Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар

– В шторм тебя не захлёстывает? – спросил Перец, доставая из кармана водку. – Эту ж пещеру волнами выбило.

– Ну давно было. Я так понимаю, то ли море с той поры отступило, то ли берег поднялся. Люди здесь спокон веку жили. И пол этот в пещере уже до меня был, и очаг я только слегка подшаманил… Какие-то бедолаги, видно, на шлюпках бедовали. Но здесь и до них ещё люди жили. Вон, смотри…

Африкан подвёл Перца к одной из стенок, которая была чистой от копоти: естественный дымоход утягивал весь дым в другую сторону.

Вадим с изумлением разглядел на ней криво выцарапанные изображения каких-то тараканов, сидящих на бутерброде, и глазастых сосисок вокруг…

– Гляди, – просвистел Африкан, – это люди в лодках, здоровых таких. Как байдары, наверно. А это – морзверь, – провёл он пальцем по глазастым «сосискам». – Много морзверя. Сейчас его здесь и нету много так… Морзверя этого, в смысле… А когда-то, чёрт-те когда, здесь вот такие же хмыри вроде меня сидели и морзверя этого на камне карябали. Несладко им было, наверное…

– Африкан, а куда вы на зиму уходите-то? – задал Вадим не дававший ему покоя вопрос. – Неужели тут зимуете?

– Не, – просипел Африкан, – я тут только первую зиму зимовал. Чуть не спятил от тоски. И то – тогда ещё плавника на берегу много было. С дровами без проблем. Щас-то я сжёг уже почти всё, что вокруг лежало, а мне ещё дрова ж для производства нужны. Краба варить, банки кипятить для закатки…

Тут Вадим углядел в углу пещеры массивный станок для закатывания консервных банок.

– Сейчас меня по последней навигации увозят на Атарган, там домов много брошенных стоит. Я там обычно, Федька Безногий, иногда Юра Поджигаец и Нюрка Орангутанга, которая из орочей, – перечислил своих жутковатых, судя по кличкам, сожителей Африкан. – Займём какой-нить домик покрепче и топимся соседним. Я прошлую зиму посчитал – нам ещё на семнадцать лет посёлка хватит.

– А дальше? – не выдержал Вадим.

– Чего дальше, – Африкан рассмеялся. – Дальше сдохнем. Но мы раньше сдохнем, семнадцать лет не протянем.

В какой-то момент Вадим ощутил странный толчок сознания: в каменной пещере у костра, возле древних, насчитывающих тысячи лет, рисунков сидел искалеченный, изгнанный обществом человек, зарабатывающий на жизнь своими руками.

Когда они отгребали от берега, загрузив ящики с крабовыми консервами, Вадим рискнул спросить:

– А зачем это всё? Консервы, в смысле?

– Как зачем? – удивился Степан. – Василич на них наклейки налепит, будто это самый фирменный краб и есть, и сдаст барыгам московским вполцены… Будешь когда-нибудь жрать краба в московском кабаке – вспомни Африкана и его пещеру…

Рыбье кладбище

Ямы между гребнями волн становились всё глубже и глубже. Все бездельники ушли с палубы и сгрудились вокруг штурвала. За штурвалом словно сам собою организовался импровизированный стол: газета, палтус, четыре сизых гранёных стакана, бутылка водки и несколько ломтей дарницкого хлеба с полурассыпанной горкой соли.

– Сильно шкивает, – неодобрительно покачал головой Василич. – Надо б уйти куда-нибудь, переждать волну.

– Это что, шторм? – спросил непонятливый Вадим.

– Да не, просто зыбь. Шторм где-то там, за горизонтом. А здесь мелководье, вот море и раскачало. Смотри, волна пологая, без бурунов. Но достаточно чуть-чуть крепкому ветерку подуть, как это тут же изменится.

– Куда пойдём, Василич? – прохрипел Перец, который в это время стоял у штурвала. Сейчас он был мрачен и сосредоточен, демонстрируя себя тем, кем и был на самом деле, – опытным матросом с сорокалетней морской практикой.

– Куда море пустит, – Василич снова задумался, что-то высчитывая. – Есть здесь маленький залив, закрытый полностью. Только дно дюже каменистое. Залив Бочонок. Сейчас вода большая, мы в него войдём и на «ногах» обсохнем.

Вход в Бочонок открылся в скальнике совершенно неожиданно и на самом близком расстоянии – как открывается потайная дырка, пробитая местными воришками в стене мясокомбината. Вот просто так камень раздвинулся и обнаружил в глубине берега круглое блюдце ровной воды и за ним, на горах, – бурый частокол нераспустившегося лиственничного леса. С гор спускалась тонкая серо-зелёная щетина ивняка, обозначающая русло какой-то речки. Возле моря, в самом устье, ленточка кустов, упираясь в непреодолимую преграду иной стихии, расползалась в кляксу.

