Жуга. Осенний лис - Дмитрий Игоревич Скирюк

разговорчивей, общительней; в глазах её проглянул интерес. Девчушка впитывала мир, как губка воду. Но по мере этого отдалялась от Жуги, будто сторонясь всего, что связывало травника и Герту. А может, не поэтому, а просто по своей природе. Так дочь, взрослея, сторонится и уходит от отца. Жуга не знал, как с ней теперь себя вести, и потому не вёл никак. На вид ей было лет четырнадцать, в Исландии, в доме Сакнуса она впервые уронила кровь и потому занемогла по женской части. Жуга был рядом, но уже не так, как раньше. Непрочный мостик дружбы и тепла, возникший между ними изначально, так и не смог окрепнуть. Но и не исчез совсем. Исчезло прошлое, включая её знания и колдовские навыки, и вот привыкнуть к этому Жуга не смог, да и не очень стремился. И только иногда, когда накатывала грусть или задумчивость, девчонка становилась вдруг похожей на Гертруду. И память Нелли в эти дни бывала словно палимпсест [85], где под написанными сверху строчками нет-нет да и проступали затёртые слова. В такие минуты травник её сторонился, боялся, что прошлое выскочит, сорвёт печати старой памяти и вновь ударит. В конце концов, стрела ведь выполнила самое заветное желание Герты, и кто мог поклясться, что это не было желание забыть? Зато теперь всё чаще Тил и Нелли были вместе, по ночам сидели на носу корабля, и Тил рассказывал ей про звёзды, про моря, про своего дракона, но никогда – про то, что было с Гертой. Про это Телли и Жуга условились молчать, и, наверное, правильно условились. Две недели тому назад, когда кнорр миновал Хук-ван-Холланд, Жуга впервые услышал, как она смеётся.

– Может быть, пойдём? – в который уже раз предложил Золтан.

Жуга поправил капюшон плаща. Нахохлился.

– Не знаю. Ты иди. Я тут побуду.

– Я подожду тебя внизу. Зайду пока, куплю чего-нибудь поесть.

Травник дёрнул плечом: «Покупай», и тот неслышно ушёл.

Небо из синего стало сине-зелёным. Багровел закат. Травник не видел всех его цветов, но всё равно смотрел как зачарованный. Туман клубился и густел, обретал очертания. Всё становилось расплывчатым, значительным. Загадочным. «Рожденье года, – думал травник. – Почему начало всегда такое блёклое? А ведь взять, к примеру, осень, та как раз наоборот – сплошная мешанина красок… Почему? Будто кто-то хочет нарядиться в последний раз и после умереть».

Земля внизу притягивала, поворачивалась медленно. Жуга сморгнул – впервые у него при взгляде вниз кружилась голова; он вздрогнул и поспешно отвёл взгляд. Что-то изменилось, только перемены были незаметны. Как стихия воздуха, которая меняется незримо.

«Он что-то сделал, – подумал Жуга. – Он что-то сделал, тот дракон. Что-то сделал со мною. И я не знаю, что».

За спиной раздались лёгкие шаги. Остановились.

– Прошлое – поделом, – проговорил Жуга, по-прежнему упрямо глядя вниз. – Это только кажется, что можно всё начать сначала, на самом деле всё возвращается. И жжётся. Может, Герта и была права, когда хотела всё забыть?

Ответили молчанием. Жуга напрягся. Обернулся тихо-тихо. Замер.

Пёс был здесь. Поджарый, мускулистый, он стоял, расставив все четыре лапы, менее чем в четырёх шагах за травником. На мгновение нахлынул страх, нахлынул и прошёл, сменившись безразличием. Пёс не стремился нападать, он просто пришёл и стоял. Шерсть рыжую покрыла ржавчина заката. Щурились глаза.

– Ну, что ж, – проговорил Жуга, – всё верно, ведь уже весна. Я так и думал, что один из вас придёт за мной.

«Я пришёл не за тобой».

– Мне всё равно, – Жуга махнул рукой и отвернулся, на мгновенье потеряв к собаке интерес. Затем вдруг обернулся снова и вгляделся повнимательней.

– Постой. Так ты… из тех, что приходили за огнивом?

Кивок.

– Ах, вот как… – травник закусил губу. – Так стало быть, Рудольф…

«Рудольф сам сделал свой выбор. Я тут ни при чём».

– Тогда что тебе надо? Если причина в деньгах, я тебе их верну, как только Яльмар уладит все свои дела. Или… Яд и пламя, неужели всё-таки Натан их разменял?

«Оставь себе. Теперь мне уже ничего не надо. Я видел то, что хотел увидеть. Можешь их менять и тратить – я больше не приду».

Сны.

Травник на мгновение прикрыл глаза.

Что делал страж сокровищ в бездне сновидений? Для чего явился в город, если деньги теперь не нужны?

Бездна наплывала. Сны опять вели дорогой к имени.

– Эйнар, – сказал он наконец, открывая глаза.

«Да, это я».

– Стало быть, ты вовсе не дельфин.

Пёс сел и стал чесаться, словно самая обыкновенная собака. Встряхнул косматой головой. Глаза мерцали в сумерках, как два фонаря. Большие такие глаза. Серьёзные. И была совершенно человеческая тоска в их глубине.

«Чья вина, что Рудольф сочинил некрасивую сказку? Может, было бы так, и я сейчас резвился бы в море, ни о чём не думая. Но он убил меня из-за угла, и вот тогда, наверное, моё желание поменялось. Я хотел только одного – отомстить. Всё это время – отомстить за мою поруганную любовь. Отомстить – и больше ничего».

Жуга опустил глаза. Долго молчал.

– Да, – сказал он наконец, – теперь я вижу, как мне повезло. Я мог бы стать таким, как ты.

«Твой наставник принял на себя стрелу, которая была предназначена тебе. Хороший учитель даже свою смерть превратит в урок. Помни это. И прости его».

– За что?

«За то, что он тебя оставил».

Травник встал и отошёл от края площадки. Остановился перед псом.

– Ты знаешь Сны Драконов лучше, чем я, Эйнар. Можешь ты ответить на один вопрос? Всего лишь на один.

«Говори».

– Заветное желание Герты. Какое оно было?

«Как и у всех. Чтобы её любили».

– И всё?

«И всё».

– Оно… сбылось?

Пёс непонятным образом ухитрился пожать плечами.

«Сильна, словно смерть, любовь. Тебе виднее, Лис. Тебе видней».

Травник неловко повёл руками. Прошёлся пятернёй по волосам.

– Я говорил ему… ей… В общем, я говорил… Как думаешь, у эльфов и людей могут быть дети?

Ответа не последовало. Очертания пса заискрились и поблёкли, и там, где только что стоял Эйнар, вдруг стали чернота и звёзды.

Наступила ночь.

* * *

Растрёпанное утро рвалось в окна пеньем птиц и свежим ветром, и ещё каким-то необыкновенным звуком, приходящим лишь во сне – звучаньем флейты-пикколо, звенящим радостным мальчишеским сопрано, звоном ручейков и свистом ветра в парусах. Ещё звучали в нём дикий зов, восторг и упоение.

Жуга продрал глаза, одно мгновение лежал, соображая, что к чему, затем вскочил и бросился к окну, лишь чудом из него не выпав.

Высоко над городом