того берега, где надо ему сватать. Он взял его на землю-матушку выпустил, отказал. Этот Приплыш ходит и говорит матросам: «Отказал мне Иван-царевич от себя, так все равно ему без меня не жениться». Потом он этот Иван-царевич сватать стал, потом наказала эта невеста службу. «Если хочешь замуж взять, рукой здынуть этой»... 40 человек несут лук, а ему, надо одному здынуть. Он и говорит: «Ах, лакей, сходите, зовите ко мне Приплыша». Сходили, созвали Приплыша. Он и приходит: «Ну, здравствуй, крестов братец, — говорит Иван-царевич, — помоги моему горю, сделай милость». — «А вот я тебе говорил, крестов братец, сказал, што "будет лук да не будет рук", да "будет мець да некого сець", а "будет красна девица, да не с кем спать"». Он и говорит: «Помоги, сделай милость, крестовой брат, если можешь». Он взял скидавал плохи одежды, цярскую одежь надевал Приплыш и взял этот лук, взял одной рукой здынул да на земь пустил, на щепья лук и рассыпался. Так и заговорила невеста: «Не своима догадками живёт русак, а чужима». Тут второй день пришел, слуги несут царевичу мець сорок целовек, а ему надо одному здынуть, Ивану-царевичу. Это Иван-царевич опять крестового брата: «Не покинь, выруци меня, замени». Ну он опять одел Ивана-царевича платье царско, Приплыш, и пошел к мецю. Пришёл да здынул мець, одной рукой, наземь бросил, на песок, рассыпался мець. «Ну, — говорит, — не своима догадками живёшь русак, а чужима». На третий день нужно свадьбу играть, цесным пирком свадебку сыграли, ну и поехали на корабли домой. Ехали домой и оченно толстая княгиня, порато толстая, пёрет накинет так не может здыхать. Иван-царевич потом и домой презжает, она Ивана-царевича хуже работника поцитает; не поцитает што и муж. И поладила его коз да свиней да коров пасти, и как это коров пригонит, каждую нужно еще поцеловать под хвост. Ну, потом эта жена глядит в окошко, как коров-то угощать. Ну, потом этот Приплыш и говорит: «Вот што, — говорит, — крестный брат, Иван-царевич, ты дай мне свою одежду, я пойду пасти коров, а сам сходи в кузницю скуй прут, один оловянный, другой медный, третий железный». Этот Приплыш взял, приходит со скотом вецером, а она глядит вверх в окошко, а этот ворота отворил, он как скотину швырнет, так она и кувырком и летит: а эти три прута железны у Приплыша уж под пазухой. Она оттуль и спустила вниз Ивана-царевича казнить, она думает Иван-царевич он, а тут Приплыш. Этот Приплыш взял ю, захватил правой рукой и почал ю зудить и колотил, колотил, и прут сломился и потом и двуми прутам завёл; потом взял и третий, и тут она стала с руку толщиной уж, потом стала с валёк толщиной, потом уж с веретёшку стала толщиной. Остатней прут сломался, взял Приплыш веретёшко да пополам и разломил: «Напереди стань жена молодая, а назади стань гора золотая, лучше старого да и лучше прежнего». Вдруг стала наперед гора золотая и назади жена молодая и лучше прежнего, просто красавица сделалась, што на ю бы и глядел. «Ну, вот Иван-царевич, крестовый брат, Бог тебя благословит с женой молодой. Ну, вот же спи с Иваном-царевичем благословясь». А Иван-царевич ему надавал и золота, и серебра, и скатна жемчуга, а Иван-царевич спит с молодой женой, живут-поживают и добра наживают, а Приплыш пошел, куда голова понесет.
178
Волочашка[14]
Жил досюль старик и старуха. У старика и старухи всего была одна доць живота. Старик ходил дрова сець в лес. День сек и по другой сек, затем в лесях заговорило: «Старик, отдай девку замуж, то и дрова секи, а не отдашь, то и вон пойди». День сек и ушел домой. Вецером приходит старик, говорит старухи: «В лесе заговорило, што отдай девку замуж, то и секи дрова, а не отдашь, так прочь поди». Старуха и вопит: жалко доцерь отдать. «Сходи еще, что будет на третий день». На третий день старик приходит в лес, как тюкнул, то заговорило: «Старик, отдай девку замуж, то и дрова секи, а если не отдашь, дак и живой не пойдешь». Ну он што же: «Ну, отдам, што хошь отдам». — «Ну, как отдашь, пусть идет по золотой дорожке, а не по говенной». Пришел домой старик и говорит: «Ну, старуха, отдать надо доцерь, так говорил некого ницего не сбыть». Того же дню стала дочерь и отправилась. Она шла, шла, две росстани, две дорожки попало, одна золотая, а другая говенная, она и пошла. Шла, шла, вдруг стоит избушка на турьей ножке, на веретённой пяты, ну и другой дом стоит рядом. Она заходит к бабушке задворинке. Бабушка и говорит: «Фу, фу, русский дух! Цья ты есь такая?» Она говорит: «Есть вот то и так, отдали замуж тако. А вот, гыть, на пришла». — «А, дитятко, оммоешься, оберись, опашись, а там где двенадцать завесок попьешь, поешь да за самую лучшую завеску и повались». Она взяла убралась и повалилась спать за завеску. Вдруг стук, гром, идет двенадцать молодцёв. Они и говорят двенадцатому брату: «Ты уж не ужинай, у тебя есть невеста». Повалились спать, слышит: храпит, спит, целовек есь, а не бает ницего с ей. Посмотреть надо што хошь, протерпела ноць, на утро повыстали, поели, попили и ушли на работу. Бабушка задворенка приходит к ей. «Дитятко, каково спала?» — «Спала, — скажет, — бабушка, глаза не видла, спит, сопит, храпит». Бабушка задворенка говорит: «Отнюдь не смотри, если ты спицецку цирнешь да жемчуженку уронишь, тогда все сгорит, и ницего не будя, и я сгорю, а ты останешься нога-боса на одной земли». Она и тую другую ноцку проморщилась, протерпела, не посмотрела. Опеть приходит на третью ноць, бабушке говорит: «Што хошь, бабушка, сегодня уж посмотрю». Бабушка и говорит: «Уж ты как посмотришь на жемчуженку, искорку уронишь, так все сгорит». — «Не, бабушка, не натворю». Она взяла, повалилась и спицки под сголовья взяла. Вдруг стук, громят, идут двенадцать молодцёв, приходят и говорят двенадцатому брату: «Ты уж не ужинай». Она слышит, што говорят, а в глаза не видит. Ну, маленько попили, поели, повалились спать, потом слышит и заспали. Взяла коробоцку, спицку цирнула огонька да на жемчужинку искорку и уронила, жемчужинка загорела, все загорело. Осталась она гола-боса на одной земли и пошла скитаться, куды голова понесет. Шла, шла близко ли, далёко, дошла до селенья,
