G.O.G.R. - Анна Белкина

Глаза сержанта почему-то совсем не привыкли к свету — он зажмурился, когда вылез из темноты. Незнакомец всё время молчал и настойчиво куда-то увлекал Сидорова, не отцепляясь от его руки. Сидоров открыл глаза — его вели по коридору, освещённому странным, почти что, призрачным белесым светом, который струился непонятно, откуда. Вообще, коридор чем-то смахивал на коридор больницы: стены и пол обклеены кафелем, вдоль потолка тянется бесконечная вереница длинных люминесцентных ламп. Вот только кафель уже давно не белый, а порыжел, зарос по уголкам зеленоватым налётом мха, а все лампы покрыты пылью, и ни одна из них не горела. Сидоров ступал по полу, и каждый его шаг отдавался гулким эхом, которое взлетало к потолку, летело куда-то в далёкий конец коридора, и бесновалось там, крича тысячами голосов. Сержант подёргал рукой, за которую держал его неизвестный человек, однако рука была в крепком плену, и тогда Сидоров отважился взглянуть в лицо незнакомца. На этот раз сержант увидел его не в дымке и в темноте, а очень чётко и ясно, и даже смог бы описать его, если бы попросили. Да, этот человек поразительно похож на Мартина Мильтона из Донецкого филиала «Росси — Ойл», и на бандита Тень, который обувал Кашалота… Но что-то в нём не так, и какой-то он странный: бледный, как покойник, лицо лишено мимики, всякого выражения и не имеет ни малейшей морщинки, как у восковой фигуры. Волосы — скорее всего, русые — аккуратно зачёсаны назад, а глаза прячутся за тёмными очками, и их не видно совсем. Сидоров перевёл взгляд с лица человека на его руку, которой тот держал его, и увидел, что рука затянута в тонкую резиновую перчатку, как у врача. Сидорову было страшно топать за этим субъектом — даже, не за субъектом, а за «верхнелягушинским чёртом» Генрихом Артерраном — вот, кем являлся этот субъект. А куда может привести человека Генрих Артерран? Только к смерти! Сидоров вдруг страстно возжелал жить, он начал изо всех сил вырываться из холодных дьявольских объятий и вопить, призывая кого-нибудь на помощь. Генрих Артерран держал, как стальные тиски, и волок буксиром, а отвечало Сидорову лишь эхо. А потом — появились громовые голоса:

— Да разбуди ты его, наконец! — внезапно загремело где-то под облезлым потолком.

— Э, он ещё не всё сказал! — заревело в ответ.

— Ты что, не слышишь, как он вопит??? — опять загремело над головой. — У меня вот такая голова!

— Проснись! — это слово взорвалось бомбой, и Сидоров выскочил из жуткого коридора куда-то в мягкую мглу, а потом — жёстко упал на что-то твёрдое.

— Наконец-то… — «страшный голос» уже не ревел, а испускал облегченный вздох.

Мягкая мгла отползла куда-то вправо, уступив место скромному интерьеру кабинета психиатра Вавёркина. Сидоров сидел на полу, потому что, проснувшись, свалился со стула. Сержант поднял нос вверх и увидел над собой знакомые встревоженные лица.

— Ну и ну… — пробурчало лицо Недобежкина.

— Вы слышали?? — выдохнуло лицо Ежонкова с плоховато скрываемым восторгом. — Сидорова нашего уделал Генрих Артерран! Он попался к нему в лапищи, и Артерран обязательно напичкал его образцом! Если бы ты, Васёк, не влез со своей головой — он бы сам нам про это рассказал!

Лицо же Серёгина, молча, протянуло Сидорову руку и помогло подняться с пола.

— Так, всё, ребята, по домам! — объявил Недобежкин, хватаясь руками за свою «вот такую» голову. — Серёгин, записал бредятину на диктофон?

— Записал, — зевнул Серёгин.

— Это не бредятина! — вставил Ежонков.

Вавёркин собирал с пола свои присоски, потому что Сидоров в виртуальной битве с Генрихом Артерраном так дёргался и махал руками, что поотрывал всё, что было пристроено к его голове, и пошвырял в разные стороны. А Синицын просто храпел над исчёрканным протоколом. Часы на стене показывали полвторого ночи.

— Так, записал — прекрасно! — одобрил Недобежкин и сам схватил с одноразовой тарелки пирожное «Корзиночка». — Все по домам. Утро вечера мудренее, как говорили наши давние предки. Так что, пора спать. Всё, все выходите, я закрываю.

Пётр Иванович пришёл домой во втором часу ночи. Изголодавшийся за целый день Барсик стрелой ринулся навстречу хозяину и едва не свалил его с ног — так усердно он завертелся у Серёгина под ногами, выпрашивая еду. Пётр Иванович был настолько сонный, что падал и засыпал прямо на ходу. Нахальный кот получил от Серёгина невнятный ответ:

— Абррррвалт… — и горку корма, насыпанную мимо миски.

