Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар

– А рыба?

– А рыбу эту, – Соловей подошёл к какой-то груде валежника и поддел её носком сапога, – как раз наледью затопило, поэтому до неё ни лисы, вообще никто добраться не смог.

Вадим присмотрелся и вдруг понял: то, что он принимал за палую листву и валежник – обычную подстилку весеннего леса до появления травы, – было тысячами скелетов, голов, плавников и целых сухих рыбин. Даже мёртвые, эти довольно крупные, в локоть, обитатели воды производили впечатление непримиримой злобности: кривые, крючкообразные челюсти были усыпаны столь же кривыми крючкообразными зубами, пустые глазницы смотрели на Вадима, словно подмигивая – «все там будем», высоченные горбы будто продолжали бороздить уже не существующие воды реки.

Прямо по поверхности этой рыбной каши медведи нашлёпали настоящие тропы, вырыли ямы, разгребли себе лёжки…

– Дааа, – протянул Вадим. – Настоящее рыбье кладбище. А откуда это она взялась?

– Да всё оттуда же, – хмыкнул Соловей. – От нас, граждан. Дело в том, что во время рыбалки рыбу эту саму никто не берёт. Её ж разделывать, чистить, солить надо, грузить, разгружать, пытаться втулить кому-то… В то же время икра стоит в десятки раз дороже, а времени требует столько же. Поэтому на обычных рыбалках рыбу в бочки солят абы как и ровно столько, сколько надо, чтобы тебя не обвинили в хищничестве – что ты типа самок только вспарываешь. Да и потом с этой «рыбой для отмазки» мороки немеряно: её надо куда-то девать. Проще всего списать – утопить по акту, или сжечь в сарае, или ещё что-то придумать. Ну а в этом месте никто такими мелочами и не заморачивался.

– Это почему?

– Сюда бригаду поставила начальница местного рыбнадзора – баба такая, Щербакова. Естественно, люди рыбу эту резали тысячами, а поротые тушки вот так – до ближайших кустов только дотаскивали. Обычно икропоры всё-таки видимость порядка блюдут – увозят горбушу грузовиками подальше в лес, в стланик, выбрасывают небольшими порциями – не больше пары кузовов в одно место, – чтобы медведи успевали растащить… Здесь же никто никого не стеснялся – резали и тут же выбрасывали… Думаю, тонн сорок рыбы как минимум тут лежит. Две тонны икры на выходе…

На щёку Вадима сел здоровенный весенний рыжий, будто одетый в цигейковую шубу, комар. Он смахнул его и заметил:

– Но ведь тот же рыбнадзор вроде обратным должен заниматься – рыбу эту охранять…

– Не знаю. Я уже запутался в том, кто тут чего кому на бумаге должен. Как и везде, здесь у нас бумажная жизнь – отдельно, а просто жизнь – отдельно. Органы охраны просто сообщают любому воровству и хищничеству масштабный и организованный характер. В том виде, в каком они у нас сейчас существуют, по крайней мере.

Ведь что такое сотрудник природо– и всякой прочей правоохраны? Это гражданин, которому государство дало в руки оружие и право отбирать у природы и других людей материальные ценности. Вот они и пользуются своим правом в хвост и гриву.

Думаю, что если б эту землю заново между людьми разделить и сказать, что могут они делать тут что хочешь, – порядку и то больше было б, чем с нами, природоохранными органами то есть… Ну, может, стреляли б друг по другу почаще. Опять же – саморегуляция численности. И так тут народу до хренища развелось, – хмыкнул Соловей.

Залив Мелководный. Метеостанция

Горы вновь отступили от берега во все стороны, открыв широченный проход прямо по курсу катера. Вадим обратил внимание на изменившийся цвет воды: из серо-синего он стал зеленовато-мутным. Берега в проходе видно не было, только совсем далеко, в воздухе, висела, словно огромное облако, ослепительно белая шапка горы Эгуйя.

– Это впереди не море, а бухта Мелководная, – сообщил Василич Вадиму, предварительно сверившись с лоцией.

Соловей, увидев этот красноречивый жест, удовлетворённо хмыкнул:

– Там просто перешеек низкий. Поэтому издалека кажется, будто там вода. А там не вода, а тундра.

– Там даже люди когда-то жили, – заметил Василич. – Метеорологи…

– Метеорологи, – скривился Соловей, – разве ж это люди? Ты видел, как они оттуда уходили?

– А что, есть смысл завернуть? – мгновенно отреагировал Василич.

