На круги своя - Август Стриндберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В апреле окончательно наступила весна. Жизнь его тем временем налаживалась: пьесы были приняты к постановке, роман продан за весьма значительную сумму, а одну из его пьес и вовсе поставили в Париже.
Кругами расходились слухи о том, что они теперь вообще проживают вместе. Но это была неправда. Обитавшие в Оденсе родители крайне взволновались и потребовали незамедлительной свадьбы.
— Ты что, хочешь сейчас жениться? — спрашивала она.
— Само собой, хочу!
На том и порешили.
Но тут возникли затруднения. Она принадлежала к католической вере и поэтому не имела права выйти за разведенного человека, покуда жива его первая жена. Была лишь одна возможность обойти это препятствие: обвенчаться в Англии. Так они и сделали. За свидетельницу у них была приехавшая специально для этого сестра. Та была замужем за известным артистом, сама писала и потому умела ценить талант, даже не осыпанный земными благами.
Итак, они отправились венчаться.
* * *На просторном английском побережье стояло майское утро. Он бродил с нею по самой кромке, там, где скалы круто обрываются в море. Он хотел поговорить с нею кое о чем без свидетелей. Хотел, но не осмеливался, вот почему они стояли молча, глядя в голубую пустоту и отыскивая зацепку для взгляда.
Они прожили здесь уже шесть дней, но так до сих пор и не обвенчались, поскольку свидетельство о его разводе было по недосмотру составлено лишь спустя несколько месяцев после вынесенного решения и, стало быть, датировано так, что после развода еще не подошел к концу положенный срок. Произошел обмен телеграммами с властями; недопонимание и суета, отсрочки, сестра уже начинала терять терпение.
— Ты в меня веришь? — спрашивал он.
— Да, я верю в твою порядочность, но вообще-то ты невезучий.
— А твоя сестра?
— Ну что ей прикажешь думать? Она ведь тебя не знает, ей просто кажется, что все твои заверения касательно законности бумаг ничего не стоили.
— Она права, но только я не виноват. Что она намерена делать?
— Она хочет завтра утром вернуться домой, и я поеду с ней.
— Словом, нам надо разойтись, еще не поженившись, и вернуться к номерам в гостинице, трактирам, ночным кафе.
— Нет, только не это! — И, после небольшой паузы: — Давай бросимся в море!
Он крепко ее обнял.
— Ты когда-нибудь встречала мужчину с такой судьбой, как моя? Куда бы я ни пришел, я несу за собой пагубу и несчастье. Ты только подумай про своих родителей!
— Не говори так! Терпением мы одолеем и эту напасть!
— Чтобы тотчас угодить в очередную.
— Идем, я подую на все это!
И она дунула на облако, ими снова овладело божественное легкомыслие, и они вприпрыжку помчались домой, по прибрежным укреплениям и рытвинам.
Вечером наконец-то пришла долгожданная телеграмма, стало быть, венчание могло состояться уже на другое утро.
Оно и состоялось, сперва в канцелярии у бургомистра. И вдруг, когда они приносили клятву, невеста разразилась истерическим хохотом, способным обратить всю церемонию в фарс, а серьезный бургомистр решительно не понимал, как ему следует толковать такое, граничащее с безумием поведение невесты. И когда они вечером собрались у пастора, это меньше всего напоминало ликующий свадебный поезд. Кроме сестры свидетелями клятвы верности «перед Богом» выступили четыре абсолютно посторонних лоцмана.
* * *Прошло две недели мая. Оба сидели перед домом и глядели, как стая перелетных птиц опустилась передохнуть у них в саду, прежде чем продолжить свой путь к северу.
— Какая тишина!
— А надолго ли?
— Еще на восемь дней. Вот уж не думала, что брак — это такое отличное дело.
— Пусть даже меня называли раньше женоненавистником, я всегда любил женщин, пусть даже меня и считали воплощением непостоянства, я всегда высоко ставил брак.
— Ты можешь теперь себе представить, что опять живешь в одиночестве?
— Нет, одна только мысль об этом меня убивает.
— А знаешь, я сейчас так счастлива, что мне даже становится страшно.
— Вот и со мной то же самое. Мне так и чудится, будто кто-то затаился и подкарауливает нас. Ее зовут Немезида, и она преследует не только преступных людей, но и счастливых тоже.
— Чего ты больше всего боишься?
— Что мы разлучимся!
— Но ведь это зависит только от нас.
— Ах, если бы! Но непокой приходит извне, с ветром, с росой, с жарким солнцем, с дождем. Попробуй-ка угадать, кто из нас был повинен в нашей последней ссоре.
