Рэкет по-московски - Василий Веденеев

— Ладно, — устало махнул рукой Глотов, — мы с тобой, словно чеховские интеллигенты: покритиковали, а все осталось по-прежнему, как те выборы, когда все «за», а каждый в отдельности «против». Это у нас бывает на собраниях. Оставь заявление, зарегистрируем, решим вопрос о возбуждении уголовного дела. И готовь материалы по этому вопросу — теперь твоя самодеятельность кончилась, будешь исполнять мои поручения. Если, конечно, возбудим дело.

— Имеешь сомнения? — насторожился Глеб.

— Человеку свойственно сомневаться, — уклонился от прямого ответа следователь. — Скажи лучше, что у тебя запланировано по Филатову?

— «Цветок папоротника».

— Пожалуй… — протянул Глотов. — Без Фомина нам дольше разбираться в этой истории. Да вот беда, нет его и сам не придет. А знаешь почему? Нам не верит! В этом и мы виноваты, и газетные публикации, где журналисты пишут о нас всякое, стригут под одну гребенку…

— Больше сами, — уже от двери откликнулся Соломатин.

— Когда пойдешь в рассадник зла? — имея в виду ресторан, спросил Слава.

— Сегодня. Чего откладывать? — буркнул Глеб.

По дороге к себе он решил, что Глотов во многом прав, и самое больное — он прав, сравнив их разговоры с беседами чеховских интеллигентов. Отучили людей говорить прямо, отучили от искренности, признав ее чем-то запретным, вредным.

Дверь кабинета оказалась заперта: ребята разъехались по своим делам — оперативного работника кормит не только голова, но и ноги. Доставая ключи, Глеб услышал, как по ту сторону двери надрывается телефон. Успеет или нет? Успел.

— Соломатина, пожалуйста, — голос женский, — Глеб Николаевич? Простите, что беспокою. Вы меня не знаете. Светлана говорит, знакомая Юры Фомина…

Это был второй сюрприз за сегодняшний день.

VII

Как Глеб ни старался первым узнать Светлану в толпе, ему это не удалось. Особого впечатления на него молодая женщина не произвела — так себе. Тем неожиданней было обнаружить в ней недюжинную наблюдательность и способность к анализу, причем довольно тонкому. Рассказав Глебу историю отношений с Фоминым, она прямо заявила, что готова взять отпуск за собственный счет.

— Я буду помогать вам, Глеб Николаевич.

— Прекрасно, — усмехнулся Соломатин. — Вы приходите на встречу со мной, рассказываете загадочную историю и выражаете готовность помочь. Даже не зная, кто я?

— Почему же? — Светлана нисколько не смутилась. — Я к вам несколько дней пытаюсь дозвониться. Думаете, не догадалась выяснить, где и кем вы работаете?

— Сдаюсь! — шутливо поднял руки Глеб. — Но как вы мыслите свою помощь?

— Вы сейчас куда? — пытливо заглядывая ему в глаза, спросила Светлана. И добавила: — Если не секрет, конечно.

— В кабак, то есть ресторан. Хотите вместе со мной?

— Если это касается Юры, то да! — твердо ответила она.

— Ну что же, пошли, — хмыкнул Глеб.

В зале было душновато и немноголюдно. Сновали проворные официанты, на эстраде выступал цыганский ансамбль, исполнявший уже набившие оскомину мелодии. Пожилой скрипач в белой рубахе и расшитой блестками короткой безрукавке, увидев Глеба, озорно ему подмигнул.

Подошла официантка, глядя в сторону, лениво перечислила, что из указанного в меню есть в наличии. Соломатин попросил два салата, два горячих блюда, минеральной и кофе с пирожными.

— Вы, наверное, холостяк? — открыв сумочку, Света украдкой достала зеркальце и поправила прическу. — Иначе ужинали бы дома. Почему не женитесь? Или я проявляю излишнее любопытство?

— Почему излишнее? — улыбнулся Соломатин. — Что холост — угадали, а отчего не женюсь? Моя мама кроме меня вырастила еще двух парней. Они оба считают ее своей матерью. Один из них нам родня, другой совсем чужой человек. Но чужой оказался роднее. Справляя пятидесятилетие, наш родственник, выращенный моей матерью, гулял целых два дня, по-купечески широко, со смаком. В первый день сошлись у него люди, нужные для дела и для карьеры, пили, ели, веселились, но за столом не было ни той, кто его вырастил, ни его братьев.

— Почему? — удивленно подняла брови Светлана.

— Человек достиг определенного положения, — развел руками Глеб. — Неудобно ему стало, да и накладным посчитал. Пригласил родных на второй день — доедать оставшееся от «нужных» гостей. И жена его, мило улыбаясь, приговаривала: «Тут у меня чуток курочки осталось, я вам положу?»

— Мерзость, — передернула плечами Светлана.

