Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева

Он едет, сыт, одет, обут, в безопасности, по чистым незамаранным документам, есть деньги, есть казённый паёк, что надо – всё есть, спи, Андрей Фёдорович, и сны хорошие смотри. Про баню Селезнёвскую, про бассейн с фонтанчиком и прочие роскошества.

Пронзительно закричал гудок, по потолку и стенам ударил белый свет прожектора на переезде. Поезд шёл быстро, мелкие толчки сливались в покачивание, угомонились и затихли самые неутомимые говоруны, замолчал наплакавшийся ребёнок. Прогрохотал мост, пролетел мимо какой-то городок. Потом поезд въехал под тучу, и по окнам побежали, сливаясь в струйки, капли.

И опять Андрей проснулся на рассвете. Поезд стоял, и он приподнялся на локте выглянуть в окно. За мокрым стеклом серый безлюдный перрон, красная кирпичная стена вокзала и конец вывески: «аково». Вагон сильно дёрнуло, и Андрей уронил голову на подушку. Поехали.

А когда он проснулся вторично, было уже совсем светло, а напротив сидела молоденькая светловолосая девушка и глядела в окно. Андрей под одеялом застегнул брюки и откашлялся, привлекая внимание.

– Доброе утро.

Она оторвалась от окна и удивлённо посмотрела на него.

– И тебе доброе утро.

Каждое «о» у неё звучало весомо и как-то… округло. Андрей такого ещё не слышал.

– А который час?

Она посмотрела на свои часы, неожиданно большие с широким ремешком.

– Восемь скоро.

– Спасибо.

Андрей аккуратно откинул одеяло и сел, быстро обулся. Пока не приведёшь себя в порядок, особо не познакомишься, и он, ограничившись ещё одной улыбкой, застелил свою постель, взял полотенце и пошёл в уборную. А ничего ведь девчонка, совсем даже ничего. Вот только чего она говорит так странно?

Поезд снова шёл очень быстро, и потому бриться Андрей не рискнул, да и сделали его у Селезнёва таким красавцем, что жалко портить. Щетина только-только проклюнулась и совсем незаметна, сойдёт. Он умылся, расчесал кудри, а когда вышел из уборной, у двери уже стояла женщина с двумя детьми, и ещё подходят. Точно – утро.

На верхних полках ещё спали, а девушка по-прежнему смотрела в окно. Андрей повесил полотенце и достал кружку.

– За чаем схожу. Принести тебе?

И снова тот же удивлённо-доверчивый взгляд.

– Спасибо, – она достала из своей сумки, больше похожей на рюкзак, такую же, как у Андрея, жестяную кружку и протянула ему. – Вот. А я поесть сготовлю.

– Ага, хорошо.

И Андрей отправился за чаем. Чаем распоряжалась проводница, которую, как Андрей ещё вчера услышал, получая постель, называли мамашей. Чай у неё уже готов, и даже печенья можно купить, и сахар в маленьких – на два кусочка – пакетиках. Андрей взял две пачки печенья и четыре сахара: не будет же он за девчонкин счёт питаться.

– В конце за всё расплатишься, – отмахнулась от него проводница, занятая тянущимися к ней кружками, чашками и флягами.

– Ага, – кивнул Андрей, рассовывая по карманам сахар и печенье.

Пока он ходил за чаем, девушка сделала бутерброды. Аккуратные ломти тёмно-коричневого ноздреватого хлеба и тонкие пластинки розоватого сала. Андрей поставил кружки и выложил печенье и сахар.

– Живём? – улыбнулся он.

– Конечно, живём, – ответно улыбнулась она.

– Ну, – Андрей сел на своё место, взял кружку и представился: – Андрей.

– Олёна, – ответила она в тон.

– Ну, так со знакомством!

Андрей шутливо чокнулся своей кружкой. Олёна охотно рассмеялась в ответ.

Они пили чай вприкуску, ели бутерброды и грызли печенье. И болтали. Олёна охотно с непривычной для Андрея открытостью рассказывала о себе. Она с Печеры, это на севере, а сюда она ездила к сестре, сестра за иваньковского вышла, тот в госпитале лежал, а сестра там же после медучилища и работала, вот и сговорились, и слюбились, а сам-то зять, ну, мужа сестры так зовут, неужто не знаешь, он из Исконной Руси, а не поехал туда, под Иваньковым осел, на хорошем месте, ну, и понятно, где муж, там и жена, а сама она учится в лесном техникуме. А он?

– А я в Загорье еду, – Андрей отхлебнул из кружки.

– Оюшки! – удивилась Олёна – Это ж где?

– За Ижорском.

– Ага, – понимающе кивнула она.

Так же просто, как рассказывала о себе, она расспрашивала его. Удивилась, узнав, что он из угнанных, ну да, слышала, конечно, об этом, ну, что Империя с русскими творила даже в газетах писали, и что родителей потерял, ахала и, жалеючи, подвигала ему бутерброды.

Завозился спавший над Андреем. Зевал, кряхтел, что-то неразборчиво бормотал, а потом снова захрапел. А тот, что над Олёной, и не просыпался.

– А я тебя вчера не видел.

– А я в Окунёве села.

– Ночью, что ли?

– Да нет, солнце-то взошло уже.

Андрей вспомнил рассветный пустой перрон и кивнул. Значит, это было Окунёво.

– А в этой, – у неё получилось: – Олобаме леса хорошие?

– Леса? – переспросил Андрей и, вспомнив имение, улыбнулся. – Светлые леса.

– Прореживать не надо, значит, – кивнула она.

Андрей пожал плечами и тут вспомнил виденное на остановке.

– Да, а как же Окунёво? Я видел, там «аково» было написано.

– Это Кондаково было, а Окунёво за ним сразу.

– Ага, теперь понятно.

Она рассказывала об отце, что так с войны и не пришёл, а из четверых братьев только один вернулся, без руки.

– А ты младшая?

– Ой, нет, за мною ещё две. А у тебя есть кто?

– Брат, – твёрдо ответил Андрей. – К нему и еду.

– Ну конечно, – кивала Олёна. – Одному-то плохо, а родня-то пропасть не даст.

– Слушай, – не выдержал Андрей. – А чего ты так на «о» говоришь?

– Оюшки! У нас-то на Печере все так говорят.

Громко зевнул и сел на верхней полке над Олёной мужчина.

– Вас, трещотки, вместо будильника хорошо запускать, – и ещё раз зевнул.

Андрей снизу вверх, но достаточно насмешливо посмотрел на него.

– Есть претензии?

– Угостите, так не будет, – и прежде, чем покрасневший Андрей ответил, рассмеялся. – Не надувайся, лопнешь.

Спрыгнув вниз, он натянул сапоги и, заправив нижнюю рубашку в армейские брюки с узким красным кантом, взял своё полотенце и пошёл умываться.

– Оюшки, – быстро и тихо зашептала Олёна. – Фронтовик это, они все, если им хоть что поперёк, как не в себе делаются, ты уж, Ондрюша не связывайся. У нас-то вот так один тоже…

Что «тоже» она рассказать не успела. Потому что окончательно проснулся спавший над Андреем. Сердито сопя и ни на кого не глядя, он слез вниз, натянул грубые, похожие на рабские сапоги и пошёл в уборную.

Олёна прибрала на столе, освобождая место. Они-то поели уже.

– Принести ещё чаю? – предложил Андрей.

– Оюшки, – с радостным смущением засмеялась Олёна, – мы ж чаехлёбы все, конечно, Ондрюша, спасибочки тебе.

Андрей взял их опустевшие