Астролог. Код Мастера - Павел Глоба

– Собственно, банк еще и не успел начать работать. Владелец второй половины особняка Бекерман совсем недавно продал банкирам свою часть здания. Из руководства банка тут никто пока не появлялся, только клерки. По непроверенным сведениям Бекерману предложили место управляющего. Он долгое время скрывался и открыто появился только после смерти бывшей супруги.

– А вот это уже интересно! Вот тебе и мотив! – загорелся Филатов.

Следователь Доронин кивнул.

– Согласен, тип подозрительный. А как насчет режиссера?

Прокурор взглянул на помощника поверх очков.

– С удовольствием упек бы этого самовлюбленного павлина в кутузку. Но у него нет мотива для убийства.

– Или мы о нем не знаем, – заметил Доронин. – Ну что, еще по стаканчику?

Филатов согласился, и следователь стремительно, но без тени лакейства направился к электрическому чайнику.

Оба подозреваемых в этот момент находились неподалеку, совсем рядом, буквально через стенку, в кабинете управляющего «Офис–банка». Следователи и аудиторы, проверявшие работу банка, занимали кабинет заместителя и находившуюся в этом же помещении бухгалтерию банка. В здании еще не закончился ремонт, по комнатам и кабинетам слонялись рабочие–турки. Но в кабинете управляющего царили порядок и покой.

В кабинете управляющего господин Бекерман принимал режиссера Покровского как дорогого гостя. Он налил коньяк в пузатые подогретые бокалы.

– «Курвуазье Империал», – похвастался новоявленный банкир. – «Экстра Олд», шесть лет выдержки.

– А постарше не нашлось? – Губы режиссера скривила презрительная судорога. – Я как-то не привык употреблять напитки с выдержкой меньше двенадцати лет.

Бекерман снисходительно покачал головой.

– Скажу тебе по секрету, коньячный купаж сроком более шести с половиной лет не поддается экспертизе. Поэтому на бутылке может стоять цифра хоть двадцать, хоть сто двадцать лет, но проверить это невозможно. Чем будем закусывать? Икрой, трюфелями? Может, лимончика?

Покровский, задетый за живое обвинением в некомпетентности, замахал руками.

– Закусывать лимоном – голимый моветон. Лимон убивает вкус коньяка. Но откуда у тебя такая роскошь? В карты выиграл или снял с накопительного пенсионного счета?

Бекерман отпил немного коньяка.

– Правление «Офис–банка» предложило мне возглавить это отделение, – признался он. – А теперь не успел я продать им одну половину дома, как стал владельцем другой половины.

Покровский лукаво улыбнулся уголками губ.

– Значит, Ада тебе мешала, поэтому ты ее и убрал?

Бекерман взвился:

– Сам ты ее убрал!

Режиссер едва не задохнулся от возмущения.

– Я что, идиот? Она была для меня главным источником денег. С какой же стати мне этого источника лишаться? Чего ради?

Бекерман ехидно оскалился.

– А того и ради – все тех же денег. Что может быть лучше миллиона? Только два миллиона. Адка, покойница, мне на тебя часто жаловалась – говорила, что тебе, захребетнику, сколько ни дай, все мало. Поэтому, если кто-то предложил тебе больше, чем давала она, ты мог ее запросто убрать.

– Да за что предложил-то?! – в отчаянии заломил руки Покровский. – И кто? Кому понадобилось ее убивать?

Бекерман ухмыльнулся.

– Откуда мне знать? Я не прокурор. Прокурор вон, за стенкой сидит. Не боись, он разберется. Так что советую пойти и во всем сознаться.

Глаза режиссера забегали, руки затряслись. Чтобы не расплескать коньяк, он поставил бокал на столик.

– Скажешь тоже. Это вздор, клевета, инсинуации! Тебе никто не давал права бросать мне в лицо такие обвинения! Ты хоть знаешь, какие у меня связи?

Ухмылка Бекермана стала еще шире.

– Вот о твоих связях я и хотел поговорить. Не стану скрывать, хозяев «Офис–банка» интересуют именно они, твои связи. Поэтому они мне недвусмысленно предложили поддержать твой дурацкий театр.

– И даже в том случае, если я убийца?

– Плевать им на это. Ты согласен заключить договор?

– А если я откажусь?

– Я выгоню тебя вместе с твоим театром на улицу. И не напоминай мне о своих связях. Собственная жизнь для меня дороже.

Покровский заметно приуныл.

– Неужели все так серьезно?

– Серьезно?! Да ты не представляешь, насколько все серьезно! – заорал Бекерман. – Сейчас сам услышишь.

И принялся названивать по мобильнику.

