Северные сказки. Книга 2 - Николай Евгеньевич Ончуков

теперича верхом на меня, я снесу тебя в город». Он и снес его в город и выпустил его. «Ну, пой, — говорит, — в город, не говори, что я на льви-звери ехал». Он пожил, приехал, его приняли церковники вси за цесть. Ну, он так пожил да напился, да и похвалился: «Я езжал на льви-звери». Он взял так уж изволом или как уж узнал он это. Ну и стал рыцять, што «Подайте целовека». Ну, собрались там, и што надо пойти ему назад. Ну, он взял вино и корытце, и зеркало купил, пришел к дороги, где они расставались-то, расходились. Он и пришел и налил вина, зеркало положил в корытце и выстал к дереву. Ну, он попьет водки да в зеркальцо поглядит, попьет водки да в зеркальцо поглядит, а опьянел зверь, да пал, да заспал. А Сенька взял ножницы да его и выстриг. Ну, ладно, как проспался да говорит: «Пойти-ко мне да шерсть ростить».

183

Фома и Хавронья[19]

А был Фома муж, а жена Хавронья. Ну, вот Фома уйдет пахать, а жена стряпать останется дома-то. Придет, жену бранит: «Ты мало постряпала, мало наделала». Ну она взяла на другой день приладила, рожь сохнуть на печь положила. Собрала бук (в Заонежьи-то бучат, тут не бучат, теперь не прядём, так и не бучим, досюль бучили) платье бучить, квашеночку приладила, рожь смолоть, да квашню мешать, да сметану мешать, курочку пасти с яйцами, ну и рабёночка качать. Ночь пришла, да ночь проспала, Хавронья и говорит Фомы: «Ты оставайся стрепать, а я пойду пахать поля. Рожь на печи смели, да квашню замешай, да бук бучь, каменье спускай, курицу карауль, да ребёночка качай, да чтобы ро-бята собак не напустили бы, бука не нанюхали бы». Жена и ушла пахать, он и раздумался: «Я, — скажот, — рожь вычерпаю в коробку, а сметану в кошель сберу, а веревку протяну от зыбки в подпол, к ногам привяжу, там стану я вертеть, а сметана станет трястись, да замешается в кошеле, и робенок спит; робята станут курицу пасти и смотрить, "собаку в избу не допуститя, бука не нанюхала бы"». Робята двери отворили, собака в избу к буку. «Батюшко, собаки вошли, бук нюхают». А батюшко как выскочит, церез корыто пал и сметану спружил. Он тут поставил квашню, мешал да пек в пеци хлеб. Затым робята крицят: «Батюшко, дедушко приехал на улицю при колокольцике». Он сказал: «Ладно, детушки, я выстану на полати, а вы не байте дедушки, што я на полатях. Спросит дедушко: «Где у вас батюшко?» — «А пахать ушел». — «А матушка где?» — «Ушла на селение». Дедушко пришел, поздоровался, сказал: «А где у вас батюшко? А где матушка?» — «Матушка в гости ушла, а батюшко пахать ушел». — «Ну, детоцьки, мне стоять-жить не слободно, а батюшко придет, скажите, дедушко приезжал на свадьбу звать, тетушка замуж выходит». А он лежит на полатях и думает: «Дай-ко я погляжу, как тесть сокрутился, в каком снаряде, в хорошем ли». Потянулся, да как палати пали, да с палатями и наземь. Тесть глядит, как сём отсюда он с палатей наземь пал. «Ну, зятюшко, здорово! Приезжай, — говорит, — мне жить не слободно, доць замуж выходит, приезжай». Ну и Хавронья пришла с пашни. «Вот неладно стряпал да худо». — «Ну, ладно, не бранись, поедем на свадьбу, звал батюшко на свадьбу». Ну и приехали туды на свадьбу; там приняли их, цястили да угощали, разрядили там, вот тому дружке, вот тому, а его разрядили: «Вот, ты съезди в загняты (коротко испиленные дрова) в лес, насеки да привези». Ну, он как съехал в лес, да сушину высек, ронил да по лошади, и убило ее. Ну, отправился на озеро тутока. На озере плавают утоцки, он скал: «Мне хоть утицу убить на жаркое». Он рылся, рылся камешками да палоцками, так утица далеко уплыла. Он взял платье скинул да сапоги и побрел за утицей; глубоко, он вернулся взад. Пришел, платье искал, платье убрали и сапоги, и все. Ну он пошел пеший, да как явиться пешему да голому? А до сего фатеры были не выводны (курная изба). Ну, он и взял и выстал на вышку, и взял ушат со смолой, и сел да пал в ушат со смолой; вышел оттуль, с ушата-то, да в корзину с перьями. Тамо Фому не видать, а свадьбу надо играть, зашумели, песни запели, а он скал: «Дай я схожу посмотрю, что деется». Да как поглядел, да руки-то сбудут, да и на фатеру-то на свадьбу к столам прилетел в смоли да в перьях, да в грязи; его взяли туто посмотрели, на дворе взяли воду мыть, оммыли его, сокрутили его. Надо ему должность дать какая есть. Ну и с пивом боцка стоит, так дали ему ведероцку пиво на стол носить. Носил, носил пиво-то, пришел к боцке, собаки на ступени собрались; он как выцернет с пива гвоздь-от да машет собак, и гвоздь на улицу улетел. Ему што делать? Нашел вокруг себя какую-то снастину да и заткнул. «Где, Фома, где? Да што, Фома, да што?» — «Да не могу отойти, собаки задрались, выцернул гвоздь, на улицу улетел». А Фому от боцки вывели, да и свадьба отошла.

184

Купеческая дочь и дворник[20]

Бурлак жил, так в Риге бурлачил. Пришел да женился, на хрестьянстве-то жить не показалось ему после, в деревне-то. Выйдут там на гулянье кто куды, а он высел на улицу. Пляшет теленок, играет идет. Он и говорит теленку: «Бы женить тебя, покинул бы плясать». А тут сусёд ли, кто ли выслушал, ну да там пересказыват какому-то цюжёму. А он скат: «Вот у нас была дочка одинака, у родителей сидела в верхах, кушань носили все наготово. Играли кто в рюхи, а кто мяцком, отворили окошецко, бросили в окошко мяцком, она и окошко заперла. И просили у ей мяцёк, она не отдала. Ну, а тут какой-то наскоцил, дельницы с ногтями, а лапки тоже с ногтями, да выстал по стены, ну она и окошецко отворила, ну он стал вперед гостить к ней. Пришел раз, а отец идет в фатеру, а она взяла да его завернула в постелю; отец пришел, на кроватку присел да и повалился на постели, ну он и мертвый сделался. Ну вот, она родителю