Вся вселенная TRANSHUMANISM INC.: комплект из 4 книг - Виктор Олегович Пелевин

что вы задремали. Не заставляйте его ждать. Прогуляйтесь-ка с ним в колонию для финальной инспекции. Омнилинкдопуск к его импланту у вас есть. Поглядите, все ли там в порядке. Вдруг мы что-то упустили… Договорим потом.

Ломас исчез. А вслед за ним растворился в воздухе и поднос с коньяком.

– Капитан, – позвал я, – вы еще здесь?

– А?

– Извините, – сказал я, – задремал.

– Я понимаю, понимаю, – улыбнулся Сердюков. – Такой шок. Удивительно, что вы вообще говорите.

– Я уже в порядке. А у вас-то как дела?

– Да не очень хорошо, – ответил Сердюков. – Если честно.

– Что такое?

– Да вот помните, когда «Калинка» вас на детонацию программировала… Вас тогда отпустили, а меня эти мававы оставили для полиграф-проверки. Ну и нашли, жабы чертовы, один грешок.

– Какой?

Сердюков махнул рукой и покраснел.

– Даже признаться стыдно. Я, когда с собеседования в вашем офисе возвращался, решил немного похулиганить. Ну, схохмить. Полугару много тяпнул на радостях. Переулок в «Сите», где ваш особняк стоит, называется «Тупик Батыя». А я его переделал в «Тупик Батая»[40]. Маркером подмалевал. Вот просто из озорства, если честно.

– Интересно, – сказал я. – Я вашу проделку не видел. Это не я донес, если что.

– Знаю. Дрон с высоты снимал. Когда вы от моего импланта отключились, меня проверять стали, нашли в базе мэтч, увидели надпись – и припаяли хулиганство с вандализмом. Правда, со смягчающими обстоятельствами. Сначала велели дело Троедыркиной закончить, потому что я в колонии все ходы и выходы знаю, а потом перевели из жандармов в пациенты. Прямо на месте. Два года впаяли… Может, полгода по досрочке скостят.

– Вот как.

– Да.

– Что-то много дали, – сказал я. – За такую мелочь.

– Да мне еще повезло, – сказал Сердюков. – Хорошо, я знаю, как жандармы мыслят. Сам ведь жандарм. Убедил следака, что ничего плохого в виду не имел, а, наоборот, исправлял идеологическую ошибку. Шарабан-Мухлюев, говорю, одобрил бы сразу. Понял бы. И цитатами, цитатами… Поэтому только двойкой и отделался. А иначе восьмерку бы кинули, не меньше.

– И где вы теперь?

– Да там же. В родной семьдесят второй. Вы не думайте, у меня нормально все. Я ту же научную работу веду, просто на шарашке. И еще крутить хожу вместе с зэками. Которые не в отказе.

– А зэки опять в отказе? Сердюков кивнул.

– Петух у нас строгий, законник. Так что отказничаем. Не так, конечно, как при Кукере. Свою зеленую норму даем… Да, еще перед второй ветробашней эстраду поставили – теперь артисты морально поддерживают, пока крутим. Ну, в смысле, голограммами под фанеру. Воодушевляет…

Мы замолчали. Все уже, в сущности, было сказано.

Сердюков съел еще один мандарин, уже без особого энтузиазма. Видимо, понял наконец, что телесного человека на поверхности они не насыщают, и теперь просто наслаждался вкусом.

– Ну ладно, – сказал он. – Я пойду.

– Идите, капитан, – ответил я. – Даст бог, еще свидимся.

Сердюков встал и пошел к двери.

Он сделал всего два шага, а я уже сел на его имплант – прямо как ковбой на любимого жеребца.

Я поймал тот самый момент, когда капитан покидал симуляцию и жандармы снимали с него коммутационный шлем. Я думал, он окажется в какой-то комнате – но Сердюков сидел прямо на велораме, среди других крутящих педали зэков.