Коту было наплевать на то, куда корм насыпан — главное, что он есть. Барсик остался на кухне лопать, а Пётр Иванович поплёлся в комнату и завалился спать — на диван, не раздеваясь.

Глава 124. Воскрешение Верхнелягушинского черта

Никанор Семёнов получил от некомпетентного в глобальных проблемах начальника Калининского РОВД бесценные материалы по проекту «Густые облака» и в целом был собой доволен. Всё, теперь не осталось никого, кто бы знал о том, где находится секретная лаборатория — только он, Никанор Семёнов. Единственное, чего хотел сейчас Никанор Семёнов — это вывезти прототип и все образцы подальше от цивилизации, чтобы они не попали ни в чьи руки и не превратились в непобедимое смертоносное оружие. Спрятав образцы, Никанор Семёнов спрячется сам и сделает противоядие, которое бы смогло вывести ДНК прототипа из его организма и вернуть ему человеческую сущность. Никанор Семёнов уже порядком устал от этой бесконечной жизни и бесконечной секретной службы — тяжело всё это и бессмысленно, как катить на Эверест Пизанскую башню. Устал Никанор Семёнов, как триста ездовых собак. Пора на покой… Только осталось одно противное «НО». Дурацкий и ненужный свидетель майор Кораблинский. Этот «бесстрашный и героический следак» на поверку оказался трусоват, бестолков и болтлив. Язык без костей, да ещё и эта болезненная честность. Настоящая находка для врага и шпиона. Помощник из него, как из мочалки — парашют. Легче устранить его, чем возиться с ним!

Сейчас Никанор Семёнов сидел в своей машине во дворе дома, в котором жил Кораблинский, и поджидал, когда майор будет возвращаться с работы. Кораблинский ничего и никого не заметит в ночи, он будет озабочен тем, как бы ему поскорее вернуться к жене и ребёнку, съесть свой ужин и усесться на диван перед примитивным отупляющим телевизором. А Никанор Семёнов выстрелит в него только один разочек — точно, в глаз — и всё, растворится в неизвестности, забрав с собой пистолет. Пистолет у Никанора Семёнова был отличный: «Кольт-анаконда» с оптическим прицелом и с глушителем. К тому же — адаптирован для стрельбы любыми патронами — от макаровских и тэтэшных до вальтеровских сороковых годов и «болванок» для охотничьей двустволки. Убийство Кораблинского, так или иначе, повиснет в «глухарях» навечно, как повисли все эти воротилы вроде Рыжего и Короткого. Никанор Семёнов вытащил этот свой супер пистолет из кобуры и снял его с предохранителя. Кораблинский точен, как Биг-Бен — вот-вот, и его машина покажется из-за во-он того поворота, над которым шумит тёмными листами высокий раскидистый клён. Он припаркуется под своим окном возле фонаря, вокруг которого клубится тучка ночной мошкары, выйдет из машины, пойдёт к подъезду и всё…

— Здравствуй, Никанор! — на заднем сиденье внезапно раздался вкрадчивый мягкий голос.

Услышав приветствие, Никанор Семёнов вздрогнул, словно бы у него на заднем сиденье вдруг возник волк, или тигр, и выронил пистолет.

— Ну, не пугайся, Никанор, — добродушно произнёс вкрадчивый голос, и чья-то рука миролюбиво похлопала Никанора Семёнова по плечу.

Никанор Семёнов сидел неподвижно, и по его виску медленно сползала неприятная капелька холодного пота. Он медленно повернул голову и посмотрел назад. Все его страхи оправдались и расцвели пышным цветом: на заднем сиденье его автомобиля расположился живой и здоровый Генрих Артерран.

— Аб-ба… — буркнул Никанор Семёнов и замолчал с разинутым ртом, потому что заметил на правом виске Артеррана тёмное пулевое отверстие.

Генрих Артерран проследил его взгляд и хохотнул:

— Раздражает, да? — он потрогал это отверстие так, как человек мог бы дотронуться до болезненного ушиба. — Меня тоже. Надо было пластырь налепить…

— Ба-ба… — изрёк Никанор Семёнов и услышал, как его кольт стукнулся, завалившись под сиденье.

— Вот, что я хочу сказать, Никанор, — продолжал между тем Генрих Артерран, как ни в чём не бывало. — Кораблинский этот, конечно, комар на мягком месте, но отстреливать его вовсе не обязательно. Слишком уж это пещерно, примитивно, негуманно… Тупые фашисты боролись с неугодными и неудобными путём глупого регрессивного отстрела. Но мы же с тобой не такие, верно, Никанор?

— Ты — фашист! — выплюнул Никанор Семёнов, собрав в кулак всю свою смелость и волю. — Ты пичкал людей своей отравой. Сотни людей, ни в чём не повинных, между прочим, уже отравил! И ещё брешешь о гуманизме?