Так называемое зло - Лоренц Конрад

Однако оружие почти никогда не служит только для нападения, оно всегда служит и для защиты, для отражения ударов, и потому в этой форме жестов умиротворения есть большая загвоздка: каждое животное, выполняющее такой жест, весьма опасным образом разоружается, а во многих случаях даже подставляет противнику незащищенным самое уязвимое место своего тела. Тем не менее эта форма жестов покорности распространена чрезвычайно широко и была «изобретена» независимо друг от друга самыми разными группами позвоночных. Побежденный волк отворачивает голову от победителя, подставляя ему таким образом чрезвычайно уязвимую боковую сторону шеи, выгнутую навстречу укусу. Галка подставляет под клюв другой галке, которую хочет умиротворить, незащищенную выпуклость своего затылка – как раз то место, куда такие птицы обычно направляют серьезные удары с целью убийства. Это совпадение настолько бросается в глаза, что я долгое время думал, будто животное обеспечивает действенность подобных поз покорности именно тем, что подставляет противнику свое самое уязвимое место. У волка и собаки это в самом деле выглядит так, как если бы молящий о пощаде подставлял победителю свою яремную вену. И хотя поначалу единственной действенной составной частью таких выразительных движений было, несомненно, отворачивание оружия от противника, в моем прежнем мнении есть все же некоторая доля истины.

Если бы зверь внезапно подставил все еще разъяренному противнику незащищенную и весьма ранимую часть тела, надеясь, что происходящего при этом выключения вызывающих нападение стимулов будет достаточно, чтобы предотвратить атаку, это было бы самоубийственной затеей. Мы слишком хорошо знаем, как медленно происходит переход от господства одного инстинкта к господству другого, и можем смело утверждать, что простое устранение стимула, вызывающего нападение, привело бы лишь к весьма постепенному угасанию агрессивного настроения нападающего животного. Таким образом, если внезапное принятие позы покорности тотчас же останавливает все еще грозящее нападение победителя, то мы можем с большой уверенностью предположить, что такая поза создает специфическую стимулирующую ситуацию, включающую активное торможение.

Это безусловно верно в отношении собак, у которых я много раз видел, что когда побежденный внезапно принимает позу покорности, подставляя победителю незащищенную шею, тот выполняет движение убийства «вхолостую» – возле самой шеи морально побежденного противника, но с закрытой пастью. Среди чаек то же относится к трехпалой чайке, среди врановых – к галке. Поведение чаек известно особенно хорошо благодаря исследованиям Тинбергена и его учеников, а трехпалая чайка занимает среди них особое место, потому что гнездится на узких кромках отвесных скал, и из-за этой экологической особенности ей пришлось сделаться «домоседом». Поэтому ее птенцы, находящиеся в гнезде, нуждаются в действенной защите от возможного нападения чужих чаек больше, чем птенцы чаек других видов, выводящих потомство на земле: те, если понадобится, могут убежать. Соответственно жест умиротворения у трехпалых чаек не только более развит, но и подкреплен особым цветным узором на затылке молодой птицы. Отворачивание клюва действует как жест умиротворения у всех чаек. Однако если у серебристой чайки и клуши, как и у других крупных чаек рода Larus, такое движение не слишком бросается в глаза и вовсе не выглядит особым ритуалом, то у обыкновенной чайки это строго регламентированная церемония, похожая на танец, при которой один из партнеров приближается к другому или, если ни один не замышляет ничего дурного, оба идут навстречу друг другу, повернув головы точно на 180 градусов – затылками друг к другу. Эта “head flagging” [Сигнализация головой (англ.)], как называют ее английские авторы, зрительно подчеркивается тем, что черно-коричневая лицевая маска и темно-красный клюв обыкновенной чайки при таком жесте умиротворения внезапно исчезают из поля зрения и их место занимает белоснежное оперение затылка. Но у обыкновенной чайки важную роль играет также исчезновение включающих агрессию признаков – черной маски и красного клюва, – а у молодой трехпалой чайки, напротив, поворот затылка особенно подчеркивается цветным узором: на белом фоне появляется темный рисунок характерной формы, несомненно действующий как специальный тормоз агрессивного поведения.

Аналогичное развитие сигнала, тормозящего агрессию, произошло и у врановых. Пожалуй, все крупные черные и серые врановые в качестве жеста умиротворения подчеркнуто отворачивают голову от партнера. У многих из них, например у серой вороны и у африканского белогрудого ворона, затылочная область, которую подставляют при этом жесте, отмечена светлой окраской. У галок, которым ввиду их тесной совместной жизни в колониях, очевидно, необходим особенно действенный жест умиротворения, та же часть оперения заметно отличается от остального черного не только великолепной шелковистой светло-серой окраской: эти перья, кроме того, значительно длиннее и, подобно украшающим перьям некоторых цапель, не имеют крючков на бородках, так что образуют бросающиеся в глаза пышный и блестящий венец, когда в максимально распущенном виде подставляются жестом покорности под клюв собрата по виду. Чтобы тот в такой ситуации клюнул, совершенно невозможно – этого не бывает никогда, даже если более слабая галка приняла позу покорности в самый момент его атаки. Более того, в большинстве случаев птица, только что яростно нападавшая, реагирует социальным «причесыванием», дружелюбно перебирая и чистя перья на затылке покорившегося сородича – поистине трогательная форма заключения мира!

