Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс! - Николай Яковлев

2 февраля, выступая в Нью-Йорке, Рузвельт ответил Херсту. Он со всех точек зрения проанализировал деятельность Лиги, которая «стала местом для политического обсуждения исключительно европейских национальных трудностей. В этих обсуждениях США не должны принимать участие… Я против вступления Америки в Лигу Наций». Коснувшись проблемы союзнических долгов (в связи с кризисом европейские должники прекратили выплату долгов США), ФДР строго заметил: «Европа должна нам. Мы ей не должны. Поэтому мы должны созвать конференцию должников у нас, а не в Европе и потребовать соглашения». В заключение своей речи он сказал: «Высший идеал Америки требует, чтобы в строгом соответствии с принципами Вашингтона мы сохранили нашу свободу на международной арене и в то же время предложили руководство бедствующему человечеству»5.

Перемена фронта вызвала небольшую бурю среди интернационалистов и уже немногочисленных почитателей В. Вильсона. Они не были очень опасны. Куда более важным было то, что Херст отныне поддерживал его кандидатуру. Внимание избирателей всецело занимало собственное бедственное положение, и Ф. Рузвельт решил вообще не касаться проблем внешней политики, если не считать общих фраз и обсуждения тарифов. Республиканцы также тщательно избегали затрагивать внешнюю политику. Лидеры обеих партий молчаливо соглашались, что заниматься внешними делами, когда налицо кризис, – непозволительная роскошь.

IV

Аналитическое мышление юриста Розенмана было бесконечно ценно для Рузвельта. Розенман тщательно взвесил все. Получалось неважно. Советники ФДР, работавшие в Олбани, неплохо разбирались в делах штата. Но предстояло завоевывать всю страну. Нужен был иной подход, если не качественный, то количественный, более широкий взгляд на национальные проблемы, а не со специфической точки зрения ньюйоркцев. Кандидату требовались обширные познания. Розенман не переоценивал ни себя, ни своих коллег. Конечно, они были опытными юристами-крючкотворами, владели софистикой, но что аргументировать, в чем суть? Собственное бессилие подсказало выход.

Как-то вечером он затеял необычный разговор с Рузвельтом. «Пришло вемя, – сказал Розенман, – собрать последние данные о бедах нашей экономики и выяснить, что делать с ней. Если бы вас выдвинули кандидатом завтра, а через десяток дней вам предстояло отправиться в предвыборное турне, положение оказалось бы необычайно трудным. У вас не было бы хорошо выработанной и продуманной положительной программы». ФДР не мог не согласиться, но кто может помочь советом?

Розенман решительно отверг промышленников, финансистов и политиков. «Все они, – убеждал он ФДР, – не смогли придумать ничего конструктивного, чтобы разобраться в нынешнем бедственном положении. Я думаю так почему бы нам не обратиться в университеты? Вы уже получили немало полезного от профессоров. Я думаю, что они не испугаются наметить новые пути только потому, что эти пути новы. Они не связаны рутинным образом мышления, а это, на мой взгляд, самое важное»6. Итак, нужна наука в лице ее конкретных носителей – ученых.

Рузвельт горячо ухватился за идею. Они договорились о том, что профессоров предупредят о строжайшем соблюдении секретности; гласность на этом этапе может только повредить. Кроме того, им предстояло работать безвозмездно, единственный побудительный мотив – быть свидетелем того, как любимые воздушные замки оденутся в гранит, если ФДР будет избран. Для истинного интеллектуала и не нужно иного вознаграждения. Что касается выбора университета, то ближе всего был Колумбийский университет, куда и обратился Розенман, уже знавший там многих профессоров.

Организационную сторону работы группы взяли на себя Розенман и партнер ФДР по юридическим делам в 20-х годах О’Коннор. Интеллектуальным руководителем стал профессор уголовного права и процесса Р. Моли, консервативный реалист по своим взглядам, не упускавший ни одного случая, чтобы посмеяться над сторонниками реформ – идеалистами. Моли никогда не был способен оценить реализм идеалистов. Он подобрал и остальных членов группы. По проблемам сельского хозяйства советы давал профессор Р. Тагвелл; экспертом по денежному обращению и кредиту выступал профессор А. Берли. Эти пять человек, хотя они постоянно привлекали и других специалистов, составили группу интеллектуальных наставников кандидата. Сначала они шутливо именовали себя «тайным советом», затем за ними укрепилось название «мозгового треста», вошедшее в историю. Термин первоначально носил издевательский оттенок. Его бросил Л. Хоу, крайне неодобрительно относившийся к вторжению ученых в жизнь дорогого подопечного.

