Пойманное солнце - Вилли Мейнк

Я думаю о шуме и тишине, но, при всем своем желании, не могу заснуть. Я спускаюсь по лестнице, прохожу через опустевший холл, мимо конторки дежурного, за которой сидит молодой человек и понимающе улыбается. Иду по саду, окружающему отель, и захожу в бар. Там сидит несколько посетителей, чуть слышно играет музыка. Я подсаживаюсь за столик к мистеру Ю-ноу-уот-ай-мин, и он обрушивает на меня поток слов, словно только меня и ждал.

Постепенно я привыкаю к красноватому полумраку. Женщин не видно. Здесь одни мужчины: индийцы в белых дхоти, два переговаривающихся шепотом японца в черных костюмах, шумный новозеландец с индийцем и бесшумно передвигающийся бармен.

Мистер Ю-ноу-уот-ай-мин — старый англичанин. Он говорит так быстро, что я едва успеваю следить за ходом его мыслей, и после каждой третьей фразы вставляет: «Ю ноу уот ай мин?» — «Вы понимаете, что я имею в виду?» — желая удостовериться, что я его понял.

— Да, да, я понимаю.

Я слушаю его краем уха, но что-то до меня доходит, и я рад, что не один. Мистер Ю-ноу-уот-ай-мин пьет коктейль, приготовленный из маленьких ароматных лимонов, воды, сахара и небольшого количества джина. Я заказываю бутылку холодного пива, вытираю мизинцем запотевший стакан и пью маленькими глотками, постоянно кивая головой, чтобы не обидеть своего собеседника.

Он рассказывает, что тридцать восемь лет назад впервые посетил Индию, но с тех пор мало что изменилось. Каждый раз его возмущают нищета и бедность на улицах больших городов.

Потом мы идем прогуляться около воды. Англичанин говорит мне, что только вчера после обеда приехал из Калькутты — «Ю ноу уот ай мин?». Затем некоторое время он молчит. Меня так и подмывает возразить ему: ведь все, что его здесь угнетает, произошло не без участия Англии. Но он не замолкает ни на минуту. Потом, словно самому себе, мой собеседник добавляет тихим голосом:

— Бог мой, что сделали мои соотечественники этому народу!

Неожиданно он показался мне очень усталым, как будто это позднее признание исчерпало все его силы. Англичанин прощается со мной и желает мне хорошо провести время в Индии:

— Приятного времяпрепровождения! Ю ноу уот ай мин!

Перед тем как уйти, он останавливается на мгновение и спрашивает, не знаю ли я, когда уходит первый катер.

Я не знаю.

И опять нет даже и мысли о сне, ни малейшего желания залезть под москитную сетку. На этот раз мое внимание привлекают звуки. Словно кто-то ударяет крошечным молоточком о стенку лодки или птица долбит клювом по стволу гнилого дерева.

«Какие же сказки расскажет мне Керала?» — думаю я.

И вдруг вижу, что ко мне приближается нечто белое. Это индиец, который сидел в баре с громко разговаривавшим новозеландцем. Мы встречаемся под лампой на лодочных мостках и некоторое время не говорим ни слова. Оба рады тому, что избавились от громких разговоров.

Затем один из нас сказал что-то незначительное; мы представились друг другу и сразу же почувствовали, что нас ничто не разделяет.

Его зовут Балакришна, он из Мадраса; фамилию я не разобрал, но мне запомнилась снисходительная улыбка — не над самим собой и ни в коем случае над кем-то другим; улыбка шла из самой глубины души.

Наша беседа прерывалась многочисленными паузами и иногда казалось, что ответы не соответствуют вопросам, но в конце концов они все же как-то складывались в единую мысль.

Спустя некоторое время я попросил его рассказать какую-нибудь легенду Кералы. Он ответил, приветливо улыбаясь, что незачем ехать в Индию для того, чтобы узнать, что перец — вьющееся растение.

— Это верно, — ответил я, — но тем не менее неплохо бы увидеть перед собственными глазами и привезти горсточку его плодов.

Его улыбка стала еще более многозначительной. Облокотись на перила мостков, он начал рассказ:

«На Малабарском побережье в тени высокой кокосовой пальмы жил когда-то служитель храма по имени Кумару со своей женой Панчами. Детей у них не было. Скудных доходов могло хватить лишь на скромную жизнь как раз для двоих.

Веселый Кумару имел обыкновение приглашать к себе многочисленных гостей, что всегда огорчало его жену. Кумару ел и пил от души со своими гостями, а жена, не зная, чем их накормить, вынуждена была отдавать все, что приготовила для себя, и часто голодала.

Панчами очень любила мужа и не решалась упрекать его за то, что он приглашает так много чужих людей. Она шла к соседям, брала у них в долг рис или овощи, а иногда даже бегала в город и просила милостыню, чтобы купить хоть что-нибудь для гостей.

В один прекрасный день соседям надоело помогать Панчами, так как они видели, что изо дня в день приходят новые гости, и не верили тому, что служитель храма и его жена действительно бедны. Панчами не могла уже больше ничего просить у соседей, и ей не оставалось ничего иного, как отдавать гостям последнее, что было в доме. Она голодала целую неделю и совсем ослабла. Тогда, наконец, Панчами решила поговорить с мужем.

Кумару после ужина всегда был в хорошем настроении, и Панчами тяжело было огорчать его своими заботами. Плача, она стала стелить постель, и тогда удивленный Кумару, утирая ей слезы, спросил о причине такой печали. Она уже не могла больше молчать:

— Разве ты не видишь, дорогой муж, что от меня осталась одна тень? Каждый день ты приводишь в нашу хижину новых гостей, а я не знаю, чем их накормить. Разве ты забыл, что мы бедные люди? Ты и трои гости съедаете наш жалкий обед, а я вынуждена голодать. Имей сострадание, мой любимый муж, и не приглашай больше гостей, иначе я погибну.

Кумару был удивлен. Он никогда не задумывался над тем, куда деваются их деньги, и решил, что жена преувеличивает. Разве он не приносит иногда из храма остатки жертвоприношений? Как вообще Панчами решилась запретить ему приглашать гостей?

Размышляя таким образом, он распалял свои гнев. Однако Кумару сумел совладать с ним и сказал:

— Не плачь, я не обижаюсь на твои слова. Но как ты можешь требовать, чтобы я не приглашал гостей? Боги вознаградят нас за то, что мы делим нашу пишу с другими. Чем больше жертва, тем больше вознаграждение. Отдавая свою пищу другим, ты скорее попадешь на небо. Верь в богов, моя дорогая, и выполняй свой долг, как положено жене.

С этими словами он лег в постель и тут же крепко заснул. Сны Кумару были такими же безмятежными, как и дни, которые он проводил в храме и дома. Проснувшись поутру, он уже забыл о горестях своей жены. Радовался солнцу, тени деревьев, небу и прибою, песни которого сопровождали его по дороге в храм. Исполняв свои нехитрые обязанности, он снова пригласил к обеду трех совершенно чужих людей, которые случайно пришли в храм, чтобы немного отдохнуть.