Вадим уже давно понял, что по побережью моря при советской власти было разбросано огромное количество посёлков, посёлочков, рыббаз, метео– и прочих станций. И большинство из них в период истории с 1991 года по наши дни было в одночасье покинуто людьми. Тем не менее на этих осколках человеческой цивилизации оставались немалые материальные ценности, которые в этих краях, куда буквально каждая доска и каждый гвоздь завозились пароходом, а то и самолётом с «материка», представляли собой всё. Масштабы брошенного на побережье и в ближайшей тайге богатства поражали.

Например, на станции тропосферной связи «Кирас», куда, судя по обмолвке рыбнадзора, направлялись их недоброжелатели на самоходной барже-танковозке, хранилось не менее трёхсот тонн дизельного топлива, восемьдесят тонн цветного металла, несколько тракторов и грузовиков, требующих минимального ремонта.

– Не стоит, – задумчиво проговорил Соловей. – Там уже сто лет как всё вывезли. От деревни не очень далеко, опять же связисты на вездеходах постоянно рядом шастали. А вот как последние метеорологи оттуда морем уходили, я своими глазами видел. Чуть ли не прямо в этом месте.

Он снова взял бинокль и принялся разглядывать обрывистые скальные берега, будто находя какие-то только ему одному знакомые места.

– Да, точно здесь, – прервал он молчание. – Прямо на траверсе Камня-Мугдыкана. Туман стоял сплошной. Мы на боте идём краболовки проверять. Бот так тихо стучит – тук-тутук. Я по компасу курс отслеживаю. На носу Доценко – брат того деда, что собак в Речной ест, – смотрит, чтоб в скалы не впилиться. И тут прямо по курсу – выстрел! Из винта!

Ну, думаю, борзёж. Середина лета, а у меня на берегу из карабина стреляют! Вспоминаю – охотовед я им или кто? По всему получается, что охотовед. А они – нарушители правил охоты.

Мы движок глушим, я прислушиваюсь – вроде плеск впереди. Думаю, вот он, берег, – в тумане видно только метров на тридцать. Ан нет – плеск и стук металлический. На вёслах кто-то идёт, значит. Причём частое такое бренчанье-то, значит, на дюральке гребут. И берег стал потихоньку прочищаться. Вершины скал появились. Мы где-то в семидесяти метрах от него стоим. А они гребут, значит. И снова – из тумана как сверкнёт – ба-бах! При этом вёсла почаще забренчали. Я, конечно, планшетку с удостоверением достал, жду, пока поближе подгребут.

Тут выплывает из тумана диво дивное. «Прогресс», в носовом отсеке баба сидит. На вёслах. А на корме – мужик. Между ног у него стоит открытая фляга с брагой и карабин. Он брагу эту прихлебнёт – и если ему покажется, что баба недостаточно шустро гребёт, ей над головой из винта стреляет…

– И что ты, оформил протокол-то?

– Да не. Простил за оригинальность идеи. Это как раз с метео последние люди уходили. Семья там жила. Добрались ли они таким макаром до деревни – даже не знаю…

Репкин палец

Вадим проснулся от нетипичного звука: на катере включили радиоприёмник. Одновременно с этим обороты двигателя упали до минимума. Качки не было никакой, так что в какой-то момент он почувствовал себя в квартире, просыпающимся под бормотание телевизора. До сего момента Вадим и не подозревал о существовании на шаркете такого сложного электронного устройства. И, что характерно, приёмник передавал новости. Вадим встал с койки. За три дня ожидания и неполные сутки пути он совершенно принюхался к источаемому всей обстановкой кубрика вонизму, но всё равно ощущал себя запутавшимся в густой атмосфере внутренней полости корабля, как шмель, попавший в паучью сеть: двигаться в ней можно, но с трудом.

Он сунул голову в рубку – весь экипаж вместе с Соловьем сгрудился вокруг старой «Спидолы», выпущенной в середине восьмидесятых, и с неподдельным интересом внимал происходящему.

– Тссс! – Василич приложил к губам грязный, пропахший, как всё на этом катере, соляркой палец, призывая к молчанию.

Напряжённо, как советские люди в войну сводку Информбюро, они дослушали новости до конца, после чего Василич снова двинул вперёд ручку газа. Дизель басовито заурчал, и катер продолжил бороздить вязкую холодную воду Охотского моря.

– Ни хрена не понятно, – нарушил молчание Перец. – «Ветер переменной силы, семь-двенадцать метров в секунду». Так семь или двенадцать?

– Да, задача, – Василич засунул пятерню в рыжую густую бороду. – Семь – это просто свежак, а двенадцать – почти что шторм. Ладно, перекрестясь пойдём. Пока ничего особенного, а будет крепчать – до Сиглана добежим.

– Это что – вы так погоду узнаёте? – дошло наконец до Вадима.