Неизвестный Есенин - Валентина Пашинина

(…) Крестьяне стали есть сусликов.

(…) Желуди уже считаются предметом роскоши. Из липовых листьев пекут пироги. В Прикамье употребляют в пищу особый сорт глины. В Царицынской губернии питаются травой, которую ели только верблюды.

(…) По нансеновскому подсчету, голодает тридцать три миллиона человек.

(…) Людоедство и трупоедство принимает массовые размеры».

Среди историков существует мнение, что голод в России в 1920-е годы поддерживался большевиками искусственно.

Конечно, признать такое явление — это значит признать, что чудовищ страшней и омерзительней, чем тогдашние правители России, мир еще не знал и не ведал. Но именно в пользу этой страшной правды говорят многие факты: тот же «военный коммунизм», который обрекал крестьян на голод, наводившие ужас заградительные и продотряды, изымавшие все «излишки», включая семенной фонд. Очень красноречива и оброненная Лениным фраза:

«Если мы в течение трех лет страшного голода ухитрялись удержать рабочих против нашествия иностранного капитала, то неужели не ухитримся здесь? (в концессиях)?»

Ленин требовал, чтобы помощь — средства голодающим — переводили на язык цифр в перерасчете на золотой рубль и публиковали в печати помесячно. Зачем? Конечно, не ради признательности и благодарности капиталистам, а чтобы это золото тотчас направлять на поддержку революций в Европу.

Те же «буржуи», что недавно пытались задушить революцию, оказывали помощь голодающим России, хотя и понимали, что помощь оборачивалась против них. Кто еще, кроме большевиков, мог заставить голод работать на себя?

По предложению М. Горького и А. Луначарского был создан теперь уже Всероссийский комитет помощи голодающим, в который вошли буржуазные общественные деятели: Прокопович, Кускова, Кишкин, многие ученые, литераторы. Естественно, что в комитет вошли и представители советской власти во главе с Каменевым. М. Горький внес свое предложение 28 июня, 29 июня оно уже было рассмотрено на Политбюро и одобрено. Группу большевиков утвердили 12 июля, но уже 26 августа Ленин потребовал руководителей арестовать, а группу распустить: «Прокоповича сегодня же арестовать по обвинению в противоправительственной речи (…) Остальных членов «Кукиша» (так презрительно назвал он комитет по начальной части фамилий Кусковой и Кишкина — Авт.) тотчас, сегодня же выслать из Москвы, разместив по одному в уездных городах по возможности без железных дорог под надзор».

Всех их действительно держали под надзором, только не в уездных городах, а во внутренней тюрьме Лубянки. По Москве поползли слухи, что они будут расстреляны. Ведь только что по «Делу Таганцева» поставили к стенке большую группу — 61 человека. Среди них был и Николай Гумилев.

Комитетчиков спасло — так они считали — вмешательство Фритьофа Нансена. Он якобы только на таком условии соглашался продолжать свою миссию. Так или иначе, но Комитет помощи голодающим завершил свою деятельность, не начав ее. Что же послужило мотивом к роспуску?

Позже, уже в эмиграции, Борис Зайцев, который вместе с писателем Осоргиным был причастен к этому Комитету, в занимательной эпистолярной форме расскажет, как за «компанию» вошли и они в этот Комитет: собирались, обсуждали, сделать ничего не успели, потому что распределять было нечего. На последнем заседании поставили большевикам условие: «Либо нашу делегацию выпускают в Европу для сбора денег, либо мы закрываемся, ибо местными силами помочь нельзя». Это и было расценено как противоправительственные речи. Зайцев так и не понял, за что они были арестованы, да и сидели они недолго, 2–3 недели.

Но в документах Ленина от 11 и 13 августа 1921 г. читаем: «Абсолютно необходимо назначить от Политбюро особую комиссию: Каменев, Троцкий, Молотов (,») для ежедневного решения вопросов, связанных с помощью голодающим… Условия поставить архистрогие: за малейшее вмешательство во внутренние дела — высылка и арест». Ленин учит, как «утереть нос этим торгашам», намечает перспективу: «а впоследствии осрамим их перед всем миром». «Газетам дадим дерективу (…) завтра же начать на сотни ладов высмеивать «кукишей». Изо всех сил высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев (…) Гвоздь, по-моему, в двух вещах: как найти умных и свирепых людей для травли (…) послать архиядовитую ноту (…) Не надо забывать, что в сельских местностях у нас вообще нет и не было никогда никаких пайков».

Вот вам и разгадка всей этой заморочки: как же можно разрешать надзирать за распределением, если в сельской местности никаких пайков не было никогда!

Спецхраны сберегли и донесли до нас еще один документ — письмо Каменева Ленину по поводу воспрещения на выезд эмиссаров за сбором средств голодающим: «Воспрещение уже разрешенного выезда за границу компрометирует весь наш новый курс и столь успешно начатое втирание очков всему свету не только в сборах на голод, но и в вопросе о займах и переговорах о концессиях) Ведь мы еще только на пути к успехам, самих успехов ни в голоде, ни в займах, ни в концессиях нет».

Новый курс большевиков-сионистов заключался в максимальном использовании голода в своих интересах: под нажимом голода заставить Запад заключить долгосрочные займы. Правительственное сообщение о роспуске Всероссийского комитета помощи голодающим ввиду его контрреволюционной деятельности было опубликовано в «Правде» № 191 от 30 августа 1921 года.

На языке Ленина, действия большевиков по слому сопротивления измором и голодом и приведению к смирению и покорности назывались лаконично и благозвучно: экономическое наступление:

«В 1921 году мы наткнулись на большой — я полагаю, на самый большой — внутренний политический кризис Советской России. Этот внутренний кризис обнаружил недовольство не только значительной части крестьянства, но и рабочих. Это было в первый и, надеюсь, в последний раз в истории Советской России, когда большие массы крестьянства, не сознательно, а инстинктивно, по настроению были против нас (…) Причина была та, что мы в своем экономическом наступлении слишком далеко продвинулись вперед, что мы не обеспечили себе достаточной базы (…), что непосредственный переход к чисто социалистическим реформам, к чисто социалистическому распределению превышает наши наличные силы и что если мы окажемся не в состоянии произвести отступление, то нам угрожает гибель (…)

В июле 1921 года в связи с тяжелым продовольственным положением снято со снабжения 30 % едоков. Не представляется ли возможным снятие с пайков всего нетрудового населения Москвы?»