Так называемое зло - Лоренц Конрад

Я полагаю, что мы не попадем в порочный круг, если из того очевидного факта, что жизнь в больших стаях сопряжена с серьезными вредными последствиями, сделаем вывод, что в каком-то другом отношении такая жизнь должна иметь преимущества, которые не только уравновешивают вредные последствия, но даже перевешивают их до такой степени, что возникает селекционное давление, вырабатывающее сложные механизмы сплочения стаи.

Если стадные животные хотя бы в малейшей степени вооружены, как, скажем, галки, мелкие жвачные или мелкие обезьяны, то легко понять, что их сила в единстве. Отражение нападения хищника или защита схваченного им члена стаи вовсе не обязательно должны иметь решительный успех, чтобы представлять ценность для сохранения вида. Если социальная защитная реакция галок и не приводит к спасению галки, попавшей в когти ястреба, а лишь докучает ему настолько, что он начинает чуть менее охотно нападать на галок, чем, скажем, на сорок, – этого уже достаточно, чтобы защита товарища приобрела с точки зрения сохранения вида весьма существенное значение. То же относится к «запугиванию», которым преследуют хищников косули, и к яростным воплям, с какими следуют за тигром или леопардом многие обезьянки, прыгая за ним по кронам деревьев на безопасной высоте и стараясь подействовать ему на нервы. Из таких же начал путем вполне понятных постепенных переходов развились тяжеловооруженные боевые порядки буйволов, самцов-павианов и других подобных мирных героев, перед оборонной мощью которых пасуют самые страшные хищники.

Но какие преимущества дает тесная сплоченность стаи совершенно безоружным видам – таким, как сельди и другие рыбы, плавающие косяками, мелкие птички, огромными полчищами совершающие свои перелеты, и множество других? Я могу предложить только одно объяснение, которое привожу не без колебаний, так как мне самому трудно поверить, что одна-единственная маленькая, хотя и широко распространенная слабость хищников имеет столь далеко идущие последствия для поведения животных, служащих им добычей. Эта слабость состоит в том, что очень многие, а может быть даже все хищники, охотящиеся на отдельных животных, неспособны сосредоточиться на одной цели, если одновременно в их поле зрения проносится множество других, равноценных. Попробуйте вытащить одну птицу из клетки, в которой их много. Даже если вам вовсе не нужна какая-то конкретная птица, а просто нужно освободить клетку, вы с изумлением обнаружите, что необходимо твердо сосредоточиться на какой-то определенной, чтобы вообще поймать хоть одну. Кроме того, вы поймете, как невероятно трудно сохранять эту нацеленность на выбранный объект и не позволять себе отвлекаться на другие, которые кажутся более доступными. Другую птицу, которая, казалось бы, лезет под руку, не удастся схватить почти никогда, потому что вы не следили за ее движениями в предыдущие секунды и поэтому не сможете предугадать, как она будет двигаться в следующий момент. Сверх того, как это ни удивительно, вы часто будете делать хватательные движения в направлении, промежуточном между двумя одинаково привлекательными целями.

По-видимому, в точности так же поступают очень многие хищники, когда перед ними много целей. Экспериментально установлено, что золотые рыбки, как это ни парадоксально, хватают меньше водяных блох, если предложить их слишком много сразу. Точно так же ведут себя ракеты с автоматическим радарным наведением на самолет: они летят по равнодействующей между двумя целями, если те расположены близко друг к другу. Хищная рыба, подобно ракете, неспособна намеренно игнорировать одну цель, чтобы сосредоточиться на другой. Вполне вероятно, таким образом, что сельди сбиваются в плотные косяки по той же причине, по которой проносящиеся над нами реактивные истребители летят плотно сомкнутым строем, что далеко не безопасно даже при самом высоком уровне мастерства пилотов.

Каким бы натянутым ни казалось такое объяснение этого широко распространенного явления человеку, далекому от подобных проблем, в пользу его правильности имеются веские аргументы. Насколько я знаю, нет ни одного вида, живущего в тесном стайном объединении, у которого отдельные животные в стае, будучи взволнованы, то есть заподозрив присутствие хищника, не стремились бы стянуться плотнее. Отчетливее всего это заметно именно у самых маленьких и самых беззащитных животных; более того, у многих рыб так ведут себя только мальки, а взрослые – уже нет. Некоторые рыбы в случае опасности сбиваются в такую плотную массу, что она выглядит как одна громадная рыба; а так как многие довольно глупые хищники, например барракуда, очень боятся подавиться слишком крупной добычей, это может служить хорошей защитой.