– Господин Тимаковский? – начал он. – Да, я получил от вас гороскоп, но там все так сложно… Вы лучше скажите мне, уважаемый кудесник, любитель богов, просто и ясно: если я вложу кое–куда немного денег, то прибыль мне гарантирована? Ага! Вот примерно это я и хотел услышать.

Он набрал другой номер.

– Хелло, мистер Хэрриман? Да, я беру. Как договорились!

И принялся с жаром объяснять Покровскому.

– Ты представляешь, подвернулись яйца Фаберже. За копейки! По три лимона за штуку!

Покровский посмотрел на него с недоверием.

– А может, они краденые?

– Да и хрен с ним. Ты знаешь, для чего они мне нужны? Я собираюсь подарить их государству. Как Вексельрод. И какая разница – краденые они или нет? Как говорится, дареному коню кассовый чек на хомут не подвешивают. А ты мне нужен, чтобы все это обставить соответствующим образом. А то знаю я наших чиновников. Подарок возьмут, а потом сделают вид, что первый раз тебя видят. Вон как мэра Лужина подставили. Вчера задницу ему лизали, а сегодня и харкнуть в его сторону западло считают.

На Покровского рассказ произвел должное впечатление. Он уже начал прикидывать, как бы самому вписаться в число дарителей, а не просто выступить в роли посредника.

– Ладно, давай свой договор, – буркнул он как бы нехотя. – Подмахну. Считай – уболтал.

Бекерман небрежным жестом подтолкнул к нему листы бумаги с отпечатанным текстом. Покровский мельком глянул в договор и удивился.

– Постой, это же совсем другой текст. Тут написано, что я должен внести изменение в текст.

Бекерман презрительно махнул рукой.

– Брось, какая тебе разница, что там написано? Главное, что я тебе даю деньги. А за что и на что, тебе должно быть без разницы. Это просто отписка.

Покровский с сомнением посмотрел на собеседника, потом все-таки взял ручку и неуверенно поставил свою закорючку. Потом одним махом допил коньяк, поднялся и направился по галерее в свой театр.

Бекерман с ухмылкой проводил его взглядом, потом бережно сунул листы договора в папку, спустился вниз и вышел на улицу. Здесь его ждали двое громил: длинный и здоровяк. Бизнесмен посмотрел на громил грозно, и они, похоже, если не испугались, то смутились.

– И что, дармоеды? Вы собираетесь работать или уже нет? Сколько можно тянуть? – напустился на них бизнесмен. – Займитесь, наконец, господином астрологом и его бабой всерьез. Почему они все еще мешают уважаемым людям?

Громилы взяли под козырек.

– Будем стараться Дорогой товарищ Бекерман! – без энтузиазма протянул длинный.

– Не боись, не заживутся. Окучим в лучшем виде – мяукнуть не успеют, – пробасил здоровяк.

Глазки бизнесмена вдруг забегали с боязливым беспокойством. Он пугливо оглянулся, словно опасался, что астролог может его услышать.

– Только вы это осторожнее. Чтобы он не узнал. А то мало ли что

Бекерман уже пожалел, что ввязался в эту историю, но теперь обратной дороги у него не было. И дело было, конечно, не в гороскопе и яйцах Фаберже. Люди из «Офис–банка» сделали ему такое предложение, от которого он и рад был бы отказаться, но побоялся. И теперь он не мог определить – кого он боится больше: астролога или своих новых компаньонов?

Бекерман уселся в свой битый «Мерседес» и отправился в автосервис. При нынешних расходах он не мог себе позволить купить новую машину. Приходилось экономить буквально на всем.

Василиса недоуменно разглядывала экран монитора. От ярких значков и линий у нее рябило в глазах.

– Но почему ты считаешь роман «Мастер и Маргарита» инструментом Зла? – задала она вопрос, который вертелся на языке.

Успенский ответил, не поворачивая головы.

– Это не я так считаю. Роман называли по–разному, но похоже: «Евангелие от Воланда», «Апокалипсис гностиков», «Энциклопедия манихейства».

– Ты уже не первый раз упомянул это слово – манихеи. Кто это – сектанты, еретики?

– Видишь ли, еретиками, обычно, принято называть тех, кто неправильно толкует те или иные догматы христианства. А манихеи вообще никогда не были христианами, это самые настоящие сатанисты. Без дурацких пентаграмм и прочей детской ерунды. Я под этим именем обобщаю неоплатоников, офитов–гностиков, собственно манихеев, катаров и им подобные вероучения. Они сходятся в одном: материальный мир – порождение низших ангелов, вотчина дьявола. Бог у них неопределенный – это некий мировой разум. Чтобы прийти к нему, надо сбросить материальную оболочку. То есть умереть. Но самоубийство исключено, так как в этом случае душа человека возвращается в новое тело, реинкарнируется, и все начинается по новой.