Чаша огня - Сергей Дмитрюк

— Как вода?

Вместо ответа она стремительно схватила меня за руку, и я не успел опомниться, как оказался в озере. А Юли, заливаясь звонким смехом, бросилась бежать от меня вдоль берега. Ошеломленный, я упал на мелководье, подняв тучу брызг. Тут же вскочил на ноги и побежал за ней, на ходу скидывая мокрую одежду, и смеясь. Я нагнал ее около узкой песчаной косы, вдававшейся в озеро, подхватил на руки. Она забилась, словно рыба, звонко смеясь и сверкая глазами. Э, нет, плутовка! Так просто ты не отделаешься!

Я вошел с ней в воду и бросил в набежавшую волну. Мы плескались и дурачились, оглашая просторы озера радостными криками и смехом. Я ловил Юли в свои объятия, но она, скользкая от воды, все время выскальзывала из моих рук, дразнила и раззадоривала меня. Вдруг она остановилась, призывно замахала рукой, указывая куда-то назад.

— Смотри, Максим!

Я обернулся. Прибойной волной наш блинд сбросило с берега, и теперь он качался на воде, медленно отдаляясь от пляжа. Наверное, я плохо закрепил причальный замок.

— Подожди меня! Я сейчас!

Я выскочил из воды и побежал по берегу. Юли повернулась на спину и поплыла на юг. Достигнув непослушного судна, я снова вытащил его на берег, и как следует закрепил. Теперь уже ни какая волна была ему не страшна. Обернулся. Юли плыла вдоль пляжа, метрах в двадцати от меня, и, кажется, не собиралась вылезать из воды. Я помахал ей рукой. Она помахала мне в ответ, но выходить на берег категорически отказалась. Снова лезть в воду? Не хочется. Я уже достаточно освежился и даже немного устал. Понаблюдав немного за маленькой головкой Юли, поднимавшейся над пологими медленными волнами, я лег на горячий песок, и, раскинув в стороны руки и ноги, погрузился в созерцание глубины бесконечно высокого солнечного неба.

Как все-таки замечательно здорово, что мы приплыли именно сюда! Кругом спокойствие и уединение. Только я, Юли и бескрайняя гладь озера, до самого горизонта, и это небо — чистое, пронизанное солнцем, огромное и бескрайнее.

Я чуть приподнял голову, посмотрел в сторону воды. Юли выходила на берег, лукаво поглядывая на меня. Вот она ступила на песок и вдруг, неожиданно нагнувшись, быстро зачерпнула пригоршню воды и плеснула ее на меня. Попавшие на разгоряченную, на солнце кожу капли показались ледяными, и я невольно вздрогнул. Юли звонко рассмеялась, довольная своей выходкой. Остановилась на мелководье, собрала на бок волосы, выжимая их. Я приподнялся на локте, любуясь ею. Капельки воды стекали с ее волос на плечи, задерживались в ложбинках ее загорелого тела, блестя драгоценными алмазами. Чем дольше я смотрел на нее, тем сильнее билось сердце в моей груди. Каждая черточка ее лица, каждая линия ее замечательного тела казалась мне такой родной и мучительно прекрасной, что становилось невыносимо от тревожной горячей волны, разливавшейся у меня в груди. Хотелось упасть перед ней на колени и целовать ее всю-всю!

Наверное, догадавшись о моих мыслях, Юли тоже преобразилась. Глаза ее углубились, улыбка стала дразнящей и влекущей. Словно нарочно, она согнула одну ногу в колене, упершись пальцами в песок, и, наклонившись вперед, принялась разглаживать волосы. Высокие груди ее призывно вздрагивали при каждом движении.

Чтобы хоть как-то справиться с волнением, охватившим меня, я нарочито театрально и громко произнес:

— «И пришла к Экачакру весть о том, что царь панчалов собирается выдать замуж свою дочь Драупади, именуемую так же Кришна — „черная“ — за смуглый цвет кожи. По всему свету летела молва о неземной красоте южной царевны панчалов»… Не о тебе ли это сказано?

Юли смущенно потупилась. Посмотрела на меня из-под полу прикрытых ресниц.

— Глупости, Максим! В «Махабхарате» нет ни слова обо мне, ведь я не царица панчалов… Иди же сюда!

Взгляд ее стал еще более глубоким и загадочным. Мне стоило большого труда ответить ей лениво-спокойным голосом:

— Не хочется.

— Какой ты, в самом деле!

Юли состроила обиженную гримасу и вдруг резко ударила ногой по воде так, что фонтан холодных брызг окатил меня с головы до ног.

— Бр-р-р!

Я по-собачьи встряхнулся всем телом, сопровождаемый ее звонким смехом. Она снова ударила ногой по воде, но я был готов к этому, и успел откатиться в сторону.

— Ах, так! — подбоченилась Юли, сверкая глазами. — Ну, держись!

Одним стремительным прыжком она подскочила ко мне, и, словно гибкая кошка, накрыла меня своим горячим телом. Упершись кулачками мне в грудь, прогнулась назад, откидывая с лица волосы.

