Правда выше солнца (СИ) - Герасименко Анатолий

– В золе нашли кости, – Акрион сглотнул. – Мать их брала, кричала, прижимала к себе. Вся чёрная от пепла. Еле отняли…

Фимения медленным, неохотным движением убрала волосы с лица.

– Феб подменил тело, – сказала она глухо. – Взял меня с собой, а на моё место положил другую девушку. Вот её, другую, вы и нашли.

Оба замолчали. Курос Аполлона безмятежно смотрел в стену поверх их голов.

– Но почему отец... – начал Акрион. – Зачем? И как он мог?

Фимения вдруг усмехнулась.

– Ты его тоже не особо помнишь, да?

– Смутно, – признался Акрион. – Я же говорил: детство вспоминается, но с трудом. И не всё сразу.

Сестра встала с топчана. Заплела волосы в небрежный узел, опустилась на колени перед курильницей. Пошевелила угли, положила сверху прозрачный слиток ладана. Нежный, поплыл по келье дым.

– Тогда слушай, – сказала она, не оборачиваясь. – Наш род проклят. Когда-то праотец Пелон оскорбил богов. Те в наказание решили наслать на него и на его потомков приступы безумия. Родовое проклятие Пелонидов – страстный гнев.

– Страстный гнев, – повторил Акрион и тут же понял. – Вот о каком припадке ты говорила!

– Да. С отцом бывало такое и раньше. Он очень… переживал из-за Панафиней. Из-за непогоды. Неделями не находил себе места. Думал, что праздник не угоден богам. Думал, что всё из-за него. И в конце концов нашёл выход.

Акрион потряс головой. Всё, что он услышал, было чудовищно. Не могло оказаться правдой. Но вместе с тем он чувствовал, что это и есть настоящая правда.

– Думаешь, Артемида на самом деле повелела тебя сжечь? – спросил он несмело.

Фимения пожала плечами. Она по-прежнему сидела, склонившись над курильницей.

– Может, повелела, – голос был тусклым, безразличным. – А может, отец сам это вбил себе в голову. Услышал во сне. Или в бреду. Кто знает?

Акрион поёжился. То, что говорила сестра, звучало почти святотатством.

– Знаешь, Акринаки, – Фимения зашевелилась, устроилась на полу свободнее, вытянула ноги. – Честно тебе скажу. Я вот верховная жрица Артемиды, уже сколько лет. И ни единожды не слышала, чтобы Артемида ко мне обращалась.

Акрион замер. Разве можно – так про богиню?!

– Но зато часто слышала Аполлона, – продолжала Фимения, и на губах её снова появилась странная, пугающая улыбка. – О да, много раз.

Драгоценный курос цепенел над ней – равнодушный, с застывшим сапфировым взглядом, устремлённым вдаль.

– Проклятие Пелонидов – страстный гнев, – говорила Фимения, покачивая головой. – Проклятие... или дар. Как посмотреть. Мужи из нашего рода совершали великие деяния под действием гнева. Пелон, разъярившись, в одиночку убил дюжину разбойников и зарубил их предводителя. Клеарх, наш прадед, озлившись на гору, вставшую на его пути, велел сровнять её вершину и построить на том месте крепость. Дед Пирос на охоте в ярости разорвал пасть льву. А отец... У него тоже такое бывало. И раньше, и в тот день.

Ладан затрещал, выпустив струйку сладкого марева.

– Он просто очень разгневался, – закончила Фимения, тихо усмехнувшись. – На дождь, на ветер, на солнце, которое не светит. И на меня. Не знаю, чем я тогда особенно провинилась, но вот так вышло.

Акрион тихо застонал. «Опять похоже на трагедию, – подумал он. – Даже не на трагедию, а на самый настоящий миф. Не знаю... Аполлон, конечно, всеблаг и милосерден, смертным не дано понять его пути. И Артемида непостижима в намерениях. Но, сдаётся, Фимения немного свихнулась от пережитого. Возможно, к её спасению причастны какие-то другие силы? Может быть, та же магия, которая меня околдовала?»

– А ещё, – подняла палец Фимения, – есть вторая часть проклятия. Которая может коснуться тебя. Лишь Пелонид способен сразить Пелонида, и сыновья будут убивать отцов, пока не прервётся род.