— Да никто.
— Никто из нас двоих? Значит, кто-то третий. И зовется он недопонимание, если это можно так назвать, но мы оба находились в здравом уме и твердой памяти и были преисполнены понимания.
— Не пугай меня!
— Не стану. Просто будь готова к тому, что все это может повториться и что в конце концов мы начнем обвинять друг друга.
— Может, пойдем и попробуем писать? — предложила она.
— Не могу я писать.
— Да и я тоже, но мой редактор злится, что ничего не получал от меня вот уже два месяца.
— А у меня так и вовсе целый год не было в голове ни одной идеи. Чем это только кончится?
Получилось так, что они как бы нейтрализовали друг друга, и ни один из них ни на что больше не реагировал. Их совместное пребывание протекало теперь в тихом и блаженном молчании. А потребность находиться в обществе друг друга была столь велика, что один не мог выйти из дверей, прежде чем другой за ним последует.
Они попробовали оставаться в одиночестве — каждый у себя в комнате, чтобы работать, но всего через четверть часа в его дверь постучали.
— Знаешь, все это великолепно, но я стала совершенной идиоткой, — пожаловалась она.
— Ты, оказывается, тоже?
— Да! Я не могу больше ни читать, ни думать, ни писать, да и говорить, пожалуй, тоже.
— Это все от чрезмерного счастья. Надо нам общаться с другими людьми, не то мы оба станем идиотами!
Проблема заключалась в том, что теперь они даже разговаривать перестали. Судя по всему, они были до того едины во всех вопросах и мыслях, до того знали мысли другого, что обмениваться было решительно нечем. Одинаковые вкусы, одинаковые привычки, одинаковые недостатки, одинаковый легкий скепсис свели их вместе, и они просто сплавились, как сплавляются две частицы одного и того же металла.
Они утратили себя, утратили свою форму, они слились воедино. Но память о некоем самостоятельном существе, о собственной форме существования сохранялась, и война за освобождение была уже не за горами. Проснулось стремление индивидуума к самосохранению, и, когда каждый захотел вернуть свое, завязалось сражение за отдельные частицы.
— Ты почему это не пишешь? — спрашивал он.
— Я пробовала, но у меня получается только про тебя.
— Ну я ли, кто ли другой, все равно это может выйти неплохо.
— Ты полагаешь, что за душой у меня нет ничего своего?
— Ты слишком молода, чтобы иметь за душой что-то свое. Ты пока выражаешь других, так почему бы тебе и не выражать меня?
Ох, лучше бы ему не говорить этого, потому что его слова пробудили ее.
* * *Пришел очередной номер газеты с заметкой о том, что как раз в эти дни в Лондоне подготовлен к печати одним издателем сборник его стихотворений.
— Может, съездим в Лондон? — спросила она.
— С удовольствием, хотя, по правде говоря, я не слишком верю подобным заметкам, мне уже часто доводилось их читать. При всем при том получится презанятная поездка, которая вполне может окупиться.
Решение о поездке было принято и осуществлено. Они наблюдали, как уходит из глаз маленький остров, с той же радостью, как в свое время наблюдали его появление из тумана.
В Дувре им пришлось заночевать в отеле.
Возвратясь с прогулки, он увидел, что его жена запечатывает шесть одинаковых конвертов.
— Это что у тебя такое? — спросил он.
— Это твоя американская поездка, которую я рассылаю в известные датские газеты.
— Но ведь ее нельзя делить на части. Ты же знаешь, что это единое целое. Ты хоть читала ее?
— Нет. Я просто перелистала. А это может принести какие-то деньги.
— Никаких денег это не принесет, потому что никто не захочет это печатать, да и вся работа представляет ценность только в целом виде.
Однако она не обратила внимания на его слова.
— Пошли теперь на почту, — сказала она повелительным тоном.
Разумеется, она хотела как лучше, но все-таки поступала неумно, и, хотя прежний опыт научил его, сколь рискованно внимать ее советам, он не стал возражать и пошел вместе с ней.
На лестнице выяснилось, что она прихрамывает, потому что купила слишком тесные туфли, да вдобавок на слишком высоких каблуках, какие в то время носили лишь кокотки.
Когда они вышли на улицу, она поспешно устремилась в сторону почты, а он последовал за ней. Глядя на эту маленькую фигурку, увешанную кучей пакетов, которые она непременно желала нести сама, на прихрамывающую из-за покосившихся каблуков походку, он испытал приступ отвращения.