— Ну, что? Сдаешься?!

— Сдаюсь!

Я сложил руки в шутливом жесте, прося пощады, и тут же сбросил ее с себя. Подхватил на руки, прижимая к своей груди. Ее лицо оказалось совсем близко от моего лица. Прядь мокрых волос упала ей на лоб. Я осторожно убрал ее, заглядывая в ее удивительные глаза. Юли все еще улыбалась, но зрачки ее медленно и неуклонно расширялись, на щеках проступил румянец волнения. Бесконечно долго мы смотрели в глаза друг другу. Я понимал, что проваливаюсь, безоглядно проваливаюсь в эту бездонную сияющую глубину. Даже голова закружилась. Что же это со мной?..

— Максим!.. Боже мой, Максим!.. Как же я люблю тебя!.. Люблю… Родной мой!..

Тихие взволнованные слова слетали с ее губ, и тепло ее шепота щекотало мою щеку. Сердце радостно замирало в груди. Я коснулся губами ее гладкого, мокрого от воды, плеча, чувствуя неодолимое желание раствориться в ее теле всем своим существом.

— Радость моя!.. Любовь моя!.. Ласточка… Нежная моя… Ласковая…

На мгновение я заглянул в ее затуманенные глаза и осторожно поцеловал ее, заглушая трепетные слова, слетавшие с ее губ. Этот поцелуй показался мне самым прекрасным, о чем только можно было сейчас мечтать. Свежесть весеннего утра, дурманящий аромат цветов, ночные грезы — все смешалось в этом поцелуе, наполняясь новым смыслом, новыми ощущениями. Я обнял Юли за плечи, сильнее прижимая ее к своей груди. Она едва слышно застонала. Казалось, больше ничего не существовало вокруг, и даже время остановило свой бег, замерло, боясь помешать нам. Неуверенными, словно в забытьи, пальцами она перебирала мои волосы, все больше склоняя голову на бок и прижимаясь ко мне.

Вдруг в тишину ворвался какой-то чужой звук. Нет, это был уже не шелест волн о прибрежный песок. Звук был тоньше и протяжнее. Юли медленно открыла глаза, неохотно отрываясь от моих губ. Повернув голову, она бросила лениво-томный взгляд в ту сторону, откуда доносился шум. Я тоже посмотрел в ту сторону, чувствуя легкую досаду.

У горизонта, разрезая кромку воды и победно возвышаясь над пенными волнами, мчался одинокий блинд. Два или три человека сидели в нем. Было плохо видно, но, похоже, катер направлялся в нашу сторону, именно к этой части берега. Юли села на песок, обхватив руками колени. Посмотрела на меня. В глазах у нее застыло огорчение. Я снова посмотрел в сторону приближающейся лодки. Блинд, дойдя примерно до середины озера, неожиданно резко развернулся, поворачивая на восток. Мы с Юли вздохнули с облегчением, но прежняя идиллия была уже нарушена.

На востоке, в зарослях тростника, взлетали сотни всполошенных птиц, оглашая окрестности громкими криками. Они держались очень низко над водой, устремляясь на юг. Я с грустью следил за их полетом. Юли легла рядом на песок. Тихо позвала:

— Максим!

Я обернулся к ней. Некоторое время она, молча, гладила мою руку, следя за своими движениями. Потом подняла ко мне лицо, с надеждой спросила:

— Ведь мы всегда будем вместе, правда? Всегда, до самого конца?

Я бережно взял ее руку и по очереди поцеловал теплые пальцы.

— Всегда!

Глава шестая Потускневшая тушь

Утро выдалось на удивление прохладным. Густой туман наползал со стороны Открытых Оранжерей, стелился между деревьями, обволакивая тело сырой испариной. Клены в аллее около дома, в котором я жил, выплывали из белесой стены тумана неожиданно — величественные и немного мрачные. Набухшая от влаги листва казалась черной, и тем резче стали первые следы надвигающейся осени: золотисто-рыжие опалины были видны тут и там в густых кронах. Все это так не походило на вчерашнюю весеннюю сказку, разливавшую ароматы цветов в Садах Любви. Невольная грусть проникла в сердце, но я отогнал ее от себя, вспоминая о Юли.

Когда я добрался до Совета ОСО, алый диск солнца уже всплывал у горизонта в серой предрассветной дымке — такой же холодный и неприветливый, как и это утро. Но уже через несколько минут его свет приобрел радостные розовые оттенки, вдохнувшие тепло и надежду в окружающий мир. Порозовевшие, словно подрумяненные, ажурные арки, поддерживавшие стеклянный свод смотровой галереи, по которой я шел, казались вырезанными из слоновой кости, а прозрачная крыша запылала победным жемчужно-алым огнем. Постепенно и стены, отделанные искусственным деревом, и резные карнизы, и пол стали отливать золотистым блеском, а лепка под потолком казалась отлитой из золота.