Публичное одиночество - Никита Михалков

Что же за жизнь должна быть пережитой этим художником, когда у себя на Родине абсолютно бессмысленно и безвинно у него отняли самое дорогое, что у него было, не посчитавшись ни с его личностью, ни с его талантом, ни с его историей, ни даже с тем, что, как писатель, он имел право быть хотя бы выслушанным. С этим не посчитались. Это ярчайший знак всего того, что обрушилось на нашу страну и в течение долгих (почти восьмидесяти) лет продолжалось.

Все пережитое Шмелевым в результате вылилось в горькую и потрясающую книгу «Солнце мертвых». Он перестал щадить палачей его сына и со всей страстью своего художественного дарования обрушился на них: «Не знаю, сколько убивают на Чикагских бойнях, тут дело было проще – убивали и зарывали, а то и совсем просто – заваливали овраги, а то и совсем просто-просто – выкидывали в море. По воле людей, которые открыли тайну сделать человечество счастливым, для этого надо начать с человеческих боен. И вот убивали ночью, днем спали. Одни спали, а другие в подвалах ждали, целые армии в подвалах ждали. Юных, зрелых и старых, с горячей кровью. Недавно они бились открыто, Родину защищали, Родину и Европу защищали на полях прусских и австрийских, степях российских. Теперь замученные попали они в подвалы, их засадили крепко, морили, чтоб отнять силы. Из подвалов их брали и убивали. Ну вот в зимнее дождливое утро, когда солнце завалили тучи, в подвалах Крыма свалены были десятки тысяч человеческих жизней и дожидались своего убийцу. И над ними жили и спали те, кто убивать хотят. А на столах пачки листков лежали, на которых к ночи ставили красную букву, одну роковую букву. С этой буквы пишется два дорогих слова: Родина и Россия. «Расход» и «расстрел» тоже начинаются с этой буквы. Ни Родины, ни России не знали те, что убивать хотят. Теперь это ясно». (XIV, 2)

«ШМЕЛЬ»

(2010)

Мохнатый шмель…

Чего только не было в моей жизни связано с этой песней. Однажды секретарша какого-то начальника не поверила, что звонит именно Михалков, и я напел ей в ухо: «Мохнатый шмель – на душистый хмель…» А недавно на конкурсе «Калина красная» в самарской колонии мне спели «Шмеля» заключенные…

Я не уважаю артистов, которые говорят, что какая-то роль – это их крест. «Ох, как я устал! Отойдите от меня!» Человек, который знает тебя по фильмам, убежден, что и ты его знаешь. Что ты тоже видел его с экрана.

Так зачем его разочаровывать и рожу кривить?

Если просят спеть «Шмеля» – на встрече со зрителями или на чьем-то дне рождения, – я к этому спокойно отношусь. Вокал не моя профессия, но раз вам нравится – спою, как смогу. Хотя говоря откровенно: «Не для меня придет весна» или «Во субботу, в день ненастный» – спою с большим удовольствием, чем «Шмеля». (XV, 46a)

ШОВИНИЗМ

(1998)

Интервьюер: Вас подозревают… в шовинизме, имперских амбициях, антисемитизме. Может, поэтому к Вам подозрительно относятся демократические критики?

Да оставьте вы, бога ради, эту чушь! Какие бы они ни были демократические, но они, я уверен, все-таки не сумасшедшие.

Какой же это шовинизм, антисемитизм?

Разве вы не понимаете, что нетерпимость к другим, вечные поиски врагов – это же просто от тяжелой закомплексованности.

У меня чего-чего, а комплекса неполноценности не было никогда. Ни в чем и ни перед кем…

Что касается «имперскости» – то да! Я люблю империю, и у меня тут хорошая компания – Пушкин, скажем. Не было бы империи – не было бы Петербурга. Вообще, это судьба России – быть великой многонациональной империей. Кстати говоря, она никогда ничем иным и не была, только называлась по-другому.

И не «имперскости» мне не могут простить критики. Это все из другой оперы.

А в чем же дело?

Да все в том же. В простой человеческой зависти. Одних она толкает к шовинизму, других в революцию, третьих в такой вот «либеральный террор».

Чувство понятное, житейское.

Только простой человек скажет просто: «У них денег куры не клюют, а у нас на водку не хватает», пойдет ночью и подожжет сарай у соседа. Ну а образованный человек сумеет целую теорию сочинить, все свои таланты вложить, так обо мне напишет – зачитаешься.

Не зря учились… (I, 72)

ШОЙГУ СЕРЕЖА

(1998)

Я очень люблю Сережу.

Когда в марте правительство подало в отставку, я первым делом позвонил ему и сказал: в любой момент можешь рассчитывать на меня… (I, 75)

ШОУ

(2008)

Интервьюер: Вы являетесь противником танцев со звездами, звезд на льду, цирков, рингов и прочего?

Ни в коей мере. Все перечисленное интересно смотреть. Я говорю о реалити-шоу – «Большой брат», «Дом – 2», где, по-моему, ни разу ни у кого из участников ни одной книжки не появилось на тумбочке.

А кстати, будь Вы сейчас молодой звездой, в каком шоу согласились бы участвовать?

Ну, во-первых, я и в своем нынешнем возрасте участвовал бы с удовольствием. Если бы время нашлось. Это азартно, это весело…

О, после нашего интервью к Вам ломанутся с приглашениями. По-моему, Вам подходят бокс и джигитовка. Или работа с хищниками.

Если выбирать, исходя из соответствия характеру, – пожалуй. А если на преодоление себя – это лед. Я единственный раз в жизни встал на коньки, в тот день у меня увели девушку, и я – в знак протеста – никогда больше на каток не ходил.

Увели, пока Вы учились кататься?

Ну да. Она была на фигурных коньках, мой товарищ – на «канадках» хоккейных, а я – на двухполозных, которые прикручивались к валенкам…

Минуточку. Сколько же Вам было лет?

Лет десять.

Рановато у Вас начали девушек уводить.

Это послужило мне уроком.

Никогда не вставать на коньки?

Заботиться о том, чтобы не уводили девушек. (I, 129)

ШПАЛИКОВ ГЕНА

(2003)

Однажды, когда мы с Сережей Никоненко жили на Сивцевом Вражке, к нам пришел Гена Шпаликов, пьяный, с авоськой, в которой были початая четвертинка водки и куча скомканных бумажек.

Когда мы спросили его, что это, он ответил, что это – стихи.

И это была потрясающая картина: гений спит, постепенно трезвея, а мы с Сережей на полу расправляем эти бумажки и читаем новые стихи.

Интервьюер: Когда Вы в последний раз встречались со Шпаликовым?

Последний раз я нес его гроб.

Я помню его волосы около моего лица, и волосы пахли Геной, и это было так странно. Это была одна из первых потерь в моей жизни – человек, которого я любил и знал, и поэтому это было сильное потрясение.