Охотники за сказками - Иван Симонов

— Подними, — указывает мне Ленька.

Охотничий пыл моментально остывает, и мы принимаемся за землянику.

В успокоении приходит рассудительность.

— Тяжело с земли поднимаются, — говорит Ленька, кивая в сторону опушки.

Мне понятно, о чем идет речь.

— Глухарь тяжелее, — отвечаю я. — Его под кустом руками можно сцапать.

Леньке нравится, как чирок летает.

— Тот пулей, со свистом.

— Чирку над озером свободнее, — говорю я. — В лесу при таком полете сразу о дерево можно расшибиться.

И мы, выискивая ягоды, перебираем по памяти всех птиц, примеривая, которая как летает.

Получается, что жаворонок над полем летит вверх всех круче. Летит и поет. С неба в ржаное поле он камнем падает, даже коршуну не угнаться.

— Только не поет, — говорю я.

— Должно, дух захватывает, — высказывает свою догадку Ленька.

У коршуна главное — он дольше любой птицы летит, не махая крыльями. Одно не можем разгадать: легко это ему или трудно, на вытянутых крыльях в воздухе держаться.

— Легко, — решает Ленька. — С разгона отдыхает.

— А почему тетерев так не может?.. Кукушка?..

На боровых птиц мы достаточно нагляделись. Ни одна из них не летает, как стриж или ласточка.

— Крылья не такие, — подумав, отвечает Ленька. Действительно, у боровых птиц крылья не такие.

У стрижа и ласточки — длинные, узкие, кривым ножом изогнутые. Так и режут воздух.

Лесная птица в длину крыло не тянет, шириной берет. «Тупое крыло», — как выразился Ленька Зинцов.

Спелых ягод на поруби было не так много, чтобы нас быстро накормить, поэтому новое «почему» мы еще полчаса решали. Пришли к такому выводу, что с длинными крыльями тетереву или глухарю между сосен размахнуться бы тесно было. По той же причине у сороки и дятла крыло короткое. Для полета в ветвях оно удобнее.

Кому доведется быть в Ярополческом бору — присмотритесь, сами проверьте, правильно ли тогда мы с Ленькой решили. И не обязательно в Ярополческом. Я о нем говорю лишь по той причине, что он наш — зареченский. Такой или похожий на него найдется, может быть, и в вашей стороне, мой читатель. Меньше или больше будет, светлее или тенистее — не от того печаль. Главное, что он вам такой же родной, как для нашей округи Ярополческий. Есть в нем и солнечные поляны, и уголок дебрей при желании отыщется. Если жалость берет, что тигр или пантера тебе на пути не встретятся, то на волка или медведя можно все-таки рассчитывать. О зубрах, известных по картинкам да по рассказам о Беловежской пуще, и мы не мечтали, зато на лосей в Ярополческом бору можно насмотреться вдоволь. Удавов не видывали, обыкновенную змею гадюку встречали часто.

Вообще страхов особенных в лесу не ожидай. Они больше в сказках существуют, а пойдешь — и не отыщешь.

Может быть, тебе доводилось бывать в походах более дальних, в местах более интересных? Тогда и я радуюсь вместе с тобой. Рад, если ты и уставал, да помалкивал, не надоедал друзьям своими жалобами. Рад, если ты и робел, но не струсил в походе, и пусть не проявил себя героем, зато был хорошим товарищем, которого можно уважать и которому можно верить. Рад, если вы крепче подружились во время похода. Рад, если ты научился варить рыбацкую уху на костре и сам пришивать пуговицы к гимнастерке. Рад, если во время похода ты ближе узнал и крепче полюбил родной свой край и, может быть, мысленно или торжественно и громко, вместе с друзьями, в волнующую минуту дал себе слово своим трудом помочь сделать его еще «привлекательней, еще красивей.

Хорошие слова о боре были тогда и у нас в беседе с Ленькой, за земляникой. Мы так разговорились, что от одной темы до другой и минутной передышки не было. За беседой не заметили даже, как наш путеводитель — солнышко, забравшись с востока на самую вершину своей горки, потихоньку на запад с нее покатилось.

На той же поруби мы и вещевую сумку с ломтем хлеба и недоеденной печеной картошкой потеряли. Разве отыщешь второпях, под каким пеньком она положена!

Но Зинцов особого внимания на потерю не обратил.

— Ладно! Пускай тетерева хоть раз картошки с хлебом поедят.

Стали мы поторапливаться, чтобы потерянное время наверстать. Прикинули: срединные часы дня на поруби прогуляли — значит, к югу от сторожки меньше подались, чем вначале задумали.

Только начали быстрым шагом время нагонять — ручей на пути встретился. Глубокий ручей.

Когда нет нужды торопиться — и помехи будто в сторонку отступают. А когда времени в обрез — обязательно что-нибудь помешает. Так точно и тут.

Пришлось раздеваться. Переправа голышом не заняла много времени. На одеванье больше ушло.

А солнце, не принимая во внимание наших задержек, все катилось да катилось книзу. И даже на глаз стало заметно — уклон под ним пошел круче. Высоту светила над бором мы уже измеряли в пять, потом в четыре, потом в три сосны.

Теперь мы спешили, спешили, не прислушиваясь ни к дятлам, ни к кукушкам. Нам надо было выйти на просеку, где договаривались встретиться с Костей и Павкой. А где была она, эта просека, мы даже представления не имели. Лишь случайно мог вывести на нее маршрут «по солнышку».

«Куда мы идем? Куда выйдем?» — думал я, вопросительно посматривая на своего проводника.

Ленька молчал. Мы даже перестали аукать, потеряв надежду, что кто-нибудь отзовется. И птицы смолкали, и солнце таяло в дальних соснах.

Будь мы только деревенскими, в какое пришли бы отчаяние, как навредили бы себе, начав метаться в поисках жилища! Но мы были уже немножко лесными.

Не только Ленька, но и я твердо был уверен, что дедушкина сторожка находилась теперь к северу от нас. Мы могли отыскать и нужную просеку. Для этого требовались лишь время и солнечный свет.

В ожидании утра нам предстояло просидеть в лесу ночь. Она пугала не волками, не медведями — знакомому с шалашом и сон под кустом не страшен. Тревожно было за товарищей, которые будут ждать, беспокоиться о нас.

Впереди обозначилась не то просека, не то дорога. В это время до нас докатился неясный гул, словно ветер пролетел по вершинам деревьев. Но ни одна ветка вблизи не шелохнулась— так тихо опускался июньский погожий вечер.

Этот гул взбудоражил Леньку. Он круто повернулся и, крикнув: «За мной!», — припустился на звук.

Битюги

Проводник мой мчался сломя голову. Я больше слышал хруст сучьев, чем видел мелькавшую между деревьями фигуру Леньки. Зинцов всегда был стремителен и ловок в горячем беге, но в этот раз он превосходил самого себя. Лук за спиной и колчан со стрелами на боку не только не мешали, но словно подхлестывали Леньку при его прыжках через ветви можжевельника или свалившиеся деревья. Вот он, чуть коснувшись ствола руками, перемахнул через сосну, которую давняя буря вырвала с корнем. С головы Леньки слетела бескозырка.