Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Белая лисица — сказал тогда мой отец.

Изгримнур подумал, что в рассказах стариков, возможно, есть доля правды, и в крови самых благородных домов Эрнистира действительно течет кровь ситхи.

Эолер, продолжая говорить, провел рукой по лбу, смахивая капельки пота, и мгновенное сходство исчезло так же внезапно, как и появилось.

— Мы говорили уже достаточно и давно сошлись на том, что происходит что-то неладное. О чем нам давно пора сказать и для этого нам и нужно уединение, — он махнул рукой, указывая на архивную комнату, в которой они находились: темное гнездо из бумаг и пергаментов, — так это о том, что мы можем теперь сделать. Если это в наших силах. Что мы можем сделать?

Изгримнуру все еще не хотелось вступать в разговор, носивший, что бы там ни говорил Эолер, тошнотворный привкус измены.

— Дело вот в чем, — сказал он. — Я буду последним, кто объявит Элиаса виноватым в этой проклятой жаре. Потому что я должен бы знать лучше других, что пока здесь, как дыхание дьявола, эта мучительная, распроклятая жара, у нас, не севере, чудовищная зима, какой еще не было на нашей памяти. Так что здешняя погода не большая вина короля, чем проломленные крыши и замерзшие в хлевах стада Риммергарда — моя. — Он свирепо дернул бороду, и еще одна косичка расплелась, а ленточка безжизненно повисла, зацепившись за седую прядь. — Конечно, Элиас повинен в том, что я прохлаждаюсь здесь, пока мой народ и моя семья так страдают, но это уже другая снасть и другой крючок. Нет, дело в том, что этому человеку, похоже, на все наплевать. Реки высыхают, поля лежат невспаханные, люди мрут от голода на полях и от чумы в городах — а он вроде бы ничего этого не замечает. Цены и налоги продолжают расти, а эти, будь они прокляты, щенки, которых он набрал в друзья, все так же крутятся вокруг него, лижут ему задницу, пьют, поют и… и… — старый герцог недовольно хрюкнул. — И еще эти проклятые турниры! Нет, я тоже любил турниры в свое время, не меньше чем любой другой. Но ведь Эркинланд рассыпается в прах прямо перед троном его отца, народ мечется, словно жеребец, увидавший привидение, а турниры все продолжаются. А водные праздники на Кинслаге! А фокусники и акробаты! А медвежья травля! Все это так же отвратительно, если судить по рассказам, как худшие выходки Крексиса Козла!

Изгримнур сжал кулаки, лицо его налилось кровью, он мрачно уставился в пол.

— В Эрнистире, — голос Эолера казался особенно мягким и музыкальным после хриплой тирады риммерсмана. — В Эрнистире мы говорим: пастух, но не мясник. Это значит, что король должен сохранять свою страну и свой народ, как доброе стадо, брать от них только то, что необходимо, а не использовать бездумно и бесполезно, до тех пор пока не останется только доесть остатки. — Эолер в задумчивости смотрел на маленькое окошко и мельчайшие частицы пергаментной пыли, плавающие в воздухе. — Это как раз то, что делает Элиас. Он потеряет свою страну, часть за частью, подобно тому как Веринак Кройнма-Фиарег некогда уничтожил гору в Крианхире.

— Он был когда-то совсем неплохим человеком, Элиас, — задумчиво сказал Изгримнур. — С ним гораздо легче было иметь дело, чем с его братом. Увы! Не все люди предназначены для королевской власти. Но вроде как дело не просто в человеке, которого испортила власть. Есть что-то дьявольски не правильное… И это не только Фенгбальд, и Брейугар, и остальные, кто ведет его к пропасти. — Герцог перевел дыхание. — Вы же знаете, что этот гнусный ублюдок Прейратс забивает ему голову идиотскими вещами и держит его ночи напролет в этой башне с дьявольскими огнями и дьявольскими звуками, пока король не перестает понимать, где он находится. Что может быть нужно Элиасу от такой твари, как этот сукин сын священник? Ведь он король всего известного нам мира! Что же мог предложить ему Прейратс!

Эолер, все еще смотревший на свет, струящийся сверху, вытер лоб рукавом.

— Хотел бы я знать, — произнес он наконец. — Итак… что же делать?..

Изгримнур опустил глаза.