Существует целый ряд жестов покорности, восходящих к инфантильному, детскому поведению, а также других, очевидным образом происшедших от поведения самок при спаривании. Однако в своей нынешней функции эти жесты не имеют ничего общего ни с ребячливостью, ни с сексуальностью самки, а означают, антропоморфно выражаясь, всего лишь «Не трогай меня, пожалуйста!». Напрашивается предположение, что у соответствующих групп животных еще до того, как такие выразительные движения приобрели более общий социальный смысл, существовали специальные механизмы торможения, препятствовавшие нападению на детенышей или на самок; более того, можно даже предположить, что у этих животных более многочисленная социальная группа развилась из пары и семьи.

Тормозящие агрессию жесты подчинения, которые развились из настойчивых выразительных движений молодых животных, особенно характерны для псовых. Это неудивительно, поскольку у них очень силен запрет нападать на детей. Р. Шенкель показал, что очень многие жесты активного подчинения, т.е. дружелюбной покорности «уважаемому», но не вызывающему настоящего страха сородичу высшего ранга, происходят непосредственно из отношений детеныша с матерью. Всем нам знакомые повадки дружелюбных собак – тыканье мордой, теребление лапой, лизание уголков рта – восходят, по Шенкелю, к движениям сосания и выпрашивания пищи. Точно так же, как учтивые люди могут выражать друг другу взаимную покорность, хотя в действительности между ними существуют вполне определенные ранговые отношения, две взаимно дружелюбные собаки выполняют друг перед другом инфантильные жесты покорности, особенно при дружеском приветствии после долгой разлуки. Эта взаимная предупредительность также и у живущих на воле волков заходит настолько далеко, что Мьюри во время своих замечательно успешных полевых наблюдений в национальном парке Мак-Кинли зачастую не мог определить ранговые отношения двух взрослых самцов по их выразительным движениям приветствия. В национальном парке на острове Айл Ройял на озере Верхнем С. Л. Аллен и Л. Д. Мэч наблюдали неожиданную функцию церемонии приветствия. Стая, состоящая примерно из 20 волков, живет зимой за счет лосей, причем, как выяснилось, исключительно за счет ослабленных животных. Волки нападают на каждого лося, которого выследят, но вовсе не пытаются его разорвать, а тотчас же прекращают нападение, если тот начинает энергично и сильно защищаться. Если же они находят лося, которой ослаблен паразитами, инфекцией или, как часто бывает у старых животных, зубной фистулой, – тогда они сразу замечают, что здесь есть надежда поживиться. В этом случае все члены стаи тут же собираются вместе и устраивают общую церемонию: толкают друг друга мордами, виляют хвостами – короче, ведут себя, как наши собаки, когда мы выпускаем их из конуры, собираясь с ними гулять. Эта всеобщая nose-to-nose conference (конференция носом к носу), без сомнения, означает соглашение, что на только что обнаруженную жертву будет вполне серьезная охота. Как тут не вспомнить танец воинов масаи, которые ритуальной пляской поднимают себе дух перед охотой на льва!

Выразительные движения социальной покорности, которые развились из поведения самки, приглашающей к спариванию, можно обнаружить у обезьян, особенно у павианов. Ритуальное подставление задней части тела, которая часто бывает раскрашена с совершенно невероятным великолепием, зрительно оттеняя эту церемонию, у павианов в своей современной форме вряд ли еще имеет что-либо общее с сексуальностью и сексуальной мотивацией. Она означает лишь то, что обезьяна, выполняющая этот ритуал, признает более высокий ранг той, которой он адресован. Уже совсем юные обезьянки соблюдают этот обычай без какого-либо наставления. Девочка-павиан Пия, принадлежавшая Катарине Гейнрот и жившая среди людей почти с самого рождения, торжественно выполняла церемонию «подставления попки» перед каждым стулом, когда ее выпускали в незнакомую комнату: видимо, стулья внушали ей страх. Самцы павианов обращаются с самками властно и грубо, и хотя, согласно полевым наблюдениям Уошбэрна и Де Вора, в естественных условиях это обращение далеко не так жестоко, как можно было бы предположить по их поведению в неволе, оно все же не слишком мягко – в противоположность церемонной учтивости псовых и гусей. Поэтому понятно, что у этих обезьян легко отождествляются значения «Я – твоя самка» и «Я – твой раб». Происхождение символики этого своеобразного жеста видно не только по самой форме движения, но и по тому, каким образом адресат принимает его к сведению. Я видел однажды в берлинском зоопарке, как два сильных старых самца-гамадрила на мгновение схватились в серьезной драке. В следующий миг один из них бежал, яростно преследуемый победителем, который в конце концов загнал его в угол. У побежденного не осталось другого выхода, кроме жеста смирения, в ответ на который победитель тотчас же отвернулся и в позе импонирования, на вытянутых лапах, пошел прочь. Тогда побежденный, вереща, пустился ему вдогонку и прямо-таки неотступно его преследовал, подставляя зад, пока сильнейший не «принял к сведению» его покорность: с довольно скучающей миной оседлал его и проделал несколько небрежных копулятивных движений. Только после этого побежденный успокоился, убедившись, по-видимому, что его бунт прощен.