Так называемое зло - Лоренц Конрад

Но почему же – можно было бы спросить – кваква не «додумалась» до напрашивающегося «изобретения»: использовать способность узнавать собратьев по виду, которой она несомненно обладает, для избирательного привыкания к соседям, избавив себя тем самым от постоянных волнений и колоссальной траты энергии? Ответить на этот вопрос трудно, да он, вероятно, и поставлен некорректно. В природе существует не только то, что целесообразно для сохранения вида, но и все не настолько нецелесообразное, чтобы угрожать его существованию.

В том, с чем не справилась кваква – научиться привыкать к соседу, о котором известно, что он не замышляет нападения, и благодаря этой привычке избегать ненужных проявлений агрессии - в этом значительно преуспела одна рыба, как раз из уже известной нам своими рыбьими рекордами группы цихлид. В североафриканском оазисе Гафза живут маленькие хаплохромисы, о социальном поведении которых мы узнали благодаря подробному описанию Розль Кирхсгофер, наблюдавшей их в естественных условиях. Их самцы селятся тесной колонией, состоящей из «гнезд» или, лучше сказать, ямок для икры. Самки выметывают икру в эти гнезда и затем, как только самец ее оплодотворит, забирают ее в рот и вынашивают в других местах, на богатом растительностью мелководье возле берега, и там же потом выращивают молодь. Каждому самцу принадлежит лишь крохотный участок, почти полностью занятый ямкой для икры, которую он приготовляет, копая дно ртом и выметая хвостовым плавником. К этой ямке каждый самец старается приманить каждую проплывающую мимо самку определенными ритуализованными действиями ухаживания и так называемым указывающим плаванием. За этой деятельностью самцы проводят значительную часть года; не исключено даже, что они находятся на нерестилище круглый год. Нет также никаких оснований предполагать, что они часто меняют свои участки. Таким образом, каждый располагает достаточным временем, чтобы хорошо познакомиться с соседями; давно известно, что к этому цихлиды вполне способны. Доктор Кирхсгофер не побоялась огромной работы – выловить всех самцов колонии и каждого из них индивидуально пометить. Оказалось, что каждый самец в самом деле очень хорошо знает хозяев соседних участков и мирно переносит их присутствие совсем рядом с собой, но тотчас же яростно нападает на каждого чужака, стоит лишь тому направиться, даже издали, в сторону его икряной ямки.

Это миролюбие самцов хаплохромисов из Гафзы, основанное на индивидуальном узнавании собратьев по виду, еще не является той дружеской связью, которой мы займемся в 11-й главе. Ведь у этих рыб еще нет того пространственного притяжения между лично знакомыми друг с другом особями, благодаря которому они постоянно держатся вместе - а именно это является объективным признаком дружбы. Однако в силовом поле, в котором всюду присутствует взаимное отталкивание, всякое ослабление отталкивания между двумя объектами имеет последствия, неотличимые от последствий притяжения. И еще в одном отношении «пакт о ненападении» соседей у самцов-хаплохромисов похож на настоящую дружбу: как ослабление агрессивного отталкивания, так и притягивающее действие дружбы зависит от степени знакомства индивидуумов. Избирательное привыкание ко всем стимулам, исходящим от лично знакомого собрата по виду, является, вероятно, предпосылкой возникновения всякой личной связи и, возможно, ее предшественником в эволюционном развитии социального поведения. Простое знакомство с собратом по виду затормаживает агрессивность и у человека – разумеется, лишь как правило и ceteris paribus; лучше всего это видно в вагоне поезда. Кстати, это наилучшее место и для изучения отталкивающего действия внутривидовой агрессии и ее функции в разграничении пространства. Все способы поведения, какие служат в этой ситуации отталкиванию территориальных конкурентов и пришельцев – пальто и сумки на свободных местах, вытянутые ноги, симуляция отвратительного храпа и т.д. и т.п. – все это обращено исключительно против совершенно незнакомых и мгновенно пропадает, едва лишь вновь появившийся окажется хоть в какой-то степени «знакомым».

Глава 10. Крысы

Где дьявол праздник свой справляет,

Он ярость партий распаляет –

И ужас потрясает мир.

Существует тип социальной организации, характеризующийся формой агрессии, с которой мы еще не встречались – коллективной борьбой одного сообщества против другого. Нарушения функции этой социальной формы внутривидовой агрессии могут, как я попытаюсь показать, в самую первую очередь претендовать на роль «зла» в настоящем смысле слова. Поэтому такая социальная организация представляет собой модель, на которой можно наглядно увидеть некоторые опасности, угрожающие нам самим.

