Пойманное солнце - Вилли Мейнк

Шоссейные дороги Гоа вели к побережью, а от побережья уводили в глубь страны на Мапусу, Маргао, Васко-да-Гаму и Панаджи. По пути они разветвлялись на проселочные дороги и тропы в джунглях, соединявшие деревни. Холмы Гоа имеют такие же округлые очертания, как Алтинхо в Панаджи. На высоком берегу Мандави возвышались мощные стены старых фортов, которые когда-то охраняли въезд в страну.

Послеполуденное солнце блестело в реках среди рисовых полей, а под вечер, когда я, тяжело дыша, взбирался на гору по дороге к дому священника, оно уже опускалось в океан. Я отгонял от себя все, что не относилось к Гоа. Мои мысли все время возвращались к тому, что я увидел и узнал здесь, и, спускаясь на велосипеде по асфальтированному шоссе, я старался запечатлеть в памяти то, чего не хотел забыть.

Керала

Уже миновало время обеда, когда самолет, летевший из Бангалура{54}, приземлился в Кочине. Насколько я помню, аэродром находился вблизи от моря, и где-то поднимался дым от горевших на берегу костров. Я видел рисовые ноля, каналы и лагуны, спрятанные в зелени дома джонки; вдали виднелись холмы бухты, которые окружали известную Перцовую гавань, где высились корабли и краны, торчавшие словно виселицы. Я видел остров и комплекс из трех городов, образующих Кочин. Как и в былые времена, белые горы облаков громоздились на небе, вдали виднелась прозрачная пелена моря и стены форта, где погребен Васко да Гама.

Я вышел из самолета и сразу же почувствовал себя окруженным искренним радушием, которое, как я понял позже, адресовалось вовсе не мне, а маленькому, худощавому человеку, сидевшему во время полета рядом со мной. Но и на мою долю осталось достаточно: улыбка продавца газет, у которого я купил Законы Ману{55} и последний выпуск «Нью Эйдж»{56}; жест официанта, которым он пригласил меня выпить освежающего напитка в ресторане; дружелюбные улыбки на лицах проходивших мимо людей — все это приводило меня в радостное настроение.

Маленький, худощавый человек, которого встретили приветственными возгласами и гирляндами цветов, оказался министром правительства Кералы. Он возвращался из Майсура, договорившись там о месячных поставках риса. Дело в том, что Керала, несмотря на исключительно плодородную почву, позволяющую собирать два и даже три урожая в год, обеспечивает рисом только половину населения и недостающее количество ввозит из соседних штатов.

В Керале двадцать миллионов жителей и самая большая в Индии плотность населения: около пятисот человек на квадратный километр. Населенные пункты плотно жмутся друг к другу, прибрежная полоса длиною четыреста километров к западу от Западных Гат, ступенями спускающихся к морю, покрыта кокосовыми лесами, кофейными, чайными и каучуковыми плантациями, полями тапиоки, риса и сахарного тростника; повсюду деревья обвивает вьющийся перец. На долю Кералы приходится четверть всех доходов Индии от экспорта.

Пока я ехал по улицам Кочина к отелю, незаметно наступила темнота. Сопровождавший меня молодой библиотекарь и поэт поинтересовался, что бы я хотел увидеть. Создавалось впечатление, что он собрал бы вокруг меня всех поэтов и библиотекарей Кочина, если бы я намекнул на это хоть словом. Поэтому я сказал, что после предыдущих напряженных недель мне необходимо немного отдохнуть, тем более что на следующее утро я хочу рано вылететь в Тривандрам.

Ночь в отеле была душной. Я включил фен на потолке комнаты и почувствовал влажный воздушный поток. Под окном был виден подстриженный газон, который, как мне показалось, возвышался на ширину ладони над темной лагуной. За расставленными на нем круглыми белыми столами сидело несколько посетителей, и, когда их головы склонялись друг к другу, я слышал тихие голоса. Лупа казалась загадочным спутником среди звезд: такая близкая и все же такая далекая.

Я смотрел на бесшумно скользящих босых официантов, слышал гудок прогулочного парохода и снова видел босых официантов — их желтые тюрбаны над белым одеянием то появлялись, то исчезали, — слышался звон бокалов для виски. Удручало отсутствие ветра; я посмотрел на огоньки над водой и заметил тень корабля на другом берегу и джонку, застывшую посреди лагуны.

За лагуной простиралось море, а над морем среди множества звезд искрилась особым светом одна-единственная. Как говорит легенда, это душа Арундхати{57}, которая указывает рыбакам правильный путь и напоминает их женам о верности и чистоте; ведь если их нарушить, богиня увлечет рыбаков на дно океана.

Я вспомнил о книгах по истории, которые читал задолго до моего путешествия, и о их таинственном очаровании; о книгах, рассказывающих о древних государствах на берегах Нила, Евфрата и Тигра, Инда и Ганга, Янцзы и Хуанхэ.

Я вспомнил о Торе евреев, Илиаде греков, эпосе о Гильгамеше шумеров, Махабхарате и Рамаяне индийцев, я видел перед собой храмы Кхаджурахо и сотни тысяч паломников, молящихся в Варанаси на Ганге.

Я вспомнил о виллах в столице Дели, где «вода журчащих изящных фонтанов отсчитывает время»; о голом мальчике, спавшем под колоннадой площади Коннаут-Плейс на куске фанеры, «маленьком боге, упавшем на землю с индийского неба»; о хижинах хариджанов{58}, влачивших голодное существование на окраине деревни.

Я вспомнил о книге Джавахарлала Неру «Открытие Индии», в которой он писал:

«Часто, глядя на этот мир, я чувствую его загадочность, его неизведанные глубины. Мною овладевает стремление познать его, насколько это в моих силах, быть в гармонии с ним, ощутить его во всей полноте…

Индия с ее бесконечным очарованием и многообразием начинала все более овладевать моим воображением, и все же чем больше я ее наблюдал, тем яснее мне становилось, насколько трудно мне или кому бы то ни было постигнуть идеи, которые она в себе воплотила… Хотя народ наш отличался бесконечным внешним многообразием, на нем лежала печать того великого единства, которое на всем протяжении прошлых веков сплачивало нас, как бы ни складывалась наша политическая судьба и какие бы несчастья ни выпадали на нашу долю. Единство Индии уже не было для меня чисто умозрительным представлением: я ощущал его глубоко эмоционально. Это внутреннее единство было столь могучим, что никакое политическое раздробление, никакое бедствие или катастрофа не могли нарушить его.

Представлять себе Индию или любую другую страну в каком-либо антропоморфическом образе было, конечно, абсурдом, и я этого не делал. Я имел полное представление о многообразии и различиях индийской жизни, классов, каст, религий, рас и уровней культурного развития. И все же я думаю, что страна с древним культурным прошлым и единым взглядом на жизнь проникается каким-то особенным, ей одной присущим духом, который налагает отпечаток на всех ее сынов, сколь бы сильно они ни отличались друг от друга».