Акрион почувствовал, как немеют щёки. В животе заледенел вязкий ком. «Может коснуться тебя»…

– То есть, как? – он нервно рассмеялся. – Любого мужчину из нашей семьи должен убить его потомок? Это же чушь! Я… Я учил историю. Клеарх умер от старости. Пирос – от разлития желчи.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Верно, – кивнула Фимения. – Но те, кто погибли насильственной смертью, пали от сыновних рук. Никогда не было так, чтобы Пелонида убили чужие люди. Только собственные дети. Ктесей задушил Сазона. Фроний проткнул копьём Нелея на охоте. Праотца Пелона вызвал на поединок Диодор и перерезал горло. Выходит, для любого из нашей семьи – либо собственная смерть, либо убьёт родной сын.

– Это… – голос Акриона дрожал, как будто он в первый раз вышел на орхестру и собирался прочесть монолог. – Это правда?

– Так говорят, – Фимения провела рукой над курильницей. – Но зато можно не опасаться, что умрёшь на войне, или что погубят лихие люди. Хотя войн уже давно не было, с тех пор как Феб запретил.

Акриону захотелось вскочить с топчана, заорать, швырнуть курильницу о стену, растоптать кувшин на полу. Сердце колотилось, в ушах стоял звон, перед глазами сгущалась краснота. Проклят. Проклят. И исполнил проклятие. Убийца.

Келья вдруг стала тесной, потолок вот-вот готов был рухнуть. Воздух раскалился. Что-то раздулось в груди, что-то огромное, сильное, жестокое. Оно искало выход, и выход был совсем близко. Нужно выпустить его, нужно дать свободу, пусть вырвется на волю, пусть всё сокрушит, всё раздавит! Будет легче, будет проще! Скорей! Ну!..

Раздался треск.

– Акринаки! – ахнула Фимения.

Краснота развеялась. Огромное существо в груди исчезло, как и не было. Заболели руки: оказывается, он со всей силы сжимал край топчана. Акрион растерянно поднес к свету ладонь. В пальцах были зажаты толстые щепки, занозистые края впились в кожу. Он опустил взгляд. Деревянный каркас белел свежими изломами – там, где он вырвал из древесины два куска, справа и слева. Вырвал голыми руками.

– Братец, – прошептала Фимения. – Ради Аполлона… Что с тобой?

Он отбросил щепки в угол. Вдохнул медовый дым ладана, задержал дыхание, успокаивая кровь в жилах. Выдохнул.

– Что со мной? – проговорил он. – Вот что со мной. Я много лет жил, не помня семьи. С чужими людьми, которых считал родителями…

Какой-то голос шепнул, перебивая: «Как они там? Поди волнуются из-за тебя…»

«Не время», – отмахнулся от голоса Акрион.

–…которых считал родителями, – повторил он. – Был актёром. Постигал мастерство, выступал в театре Диониса. А два дня назад увидел сон. Будто бы играл роль, как наяву. Но только это и было наяву. О Феб милосердный, не знаю, как сказать…

Дым беззвучно плясал в пламени лампы, обвивал курос, затекал под потолок. В келье стояла глухая, мертвенная тишина. Фимения сидела на полу; волосы её, длинные, смоляные, сбегали вниз до грубо отёсанных каменных плит. Глаза не источали больше гнева и яда, взгляд блуждал по лицу Акриона и словно бы искал что-то потерянное. Потерянное много лет назад.

Он рассказал ей всё. Во всём признался. Как, одурманенный, проник во дворец. Как нанёс смертельную рану отцу. Как встретил Кадмила, божьего вестника, и благодаря ему спасся. Как пришёл к Семеле, чтобы вспомнить вкус материнской любви, но вместо того узнал вкус предательства. Как с помощью Эвники бежал из темницы. Как услышал в священной роще голос Аполлона, поклявшись в ответ исполнить его волю. Наконец – как хитрость помогла им с Кадмилом обойти храмовую стражу, чтобы Акрион мог предстать перед сестрой. И спеть позабытую детскую песенку, которой они дразнили друг друга в детстве.

Не сказал только о страшном сне, в котором крылатые чудища выли посреди затерянной во мгле цветочной поляны.

Легче от рассказа не стало. Зато стало как-то спокойней, будто поведал опытному лекарю о больной незаживающей ране.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Так показалось на миг, а потом Фимения рассмеялась и хлопнула в ладоши.

– Значит, это матушка устроила! – воскликнула она. – У неё всё получилось!

«И ведь даже не сомневается, – подумал Акрион с горечью. – Одно к одному».

– Магия? – спросил он хмуро. – Мать меня заколдовала, да?