Впереди была вторая ветробашня – и перед ней действительно теперь стояла эстрада. На ней прыгал одетый в форму улан-батора шансонье с зеленым коловратом на черепе и пел:

– Ветры и версты, улетающие вдаль!

Сядешь и просто нажимаешь на педаль!

На педаль!

Даль-даль-даль-даль…

Даль-даль-даль-даль…

Коловрат был предусмотрительно перечеркнут красной губной помадой. Видно, сам певец в даль не хотел. Сердюков вздохнул и покосился на винт ветробашни, медленно поворачивающийся в синем утреннем воздухе. Его глаза сползли на висящий внизу плакат:

ДАЕШЬ СТО СОРОК МЕГАПОВОРОТОВ!

Затем, уже с хмуроватым прищуром, он уставился на будку ветроредуктора. Мне показалось, что я уловил его мысль.

«Широка ты, жизнь. Вертеть – не перевертеть. Ну а если кто у нас крутит не по совести, так ему самому перед Богом ответ держать. А ну-кось…»

Нажав на педаль, Сердюков продавил ее до дна траектории, разминая задубевшую смазку, потом двинул другую – и круть пошла, сначала туго, но с каждым поворотом педалей все шибче и шибче.

Сердюкову было неуютно и холодно крутить на морозе.

Конечно, если судить по понятиям эпохи, сам виноват, подумал я. Левша духа. А времени нужны правши, и желательно в конном строю. И все-таки было жалко Сердюкова.

Но тут на капитана навалились воспоминания, я заглянул в чужую память – и даже присвистнул от удивления.

У ролика, который показал мне Сердюков, было продолжение. Оригинальная запись была длиннее, просто вторую ее часть капитан стер. Но сам он помнил все хорошо.

Я снова увидел лежащую у стены Дарью Троедыркину. Увидел кровавую надпись. Затем оператор покосился влево – и я заметил лежащий у стены тусклый металлический предмет.

Это был цугундер Варвары. Отполированный ладонями и кишками заостренный стальной огурец-гигант. Я даже увидел на его тупом торце наклейку с музейным номером.

Рука Сердюкова в штурмовой перчатке подняла цугундер и спрятала его в пустой нагрудный патронташ.

Дальше в памяти был пробел. Потом я увидел хоровод гипсовых Лукиных из заброшенного мемориала. Руки Сердюкова, теперь без перчаток, держали складную лопатку. Он уже вырыл под монументом глубокую нору.

Я увидел заполненный маслом пакет из прочного полиэтилена. Цугундер был в нем. Сердюков вложил пакет в военный тубус защитного цвета, завинтил ребристую крышку, спрятал контейнер в норе и аккуратно завалил землей.

Потом я увидел еще кое-что.

Перед самой отсидкой (верней, откруткой) Сердюков нашел покупателя в даркнете. Оплата в крипте, чистый кошелек, помощь в приобретении второго таера. Хватало даже на новую идентичность. На самом деле цугундер стоил куда дороже, так что все были в выигрыше – и Сердюков, и неизвестный монгольский коллекционер.

Коллекционер этот, догадался я, просто зеркало для отвода глаз, а реальный покупатель, похоже, кто-то со старших таеров. Если не сам Гольденштерн. Баночники побогаче любят скупать реальные физические предметы, которых не могут потрогать рукой. Что-то вроде тяги к цугундерам у фем, надо будет сказать Сердюкову.

Мне стало завидно. Я за свой второй таер жизнью рисковал, а парню как с куста, только открутит два года… Но недостойное чувство тут же ушло. Прекрасно, когда в жизни везет хорошим людям. А Сердюков был хороший человек.

Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

Хороший-то хороший, но такая эмоция все же была чрезмерной. Может, это «Калинка»? Уж не переводят ли меня, часом, в транспортно-крутильный модус?

А-а-а, да это не меня. Это самого Сердюкова. Просто тюремная наводка через имплант.

…но как это все-таки верно. Как метафизически точно.