Есть еще один очень сильный довод в пользу правильности моего объяснения: ни один крупный профессиональный охотник никогда не нападает на жертву внутри тесно сбившегося стада. Не только крупные хищные млекопитающие, такие, как лев и тигр, принимают в расчет обороноспособность добычи, прежде чем прыгнуть на буйвола в стаде; более мелкие охотники на беззащитную дичь тоже почти всегда стараются отбить от стаи кого-то одного, прежде чем соберутся всерьез на него напасть. У сапсана и чеглока есть особая форма движения, которая служит исключительно для этой цели. У. Биб наблюдал нечто подобное у глубоководных рыб. Он видел, как крупная макрель следует за косяком маленьких рыб-ежей и терпеливо ждет, пока какая-нибудь рыбка отделится наконец от плотного строя, чтобы схватить какую-нибудь мелкую добычу. Такая попытка неизменно заканчивается гибелью маленькой рыбки в желудке большой.

Перелетные стаи скворцов очевидным образом используют затруднения хищника при выборе цели также и для того, чтобы посредством отрицательного подкрепления внушать ему отвращение к охоте на них. Когда стая этих птиц замечает в воздухе ястреба-перепелятника или чеглока, она сжимается настолько плотно, что кажется, будто птицы уже не в состоянии работать крыльями. Однако таким строем скворцы не улетают от хищника, а спешат ему навстречу и в конце концов окружают его со всех сторон, точь-в-точь как амеба обтекает частицу пищи, впуская ее внутрь себя в маленький пустой объем – «вакуоль». Некоторые наблюдатели утверждали, что в результате этого маневра у хищной птицы уходит воздух из-под крыльев, так что она не может больше летать и тем более нападать. Это, само собой, абсурд, но такое переживание наверняка достаточно мучительно для хищника, чтобы обеспечить отрицательное подкрепление, так что эта форма поведения имеет ценность для сохранения вида.

Многие социологи полагают, что самой первой формой социальной сплоченности была семья, а уже из нее в процессе эволюции развились все те разнообразные формы сообществ, какие мы встречаем у высших животных. Это, может быть, верно для многих общественных насекомых[14] и, возможно, также для некоторых млекопитающих, включая приматов – в том числе человека, - но обобщать это утверждение неправомерно. Самая первая форма «сообщества» в наиболее широком смысле слова – это анонимное скопление, типичный пример которого дают рыбы в Мировом Океане. Внутри такого скопления нет ничего похожего на структуру, никаких вожаков и никаких ведомых, лишь громадная масса одинаковых элементов. Разумеется, они влияют друг на друга; разумеется, существуют какие-то простейшие формы «взаимопонимания» между индивидами, составляющими скопление. Когда один из них замечает опасность и спасается бегством, все остальные, кто может заметить его страх, заражаются этим настроением. Насколько широко распространится паника в крупном косяке, будет ли она в состоянии побудить весь косяк к повороту и бегству – это чисто количественный вопрос; ответ зависит от того, сколько особей испугалось и обратилось в бегство и насколько интенсивной была их реакция. Точно так же и на привлекающий стимул, вызывающий поворот в его сторону – «положительный таксис», – может прореагировать весь косяк, даже если этот стимул заметила лишь одна особь. Ее решительное движение наверняка увлечет в том же направлении и других рыб, и опять-таки лишь от количества зависит, позволит ли вся стая себя увлечь.

Чисто количественный и в известном смысле очень демократичный характер такой «передачи настроений» приводит к тому, что решение дается рыбьей стае тем труднее, чем больше в ней особей и чем сильнее у них стадный инстинкт. Рыба, которая по какой бы то ни было причине поплыла в определенном направлении, вскоре волей-неволей выплывает из стаи и сразу попадает под влияние всех тех стимулов, которые настойчиво побуждают ее вернуться. Чем больше рыб выплывет под действием какого-либо внешнего стимула в одном и том же направлении, тем вероятнее, что они увлекут за собой всю стаю; чем больше стая и тем самым сильнее ее обратное притяжение, тем меньше проплывут ее предприимчивые члены, прежде чем повернут обратно и вернутся в стаю, словно притянутые магнитом. Поэтому большая стая плотно сбившихся мелких рыб являет собой жалкую картину нерешительности. То и дело предприимчивые особи образуют маленький поток, вытягивающийся, как ложноножка у амебы. Чем длиннее становятся эти «псевдоподии», тем они делаются тоньше и тем сильнее, видимо, становится напряжение вдоль них; по большей части такая вылазка заканчивается стремительным бегством вглубь стаи. При этом зрелище мурашки пробегают по коже; поневоле начинаешь сомневаться в демократии и находить достоинства в политике правых.