Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
В отличие от Вольтера, Дени Дидро удалось побывать в России, где он провёл зиму 1773–1774 года. Поездка была знаком личной признательности философа императрице Екатерине, однако французское правительство поручило ему по мере сил попытаться улучшить отношения с Россией.
Несмотря на то, что Дидро реально оказался в России, по сути, он писал о России воображаемой и совершал «философский вояж». Для него поездка в Россию означала самопроизвольное «перемещение» в его собственном сознании; по замечанию Л. Вульфа, так и Вольтер мог путешествовать по России, не покидая своего имения Ферне[520].
Дидро полагал, что Пётр I «милостью неба» вывел Россию из варварства[521], однако его авторские симпатии никогда не перерастали в восхищение, как это было свойственно Вольтеру[522]. Более того, он подчёркивал, что «Пётр I и Екатерина II — явления весьма редкостные, и было бы безумием рассчитывать на слишком частые милости неба»[523]. Но российским государем он очень интересовался, о чём свидетельствует его внимание к замыслу установить памятник Петру в Петербурге. Именно Дидро порекомендовал русскому правительству своего друга, сотрудничавшего в «Энциклопедии», скульптора Э.-М. Фальконе, а тот, помимо памятника, стал автором знаменитой надписи «Петру Первому. Екатерина Вторая»[524].
В «Мечтаниях Дени-Философа наедине с самим собой» (другой перевод: «Мечты мои, философа Дени»), в одной из «бесед» с императрицей Дидро заявлял, что в Риге, на русской границе, обзавёлся новой душой и уверял своих друзей: «Я никогда не чувствовал себя более свободным, чем с той минуты, когда я оказался в стране, которую вы называете страной рабов, и никогда не чувствовал себя более рабом, как в стране, которую вы называете страной людей свободных»[525]. Как пишет Л. Вульф, «то, что Дидро в России не ощущал себя рабом, совсем неудивительно, поскольку он не трудился вместе с крепостными, а беседовал с царицей. Новая, свободная душа, которую он якобы в себе обнаружил, была, в сущности, мыльным пузырём интеллектуальной экстерриториальности, отгородившей его от окружающего мира и принудившей мечтать наедине с самим собой». По мнению исследователя, Дидро писал это для французов, и «он просто поменял местами слова, сохранив карту, построенную на все том же противопоставлении; новым был лишь код для её чтения. Свободным в стране предполагаемого рабства он ощущал себя именно потому, что в стране этой посетители из Западной Европы представляли себя господами»[526].
Поскольку перед Дидро стояла негласная задача улучшения отношений между Россией и Францией, в «Мечтаниях» он подтверждал культурные связи между двумя странами и особенно отмечал культ Екатерины во Франции: «В Париже нет ни одного честного человека, ни одного человека, наделённого душой и разумом, который не был бы поклонником вашего величества. Все академии на вашей стороне, все философы, все литераторы, и они не скрывают этого»[527]. В финале он обращался к соотечественникам с призывом: «Приезжайте в Петербург хотя бы на месяц. Приезжайте освободиться от давно унижающих вас оков; только тогда вы почувствуете себя теми, кто вы есть на самом деле!»[528] Спустя шестьдесят пять лет маркиз де Кюстин тоже будет советовать своим читателям отправить своих детей в Россию, но совсем с другой целью: убедиться собственными глазами, что худшего места на земле, чем Россия, просто не существует.
Завершается беседа Дидро буйной международной фантазией: «И, признаюсь в заключение, я был бы в восторге, узнав, что моя родина в союзе с Россией; и мне хотелось бы видеть многих русских в Париже и многих французов в Петербурге. Ни одна нация в Европе не усваивает так быстро французское, как Россия, — и в отношении языка, и в отношении обычаев»[529].
Но даже в этом потоке лести мечтатель Дидро остаётся очень рациональным, а единая Европа представляется ему только Европой французской[530]. Франции, по его мнению, был выгоден союз с Россией, отсюда и такая похвала: «…не думаю, чтобы наш двор простил вам искренно ваше величие. Вместе с тем я не сомневаюсь, что он понимает все выгоды, которые мог бы извлечь из соглашения с державой, уже и теперь грозной и быстро идущей к могуществу, пределы которого трудно себе представить». При этом прагматичный мечтатель Дени чётко понимает, что такая ситуация будет продолжаться до тех пор, «пока интересы не подскажут иного, — таков вечный закон империи»[531].
Интересы подсказали «иное» весьма быстро. Будучи страстным поклонником Екатерины Великой во время своего пребывания в Санкт-Петербурге, впоследствии Дидро писал о «честолюбивых замыслах» русского царя и предлагал русскому правительству расстаться с мыслью о внешних завоеваниях[532].
Итак, Вольтер, ранний Дидро и их последователи восхищались деятельностью Петра I и Екатерины II и приветствовали возвращение России в семью европейских народов после нескольких столетий вынужденного от неё отчуждения. Щедрые пансионы и иные формы материального поощрения императрицы Екатерины II были для них приятным подспорьем[533]. Эта группа мыслителей стояла у истоков французского русофильства или «русского миража». В рамках такого подхода миф о русском «варварстве» был сменён мифом о русской «цивилизации», которая ассоциировалась с деятельностью просвещённых правителей. При этом такие культурно-географические мифы, или «миражи», формировались не только в отношении России, но и других стран, а миф о Петре I имел прототипом французские реалии, а именно Короля-Солнце Людовика XIV, продемонстрировавшего потенциал сильной власти, сконцентрированной в руках государя (при том, что власть Людовика XIV была абсолютной лишь в теории).
Стараниями этих просветителей во французском общественном мнении было создано позитивное представление не только о Петре, но и о Екатерине Великой как истинной наследнице и верной продолжательнице его дела. Во всяком случае внешнюю политику русской императрицы во Франции рассматривали как реализацию планов Петра. Но это имело и обратную сторону: сторонники противоположного взгляда на Россию внешнюю политику Екатерины II трактовали как реализацию аннексионистских замыслов и проектов Петра I, свидетельством чему станет подложное «Завещание Петра Великого».
Именно такой негативный взгляд на Россию доминировал во французском обществе, а основы его были заложены в трудах Ж.-Ж. Руссо и Ш.Л. Монтескьё.
Антимиф просветителей: приговор Ж.-Ж. Руссо и суждения Ш.Л. Монтескьё
Итак, «цивилизация» и «прогресс» были ключевыми понятиями философии Просвещения. Однако в 1760-е годы содержание самого термина «цивилизация» начинает меняться. Как отмечает С. А. Мезин, «создания могучей империи и завоевания новых земель, введения искусств и ремёсел, подчинения церкви — всего этого уже