Кружение над бездной - Борис Кригер

— Ты мне только одно объясни, мы гонимы за правду или наоборот?

— Ну, если принимать во внимание, что конфликт с Андреем зиждется на моих попытках проповедовать ему православие, то можно с натяжкой сказать, что да, мы гонимы за правду.

— Тогда нечего роптать. Ведь это то, что нам обещано…Будем молиться за ненавидящих нас! Вся подлость происходит от трусости. А почему он тебя боится?

— Судит обо мне по себе. Думает, что я мстительный и влиятельный. Другой на моем месте заткнул бы ему рот в самом начале. Ты не забывай, ведь это Россия. Там такие штучки не сходят с рук просто так, а найти его в Москве не составит труда, не говоря уже о его родном поселке. Но мне это только полезно. Пусть напоминает моей гордыне, какое я ничтожество.

— Просто поразительно, как много неприятного нынче может сделать бродяга, проживающий на другом конце света. И хорошо, что он вздумал на тебя лаять теперь, а не прежде. Убить, конечно, ты его не убил бы, но пострадал бы он крепко за свои разглагольствования.

— Одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу, — ответил Герберт.

— Ты очень изменился с тех пор, как я попросила тебя стать священником.

— В лучшую или худшую сторону?

— В лучшую, так что ты уже можешь им и не становиться.

— И я теперь начинаю чувствовать себя спокойнее и счастливее! Одна проблемка… Джейк сказал, что уже привык видеть меня в черном подряснике, но мне не хватает на груди большого креста.

— Ну, если Джейк так сказал, то, конечно, надо становиться священником.

Джейк, услышавший краем уха этот разговор, засмеялся.

— Что же, если я папу представляю в блестящих доспехах на коне, то ему надо стать рыцарем?

— Ты правда представляешь меня в латах и с мечом? — Герберт сделал вид, что растроган этим до глубины души.

— А вот я представляю тебя лохматым чудовищем, — заявила Эльза. — Тебе обязательно нужно постричься.

33

Индюшка, начиненная имбирем и черносливом, стояла на столе. Адлеры праздновали Рождество и по–западному, и по–православному. Двадцать пятого декабря они уселись за семейный стол, потому что весь западный мир поступал так же, и им не хотелось лишать себя ощущения общего праздника. Гостей не было, только свои. Смотрели фильм. Во время сцены роскошной свадьбы Герберт сказал Энжеле:

— Смотри, свадьба красивая, как у тебя. Мы больше не сможем такую себе позволить. Может, останешься с Альбертом? Ты не пробовала лупить его скалкой по голове? Говорят, это помогает вправить мозги…

Энжела устало поглядела на отца.

— Я сейчас настолько раздражена, что не хотела бы слышать подобные шутки.

А после просмотра фильма внезапно призналась:

— Я не хочу к нему ехать.

— Ну так не едь! — воскликнул Джейк со свойственной его возрасту горячностью.

— И правда, ты не обязана! — поддержал Герберт. — Если не хочешь его видеть, можешь сказать, что заболела.

— Но он расстроится… — деланно захныкала Энжела.

— Ты не хочешь ехать, потому что он тебе стал неприятен и тебе не хочется, чтобы он к тебе приставал!

Энжела состроила мину, по которой невозможно было понять, прав Герберт или нет.

— Я, пожалуй, пойду домой. Билет уже куплен. Всё на мази…

— Думаешь, вы поссоритесь? — спросила Эльза.

— Возможно…

— Так стоит ли для этого лететь на другой конец страны?

— В крайнем случае поменяю билет и вернусь раньше.

— А он извинился за то, что угрожал разводом? — спросил Герберт.

— Нет.

— И его маменька тебе не звонила?

— Не звонила…

— Странно…

— Может, не хотела тебя лишний раз раздражать, — предположила Эльза. — Ты уже собрала вещи? Хочешь, я дам тебе кастрюлю?

— Я не собираюсь везти ему полдома. Не повезу ему кастрюлю. И не повезу ему одеяло.

— Так сама же и замерзнешь!

— Почему, почему я должна все это везти?

— Может быть, потому, что ты уже два года наперебой с ним собиралась туда переехать? — задиристо спросил Джейк.

— Спасибо! Это замечание мне очень помогло! — Энжела надулась. — Пусть сам приезжает и перевозит всё это барахло. У меня отпуск. Я еду отдыхать.

— У нас больна душа — расслаблена. А чем больна? Гордыней, похотью плоти, похотью очей наших, нашей привязанностью к земному миру и его благам, нашим поклонением разуму… — принялся за свое Герберт.