Едва катер, дробно стуча дизельком, забежал в залив, как из серого кустарника устья реки вывалили две чёрные точки-запятые и, держась бок о бок, довольно шустро покатились по серой гальке морского берега на горный склон.

– Ага, вот и мишки, – будничным голосом заметил Соловей, проверяя в бинокль окрестности. – Вон ещё пара. И ещё…

– Ни фига себе сколько их тута скопилось, – покачал головой Василич. – Не иначе, какая-то падаль лежит, притягивает их сюда.

– Насчёт падали я чего-то не сомневаюсь, – усмехнулся Соловей, блеснув оскалом белых и стальных зубов. – Сюда Щербакова поставила в прошлом году бригаду – они весь ручей вырезали.

– А почему они здесь парами ходят? – поинтересовался Вадим. – Медведи то есть…

– А свадьбы у них сейчас, – сообщил Соловей. – Всю весну брачный сезон – до конца июня. Ходят по двое, как эти сейчас.

Он передал бинокль Вадиму, и тот увидал, как на обширном снежном поле не торопясь движутся через глубокий сугроб два могучих зверя. Один их них был гораздо крупнее и следовал чуть позади своего более мелкого собрата.

– А что это они такие разные?

– Сзади – самец, – сообщил Соловей. – Очень большой самец, килограмм на четыреста. Самка меньше гораздо. Она стройнее и изящнее, а мужик – пошире и поквадратнее, весь такой чемоданистый.

Вадим качнулся на палубе и, бросив взгляд в сторону, усмотрел на фоне седоватого лиственничного леса ещё два характерных приземистых силуэта.

– Да сколько же их тут?

– Я вижу шестерых – две гонные пары и ещё двоих мелких, – мгновенно отреагировал Соловей. – Похоже, у них тут мёдом намазано.

– Гы, мёдом, – зашёлся в гыгыканье Перец, – не мёдом, а красной рыбой! Тонн десять горбуши в этих кустах похоронено!

– Схожу-ка я на берег, – задумчиво произнёс Соловей. – Поставит Василич катеру «ноги», я и погляжу, что там творится.

Спустился вниз и вышел на палубу в длинном, почти до пят, прорезиненном рыбацком плаще.

– Пойдёшь? – кивнул он Вадиму, который только и ждал этого приглашения.

По рогатому, трясущемуся трапу они спустились на каменное ложе залива, где под их резиновыми сапогами захрустели панцири сотен морских живых существ. В мелкой, уходящей с каждой минутой вслед за луной воде шмыгали налимчики, бегали раки-отшельники, с достоинством ползали улитки.

С каждым шагом от берега всё сильнее и сильнее тянуло тухлятиной.

Наконец они вышли на серый галечный пляж. Вся его поверхность была ископана мелкими ямами, напоминающими воронки от небольших противопехотных мин.

– Рачков копают, – хмыкнул Соловей. – Так прямо вместе с песком их и жрут.

– Кто жрёт?

– Да вот… Эти… – Соловей ткнул биноклем на границу кустов. Поражённый Вадим неожиданно разглядел на фоне тёмно-зелёной, цвета шампанской бутылки, куртины кустов широкий силуэт зверя. Он неподвижно стоял в видимом напряжении и, похоже, раздумывал, не укрыться ли в чаще.

Медведь был громаден.

Всё в нём говорило о каком-то первобытном могуществе, которого напрочь лишены цирковые и зоопарковые мишки, – широкая голова с длинным лбом и глубоко сидящими глазками, разворот плеч, сковородки когтистых лап, прочно упирающиеся в грунт, колышущийся от вдохов-выдохов мохнатый мешок шеи…

– Уффф, – медведь выпустил из нераскрытой пасти облачко белого пара и… исчез.

– Огромный какой, – проговорил Вадим в потрясении.

– Да. Впечатляет. Я каждый раз, когда большого зверя вижу, не перестаю удивляться. А ведь вроде бы не с чего: я их сотнями насмотрелся. Этот, кстати, и не сильно крупный был – килограммов двести, может, меньше. Там на склоне такой мамонт ходит – видимо, никого к самке не подпускает.

Они обошли рощицу в устье и вышли к руслу речки, которая оказалась не столь уж мелкой: перейти её вброд в высоких сапогах не представлялось возможным. Везде по долине лежали куски льда, рассыпающегося на множество тонких вертикальных игл.

– Наледь здесь была, – проговорил Соловей, – вот рыба и сохранилась за зиму.

– Какая наледь? Какая рыба? – не понял Вадим.

– Наледь – это когда речка до дна замерзает, а вода всё равно течёт. Так вот она тогда начинает течь поверх льда. И снова замерзает. Но всё течёт и течёт. И в итоге на этом месте намерзает ледяная бляха диаметром пару сотен метров и высотой метра три-четыре. Эдакий ледяной холм. Чуть посевернее такие наледи столетиями держатся на одном месте и не тают к осени.