— Что сказал эскритор Веллигис? В конце-то концов это собор Святого Сутрина принадлежащий Матери Церкви, конфискован в Эрчестере. Это ведь корабли герцога Леобардиса, так же как и вашего короля Ллута украл Гутвульф в суверенном порту Абенгейта. Леобардис и Ликтор Ранессин близки; они правят Наббаном, как один двуглавый монарх. И я думаю, у Веллигиса есть что сказать от имени своего господина.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Он может сказать много, но почти ничего существенного, друг мой. — Эолер устало опустился на стул. По мере того как солнце садилось, света становилось все меньше, и маленькая комната все больше погружалась во тьму. — Что думает герцог Леобардис об этой пиратской акции — прямо в эрнистирийском порту похищены три корабля с зерном — благочестие Веллигиса не знает. Он всегда высказывается неопределенно по поводу своего хозяина. Его святейшество Ранессин, надо полагать, собирается стать миротворцем между Леобардисом и королем Элиасом. Кроме того, он явно хочет немного укрепить в Хейхолте позиции вашей эйдонитской церкви. Может быть, мне удастся разобраться во всем этом, когда я буду в Наббане — по приказанию моего короля Ллута. Но я боюсь, что Ликтор, если я правильно понял его намерения, просчитался. Судя по тому презрению, с которым смотрят на него лизоблюды Элиаса, король еще даже меньше, чем его отец, склонен находиться в широкой тени Матери Церкви.

— Сколько заговоров! — простонал Изгримнур. — Сплошные интриги! Ну непригоден я для этого занятия. Дайте мне меч или топор, и я буду наносить удары.

— Вот почему вы так привязаны к чуланам! — улыбнулся Эолер и достал бурдюк с хмельным медом. — По-моему, никто ничего не пронюхал. У вас не так уж плохо получается с интригами на старости лет, мой добрый герцог.

Изгримнур поморщился, но бурдюк взял.

Он сам-то прирожденный интриган, наш Эолер. Какое счастье, что есть хоть один человек, с которым я могу обсудить все, волнующее меня! Как говорится в эрнистирийской песне, он с дамами похож на мотылька, но как скала тверда его рука. Настоящий союзник для предательских времен.

— Есть кое-что еще, — Изгримнур передал бурдюк обратно Эолеру и утер губы.

Граф сделал долгий глоток и кивнул:

— Выкладывайте. Я весь — уши, как цирккольский заяц.

— Мертвец, которого старый Моргенс нашел в Кинсвуде, — сказал Изгримнур, — убитый стрелой. — Эолер снова кивнул. — Это был мой человек. Я никогда не узнал бы его, если бы не сломанный нос. Он сломал его, выполняя одно давнее поручение. Его звали Виндесенн.

— Ваш человек? — Эолер поднял бровь. — И что он делал? Вы знаете?

Изгримнур кротко засмеялся, как залаял:

— Конечно. Потому я и держу язык за зубами. Я послал его, когда Скали из Кальдскрика забрал, наконец, своих родственников и уехал на север. Острый Нос завел при дворе куда больше друзей, чем мне бы хотелось, так что я послал Виндесенна с посланием к моему сыну Изорну. Раз уж Элиасу угодно было занимать меня какими-то смехотворными поручениями и псевдодипломатиями, которые он называет крайне важными — а если они уж такие важные, зачем их доверять такой старой боевой собаке, как я? — мне хотелось, чтобы Изорн был особенно бдительным. У мальчика и без того достаточно неприятностей, а Скали я доверяю не больше, чем голодному волку. С севера идут плохие новости — дороги небезопасны, селяне перебираются в центр страны, да ко всему еще эта проклятая погода. Тяжелое время, и Скали это отлично знает.

— Так вы думаете, он и убил вашего человека? — спросил Эолер, передавая герцогу бурдюк.

— Откуда я знаю! — Изгримнур запрокинул голову, кадык его ходил ходуном, тоненькая струйка меда побежала по голубому камзолу. — Это первое, что приходит в голову, но я все-таки сомневаюсь… — Он с отсутствующим видом потер пятно, образовавшееся на ткани. — Если Скали и поймал Виндесенна, он должен был понимать, что, убивая, совершает прямую измену. Я дурного мнения о Скали, но так или иначе он остается моим вассалом, а я — его сеньором.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Тело ведь было спрятано!