер Доу. – Не надо, из-за меня. Если вам хочется танцевать…

– О, нет, с этими… с этими младенцами я вижусь постоянно. Так приятно встретиться с человеком, который думает не только о танцах… и о танцах. Расскажите лучше о себе. Вам нравится Чарльстаун? Знаю, вы привыкли к большим городам, но разве вы не находите, что в маленьких городках есть своя прелесть?

Мистер Риверс повел глазами, увидел двух девушек, смотревших на него небрежно-выжидающе, но подошел не к ним, а к группе мужчин, стоявших и сидевших у входа и ухитрявшихся каким-то образом создать иллюзию, что они и участвуют и не участвуют в общем веселье. Между ними было какое-то сродство: словно запах, их роднило одинаковое воинственное самоуничижение. Подпирают стенку – и все. Годны только для разговоров с хозяйкой и для танцев. Но даже разговорчивая хозяйка бросила их на произвол судьбы. Двое-трое из них, осмелев больше остальных, хотя и от них шел тот же слабый запах, стояли рядом с барышнями, ожидая, когда заиграет музыка, но большинство столпилось у входа, теснясь друг к другу, словно для взаимной защиты. Мистер Риверс услыхал, как они перебрасываются фразами на плохом французском языке и подошел к ним, чувствуя всю элегантность своего вечернего костюма, открывающего безукоризненное белье.