Профессора Р. Тагвелл и А. Берли пришли в «мозговой трест» с относительно четкими идеями о причинах кризиса и способах их устранения. Тагвелл, которому в 1932 году шел сорок второй год, прошел обычную эволюцию либерала. В молодости он верил в радикальные идеи, в 20-х годах, оставив заблуждения юности, стал присматриваться с позиций ученого к функционированию американской промышленности и сельского хозяйства. Его возмущали хаос и бесплановость в экономике, единственным светлым пятном в истории ее был «социализм в Америке периода войны», когда в 1917–1918 годах работало управление военного производства. В 1927 году Тагвелл вместе с несколькими учеными-экономистами посетил Советский Союз. На него произвела громадное впечатление советская плановая экономика. Сравнивая положение в СССР и США, он заключил: «Россия скорее осуществит цель – необходимое для всех, а не роскошь для немногих, чем наша собственная конкурентная система».

Он считал, что кризис в США – закономерный результат развития американской экономики, его нельзя смягчить, не внеся крутых изменений в методы правления в США. Будущее, писал он в 1932 году, за плановым хозяйством. «В России мы уже видим будущее, наше настоящее находится в жесточайшем контрасте с ним: американские политики, теоретики и богачи, кажется, нарочно сговорились спровоцировать бунт сверхтерпеливого народа». Он настаивал: «Мы можем приступить к экспериментам, и мы должны пойти на них, пока еще не поздно. В противном случае у нас наверняка разразится революция». Тагвелл был ее противником, подчеркивая: «Либералы хотят перестроить станции, не прекращая движения поездов. Радикалы хотят взорвать станции, остановив все движение, пока не будет сооружена новая транспортная система».

Если бы выбор стоял только так – коммунизм или свободное предпринимательство, писал он, «тогда экспериментатору решительно нечего было бы делать. К счастью, дело так не обстоит». Основным звеном в цепи реформ профессор считал восстановление покупательной способности, прежде всего фермеров, давно страдавших от «ножниц» цен между сельскохозяйственными и промышленными товарами. Все его рассуждения не выходили за рамки капиталистической системы, все его помыслы были направлены на то, чтобы укрепить ее. Иначе, понимал Тагвелл, капитализму не выстоять в соревновании с социализмом.

Тридцатишестилетний А. Берли усматривал главную беду Америки в чрезвычайно высокой концентрации в промышленности. По его подсчетам, 6 тыс. директоров различных компаний практически контролировали все производство в США. Это вело к застою: «система корпораций» немногим лучше феодализма, сковывавшего производительные силы общества. Берли сосредоточил внимание на социальных последствиях монополизации. По его мнению, крупные монополисты давно перестали заботиться только о выплате дивидендов и ведении хозяйства, они рвутся к власти, они «больше похожи на принцев и министров, чем на предпринимателей и торговцев». Их мотивы легче понять, изучая царствование Александра Македонского, чем экономические теории Адама Смита. Берли вовсе не был против крупного бизнеса как такового, но он считал, что князей экономики нужно поставить под контроль государства, ибо бесконечная война в их среде, всех против всех, убийственная конкуренция ввергли страну в пучину кризиса.

Если не будут проведены эти реформы, писал Берли, «в течение сравнительно короткого времени, скажем, двадцати лет, американская и русская системы будут очень похожими друг на друга. Нет большой разницы, руководится ли вся экономика комитетом комиссаров или небольшой группой директоров». Он видел будущее для США. в том, чтобы создать «чисто нейтральную технократию», ведущую экономику на основе «коллективизма без коммунизма». Только на этих путях капитализм может выжить в мире, где Советский Союз давал блистательный пример социалистических идей в действии.

С таким идейным багажом ученые явились в Олбани и разложили его перед ФДР. По нескольку раз в неделю в кабинете губернатора собирались члены «мозгового треста». Почти всегда засиживались до последнего поезда в Нью-Йорк, иногда за спорами пропускали поезд и оставались ночевать в Олбани. Процедура совещаний установилась как-то сама собой. Тагвелл и Берли выдвигали все новые и новые идеи. О’Коннор обрушивался на них с позиций здравого смысла. Розенман действовал в качестве адвоката дьявола, а Моли умело направлял дискуссию. Когда возникал какой-либо специальный вопрос, из Нью-Йорка привозили к обеду очередную жертву, и вот что происходило, по словам Р. Моли: «Беседа за столом была приятной, обычной и, как правило, бессодержательной. Но стоило нам перейти в кабинет рядом со столовой, как пустой болтовне приходил конец. Рузвельт, Сэм или я задавали вопрос приглашенному, и он подвергался тщательной (идейной) стрижке. Губернатор одновременно был учеником, прокурором и судьей. Он слушал гостя несколько минут с напряженным вниманием, а затем прерывал его вопросом, острота которого характерно маскировалась поистине анекдотичным согласием с точкой зрения говорившего.