— Но я молода, и мне не хочется думать обо всем этом. Я, пожалуй, пойду домой. Простите, что я всем испортила настроение в праздник.

— Нам ты не испортила, — поспешно отмахнулись родители.

— А мне испортила! — не унимался Джейк. — Сначала ты морочишь родителям голову: «Найдите мне принца». Потом не знаешь, что с ним делать, с принцем этим… А теперь разыгрываешь из себя уязвленное достоинство.

Никто не ожидал, что Джейк выскажет то, что каждый в глубине подспудно думал, но боялся выразить. Над столом повисла тишина. Герберт даже зажмурился, думая, что сейчас разразится большой скандал.

— Ну, значит, у тебя такая неудачная сестра, — только и ответила Энжела. Она обняла сначала ершистого брата, потом потрепала волосики Патрику, который с серьезным личиком наблюдал всю эту драму и, наконец, обняла отца и мать.

— Мне тяжело будет отвезти тебя в аэропорт, — вздохнул Герберт. — Ты знаешь, как я ко всему этому отношусь…

— Я знаю, — вздохнула дочь, — я знаю… Бог поможет…

Герберт аккуратно перекрестил дочь.

— Надо потрудиться самому, а не только возлагать всё на Бога, без всякого личного участия. Вот блудный сын пришел в себя, встал и пошел к Отцу сам (не только сказал, но и сделал, исполнил), тогда и Отец пошел сейчас же навстречу, на помощь; так и нам надобно делать: самим потрудиться, решиться, приступить, — тогда и благодать Божья поможет…

34

Свою жизнь Герберт считал афористичной, то есть столь же насыщенной, как и тексты его сочинений. Его мысль, свободно переходя от предмета к предмету, не напоминала рассуждений богомольных тихонь. И зря о нем поговаривали: «Богу стал чаще молиться… Надо полагать, совесть нечиста…». Герберту казалось, что он всё менее и менее, что называется, жил по–свински. И радостные лучики прозрения все чаще навещали его, вызывая тихую улыбку, точно, как сказано у Чехова: «Бывает так, что в темную келию постника, погруженного в молитву, вдруг нечаянно заглянет луч или сядет у окна келии птичка и запоет свою песню; суровый постник невольно улыбается, и в его груди из–под тяжелой скорби о грехах, как из–под камня, вдруг польется ручьем тихая, безгрешная радость».

Вот такая тихая радость все чаще навещала мятущегося Герберта. Все–таки его упорство на пути веры не оставалось без награды. Одной из таких наград стала его притихшая, задумчивая Эльза. Бес упрямства и озлобленности покинул ее, отправился бродить в места иные, пустынные, и теперь нужно было чем–то наполнить чисто выметенное жилище, пока он туда не вернулся.

Если бы было позволено проникать в чужую душу, Герберт наверняка поселился бы в душе у Эльзы. Он любил ее настолько, что иногда забывал, где кончается он и начинается она. Бывали, однако, случаи, когда размолвки прерывали это чувство неразрывности. Наверное, поэтому они запоминались надолго и создавали ложное впечатление, что у этой пары есть непримиримые противоречия. Чтобы убедиться в обратном, было достаточно послушать их ночные разговоры. Когда Герберту не спалось и он самозабвенно строчил свои романы, а Эльза спускалась с внезапно пробудившимся Патриком в четыре часа ночи из спальни в кухню, и бой часов, обрывисто немногочисленный, вызывал законную зевоту у этой полуночной троицы, им было хорошо. Пили чай. Патрик сидел на своем детском стульчике и бормотал что–то невнятное, изредко покрикивая: «Гугали–гугали–гу!» Совсем другое дело было, когда Герберт читал Эльзе только что написанное. Патрик выходил из себя и орал так, словно ему только что разом открылись все преступления человечества. Герберт останавливался, терял строку, морщился, злился. Патрик замолкал. Но стоило отцу снова открыть рот, как всё повторялось. В конце концов, Герберт смирялся и продолжал, несмотря на шумовую завесу. Эльза, казалось, не слушала. Она как бы подсматривала за творчеством мужа исподтишка. Тем более, что писал он и о ней, и обо всей окружающей ее жизни. Не всем легко глядеть на себя в зеркало, отражающее не столько внешнюю, сколько внутреннюю сущность населяющих его зазеркалье существ.

— Дочь у нас актриса, — заметил Герберт, отхлебывая чай из стакана в подстаканнике. В таких мелочах, как наличие подстаканников, легко была заметна ностальгия иммигрантов со стажем по утерянному прошлому.

— Да, актриса, у нее этого не отнимешь, — согласилась Эльза. — Странно, что теперь нам совершенно все равно…