— Мерзость, — согласился Соломатин. — Больше я в его доме не бывал… Противно. Так и чудится, что перед тобой, как перед бедным родственником, объедки поставят, а я гордый, унижения не терплю. Гордость и жениться не дает: кажется, пригласишь избранницу на объедки, только уже собственной жизни…

— Зря вы так, — ответила она. — Разве может человек точно знать, где и когда найдет счастье?

Официантка принесла салаты, хлеб и минеральную. Оркестранты сложили инструменты и ушли с эстрады. Сильнее стал слышен гул, стоящий в зале ресторана.

— Разрешите? — пожилой человек в белой рубахе и черном пиджаке подошел к их столику со стулом в руках. Светлана напряглась, вопросительно посмотрев на Соломатина.

— Здравствуй, сэрво. Присаживайся, — кивнул тот ему, как старому знакомому. — Девушка со мной.

— Здравствуйте, — слегка поклонился Светлане мужчина. — Давно тебя не видел, Глеб Николаевич. Ко мне пришел?

— К тебе, сэрво, к тебе.

— А я вас узнала, — засмеялась Светлана. — Вы сейчас на скрипке играли. Так? А почему сэрво? Это имя или фамилия?

— Э-э-э, милая девушка, — покачал головой скрипач. — Это не имя, не фамилия и в то же время и имя, и фамилия. Сэрво! — он поднял длинный тонкий палец. — Так называют себя цыгане южных областей России и левобережной Украины. Или сэрви, если нас много. Из сэрви раньше были самые лучшие лошадиные барышники, плясуны и музыканты. Ах, как играли до войны на скрипочках курские цыгане во всех российских пивных! Теперь этого никто уже не может слышать, только остается вспоминать.

— А Яша Конденко? — прищурился Глеб.

— Чтобы не было недоразумений, Яша Конденко — это я… — чуть привстав, поклонился скрипач. — Но Глеб Николаевич по своей доброте всегда преувеличивает. Я не то, что старые цыгане. Сколько нас было и сколько осталось? Но я думаю, что Глеб Николаевич пришел узнать не об этом. Угадал?

— Мне нужны Алик и Моисей, — бросил Соломатин.

— Да-а, — вздохнул скрипач, складывая руки на животе. — Я всегда считал: в моем возрасте лучше каждый день иметь «Цветок папоротника», пусть даже мифический, чем один раз много-много живых цветов. Вам ясно, дорогой Глеб Николаевич?

Светлана молча и настороженно переводила взгляд с одного на другого — девушка не совсем понимала, о чем идет речь, но чувствовала серьезность разговора, полною скрытых намеков, иносказаний, недомолвок. Чего хочет Соломатин от скрипача, зачем спрашивает о каком-то Алике и неизвестном Моисее, кто они? Какое отношение имеют к поискам Юры?

— Перерыв кончается, — поглядев на часы, буднично сообщил Соломатин. — Пойдем, Яков, провожу.

— Прощайте, милая барышня, — встал цыган. — Хотя я не гадалка, но вижу на вашем лице печать большой любви к отсутствующему здесь мужчине. Желаю вам, чтобы ваша любовь была счастливой! У каждого человека должна быть особая любовь. Прощайте…

Скрипач взял Глеба под руку, они медленно пошли к скрытому пыльной портьерой проходу около эстрады.

— Я музыкант, Глеб, — тихо сказал Яков. — У меня музыка! А ты меня втягиваешь в тайные дела, просишь помочь, что-то сказать… Тебе не жаль старого Конденку?

— Нет, — после короткой паузы ответил Соломатин. — Не жаль. И сам Конденко знает — почему.

— Э! Будь проклят тот день, когда я познакомился с тобой, Глеб. Нет, ты не плохой человек, но нельзя же все время напоминать другим, что они когда-то хромали.

— Вот ты и помоги перестать хромать другим, — все так же невозмутимо предложил Соломатин.

— Да? — приостановился цыган. — А что потом будет со мной? Начнут говорить: Яшка-скрипач ссучился?!

— Кто это скажет, если ты больше не хромаешь? — поглядел ему в глаза Глеб. — Ну? Кто?

— Тебе надо жениться, — вздохнул скрипач. — Помягчеешь, начнешь лучше людей понимать, особенно когда появятся дети… Не знаю я, где Алик. Крутился он здесь вместе с Моисеем, но теперь их нет, и где найти, я не знаю. Ни адресов у меня нет, ни телефонов. Хочешь, я вам исполню чардаш Монти?

— Не надо, — Соломатин поиграл желваками. — Я вижу, ты больше всего ценишь собственный покой. Прощай, Яша, играй чардаш на потеху публике, а я пойду заниматься тайными делами.

— Обиделся? — удержал его Конденко. — Не надо расставаться, имея зло на сердце.

— Слушай, Яков, — повинуясь внезапному наитию, сказал Глеб. — Ты о Могильщике ничего не слышал?