Судьбы хуже смерти (Биографический коллаж) - Курт Воннегут

Так-то, и ту же оценку мне бы пришлось выставить техникам, работавшим над взрывными устройствами, которые прячут в автомобилях, теперь день за днем взлетающих на воздух перед посольствами, универмагами, кинотеатрами и всевозможными культовыми сооружениями. Свою задачу эти техники выполнили на зависть. Вот это да! Пять с плюсом. Только пять с плюсом.

А теперь впору поговорить о различиях между мужчинами и женщинами. Феминистки за последние два десятка лет кое-чего добились в Соединенных Штатах, поэтому стало чуть ли не обязательным подчеркивать, что напрасно преувеличивают различия между полами. Из этих различий мне одно, во всяком случае, ясно: женщины в общем и целом вовсе не так, как мужчины, склонны поклоняться аморальным техническим чудесам. Может быть, это результат каких-то их гормональных изъянов. Как бы то ни было, женщин, часто прихватывающих с собой и детей, на митингах протеста против разных технических чудес, способных убивать людей, всегда больше, чем мужчин. Известно также, что самым убедительным критиком благ, которые способен принести необузданный прогресс техники, была женщина - Мэри Уолстонкрафт Шелли[22] умершая 134 года назад. Это она, как вы знаете, придумала чудовище по имени Франкенштейн.

А чтобы вы убедились, до чего я сам, приближаясь к старости, стал чувствителен и начал воспринимать все по-женски, скажу, что, сделайся я ректором Массачусетского технологического института, я бы тут на каждой стене повесил портрет Бориса Карлофа,[23] с подписью: "Франкенштейн". Знаете почему? Чтобы студенты и преподаватели не забывали: человечество сегодня живет с чувством немого ужаса перед перспективой, что рано или поздно чудовища наподобие Франкенштейна с ним покончат. Кстати, это уже и сейчас делается в разных уголках мира, далеко от нас, но часто с нашей помощью, день за днем, час за часом.

Что же предпринять? Вам, питомцам Массачусетского технологического, стоило бы подать пример своим коллегам повсюду на земле, составив, а затем приняв клятву Гиппократа, уже двадцать четыре столетия являющуюся обязательной для медиков. Вы думаете, ее ни один врач никогда не нарушил? слышу я ваше возражение. Конечно, ее нарушали. Но каждый преступивший клятву врач по справедливости удостоился презрения. Отчего покинувший сей мир Йозеф Менгеле для большинства из нас олицетворяет все самое кошмарное, что заключал в себе нацизм? Оттого, что Менгеле был врачом - и с радостью отрекся от клятвы Гиппократа.

Если вы примете мое предложение и напишете текст новой клятвы, вам, конечно, надо будет заглянуть в ту, старую, которую составили примерно в 460 году до нашей эры. Такой вот на ладан дышащий свиток, оставшийся нам от греков, и по содержанию своему не очень-то он соответствует тем моральным дилеммам, с которыми врачи сталкиваются в нынешнее время. К тому же это чисто секулярный документ. Никто и не утверждал, что он ниспослан с небес, явлен в откровении или был записан на глиняных черепках, найденных где-то высоко в горах. Его составил какой-то человек или группа людей, и руководило этими людьми просто желание помочь другим, а не навредить. Думаю, в большинстве своем и вы хотели бы помогать, а не вредить людям, а значит, приветствовали бы такое положение, когда произволу какого-нибудь злонамеренного босса положены ограничения нравственного характера.

Из клятвы Гиппократа, по-моему, можно, почти не меняя, позаимствовать это место: "Избираемый мною способ лечения будет во благо больному, насколько позволит определить его мое дарование и опыт, а не во зло ему и не для усугубления недуга. Я никому, невзирая даже на его просьбы, не дам смертельной дозы лекарства, как не дам и совета таким путем покончить с его страданиями". Приведенные строки легко перефразировать так, чтобы они относились не только к врачам, а ко всем ученым, надо только не забывать, что в основании любой науки лежит простое стремление помочь благоденствию людей.

Текст клятвы мог бы выглядеть так: "Избираемый мною способ решения задач будет во благо жизни на нашей планете, насколько позволит его определить мое дарование и опыт, а не во зло ей и для усугубления бедствий. Я ни в коем случае не создам ведущих к гибели веществ и формул, невзирая на просьбы, и никому не дам совета так поступать".

Неплохое получается начало клятвы, которую давали бы все выпускники Массачусетского технологического. А вы бы, несомненно, многое добавили к этой клятве, охотно под ней подписавшись. Так давайте ее придумаем, начав с того, перефразированного места.

Благодарю за внимание".

Здорово же я пролетел! Так себе, жиденькие хлопки. (В публике было много восточных лиц. Бог весть, что эти люди думали, пока я ораторствовал.) Никто не выступил с уверениями, что непременно попытается сочинить клятву, которую восторженно начнут принимать все работающие в области техники. В студенческой газете, вышедшей через неделю, об это не было ни слова. Поговорили - забыли. (Если бы ктонибудь предложил такое в Корнелле, когда я там учился, я бы в тот же вечер, сам с собой потолковав, составил текст клятвы. Правда, свободного времени у меня было хоть отбавляй, поскольку я прогуливал практически все занятия.)

Отчего нынешние студенты так безразличны к подобным материям? (Вот, прямо нынче утром, пришло письмо, где меня, ветхого старичка, спрашивают, не стоило бы внести исправления в присягу на верность Конституции, на что я ответил обратной почтой: "Я присягаю на верность Конституции Соединенных Штатов Америки и флагу моей страны, как символу свободы и справедливости для всех".) Так вот, я вам скажу, отчего студенты так безразличны. Им ведомо то, что я до конца усвоить не могу: жизнь - дело несерьезное. (И стало быть, отчего Калигуле не объявить консулом собственную лошадь?)

До того, как выступить перед студентами Массачусетского технологического со своей замечательной речью, я кое с кем из них побеседовал о звездных войнах, об идее Рональда Рейгана, считающего, что лазерные лучи, спутники, липучая бумага от мух и всякое такое прочее - кто его знает, что именно, - если все это как-то там одно с другим склеить, то получится такой невидимый купол, который не пробьет ни одна вражеская ракета. Студенты сказали: непохоже, чтобы эта штука заработала, однако они готовы поломать над нею мозги. (А в самом деле, отчего бы Калигуле не объявить консулом собственную лошадь?)

XIII

Много лет назад я изучал в Чикагском университете антропологию, и самым знаменитым из моих профессоров был доктор Роберт Редфилд. К тому времени представления, что любое общество эволюционирует, проходя одни и те же, предсказуемые стадии на пути к высшей (то есть викторианской) цивилизации, от политеизма к монотеизму, от тамтама к симфоническому оркестру, посмеявшись, оставили навсегда. Все согласились с тем, что не существует этой лесенки, называющейся эволюцией культуры. А вот доктор Редфилд сказал: "Нет, позвольте". И стал утверждать, что есть очевидная для всех непредвзято мыслящих стадия, через которую прошло или должно будет пройти каждое общество. Эту обязательную для всех стадию он назвал в своей работе "Народным обществом".