В поведении по отношению к членам собственного сообщества животные, о которых пойдет речь, являются подлинным образцом всех социальных добродетелей. Но когда им приходится иметь дело с членами любого другого сообщества, они превращаются в настоящих извергов. Сообщества этого типа всегда слишком многочисленны, чтобы все могли лично знать друг друга; о принадлежности к группе ее члены узнают по свойственному им всем характерному запаху.

С давних пор известно, что сообщества общественных насекомых, зачастую насчитывающие до нескольких миллионов членов, по существу являются семьями, поскольку состоят из потомков одной-единственной самки или одной пары, основавшей колонию. Давно известно и то, что у пчел, термитов и муравьев члены такой гигантской семьи узнают друг друга по характерному запаху улья, термитника или муравейника и что неизбежно происходит смертоубийство, если, скажем, в термитник по ошибке забредет член чужого сообщества или человек-экспериментатор поставит бесчеловечный опыт, перемешав две колонии.

Насколько я знаю, только в 1950 г. стало известно, что у млекопитающих – а именно, у грызунов – тоже существуют гигантские семьи, которые ведут себя так же. Это важное открытие сделали независимо друг от друга и почти одновременно Ф. Штейнигер и И. Эйбль-Эйбесфельдт, первый при изучении серых крыс, второй – домовых мышей.

Эйбль, тогда еще работавший у Отто Кёнига на биологической станции Вильгельминенберг, в высшей степени последовательно придерживался здравого принципа: жить в возможно более близком контакте с изучаемыми животными. Поэтому он не только не преследовал мышей, живших на свободе в его бараке, но регулярно кормил их и вскоре настолько приручил своим спокойствием и осторожностью, что мог беспрепятственно наблюдать за ними в непосредственной близости. Как-то раз случайно открылась дверца большой клетки, в которой Эйбль держал целый выводок крупных темных лабораторных мышей, довольно близких к диким. Когда эти животные отважились выбраться из клетки и забегали по комнате, местные дикие мыши тотчас же напали на них с поистине беспримерной яростью, и лишь после тяжелой борьбы им удалось вернуться под надежную защиту своей прежней тюрьмы, которую они затем успешно обороняли против пытавшихся туда ворваться диких мышей.

Штейнигер помещал серых крыс, пойманных в разных местах, всех вместе в просторный вольер, где для них создавались вполне естественные условия. Сначала отдельные животные, казалось, боялись друг друга. Настроения нападать у них не было. Тем не менее бывали серьезные стычки, когда животные случайно встречались, особенно если двух из них гнали вдоль ограды навстречу друг другу, так что они сталкивались на довольно большой скорости. По-настоящему агрессивными они становились только тогда, когда начинали привыкать друг к другу и завладевать участками. В это же время начинали образовываться пары из незнакомых друг с другом крыс, взятых из разных мест. Если одновременно возникало несколько пар, то следовавшие за этим схватки могли продолжаться очень долго; если же одна пара образовывалась с некоторым опережением, то тирания соединенных сил обоих супругов настолько подавляла несчастных соседей по вольеру, что дальнейшее образование пар становилось невозможным. Одинокие крысы очевидным образом понижались в ранге, и отныне пара преследовала их беспрерывно. Даже в загоне площадью 64 квадратных метра такой паре, как правило, было достаточно двух-трех недель, чтобы прикончить всех остальных обитателей, т.е. 10-15 сильных взрослых крыс.

Самец и самка победоносной пары были одинаково жестоки к побежденным собратьям по виду, хотя было очевидно, что самец предпочитает терзать самцов, а самка – самок. Побежденные крысы почти не защищались, отчаянно пытались убежать и, доведенные до крайности, бросались туда, где крысам редко удается найти спасение, – вверх. В местах прежнего обилия крыс Штейнигер снова и снова видел израненных, измученных животных, которые среди бела дня сидели на открытом месте, высоко на кустах или на деревцах – явно неприкаянные, бездомные создания. Раны у них были по большей части на задней части спины и на хвосте – там, куда преследователь может укусить убегающего. Они редко умирали легкой смертью от внезапного глубокого ранения или сильной потери крови; чаще смерть наступала вследствие сепсиса, особенно от укусов, повреждавших брюшину. Но больше всего животных погибало от общего истощения и нервного перенапряжения, приводившего к нарушению функции надпочечников.