О чём молчит Ласточка - Катерина Сильванова

рубашкой — от ударов, которыми хотел заглушить память о Юре! Он не имел никакого морального права даже говорить с ним теперь.

И, сидя на заднем сиденье такси, рассматривая улицы города, по которым он всё дальше и дальше уносился от Юры, Володя продолжал убеждать себя в этом.

Внутренний голос был прав. Того Юры больше нет. Тот юный Юрка, которого Володя любил двадцать лет назад, давно исчез. И сейчас там, на сцене, дирижировал оркестром совершенно другой мужчина. Мужчина! Молодой, талантливый, красивый мужчина, а не юный, неопытный и до трепета прекрасный Юрочка!

Этот Юра изменился, он уже давно уехал от той жизни, которая когда-то была у него здесь, в этом городе.

В зале на концерте было много людей. Значит, его знали. Значит, Юрину музыку слушали в Харькове. И, скорее всего, Юра не впервые приезжал сюда с концертом. Но он не искал Володю! Потому что если бы искал — пришёл бы под иву и обязательно нашёл бы.

А если Юра не искал с ним встречи, значит, не хотел её. И тогда Володе тоже не стоило её искать. Им нельзя было встречаться, тем более сейчас.

Тем более с таким Володей. Он предал его тогда, в прошлом. Он оттолкнул его, несмотря на то, что обещал больше никогда не отталкивать. Он предавал его все последние двадцать лет: лечился от него, пытался вытравить из памяти, из сердца, забыть. Заменить другими.

Он не посмел бы посмотреть теперь Юре в глаза.

Уже выезжая из города, Володя попросил таксиста остановиться возле аптеки. А по возвращении домой, забыв о предупреждении Игоря не превышать дозу, закинул в себя сразу две таблетки.

Насыпав корма Герде, он кое-как стянул с себя пиджак, бросил его на пол у кровати. На рубашку и брюки сил уже не хватило — Володя просто упал лицом в подушку.

Почувствовал, как в руку, свисающую с кровати, ткнулся мокрый нос. Герда грустно скулила, требуя ласки. Володя, ощущая, как начало мутнеть сознание, слепо погладил её по голове.

— Всё хорошо, девочка. Завтра всё будет хорошо…

Глава 5. Особенный друг

Сон был долгий, крепкий, глубокий. Подобно болоту, он поглотил Володю, и, словно из болота, Володя не мог выбраться оттуда сам. В нем не было ничего, лишь долгожданный покой и непроницаемая тишина. Десятки звонков и СМС, от которых разрывался телефон, не сразу достигли сознания. Лишь проспав пятнадцать часов, Володя начал ощущать, что где-то там, за завесой сна, есть реальный мир, который пытается вернуть его себе.

Раздражающая трель мобильного прорвалась к нему сквозь пустоту и разбудила. Володя не мог оторвать от подушки тяжелую, будто налитую свинцом голову и нашарил телефон рукой — тот лежал в кармане брюк. Оказалось, что он бухнулся спать, не раздеваясь, в той одежде, в которой вернулся.

— Да, — прохрипел он в трубку и попытался разодрать глаза. Вышло не с первого раза.

— Ты там живой вообще? — прокричал Брагинский. — Вова, приезжал подрядчик, мы ждали тебя всё утро! Хоть бы предупредил, что отбиваться придется мне.

Володя прищурился, пытаясь привыкнуть к дневному свету, с трудом сел, облокотился о колени. Голова гудела — он не пришел на работу? Почему? Проспал?

— А сколько сейчас времени? — прогнусавил он.

— Полдень.

— А какой сегодня день?

— Ты заболел? — Сердитый тон Брагинского сменился обеспокоенным. — Ты собираешься сегодня на работу?

— Заболел, да, — пробормотал Володя, качнул головой и застонал от боли — виски стиснуло так, что побелело в глазах.

«Что за отраву мне Игорь подсунул?» — прошептал, сбрасывая вызов, после пожелания Брагинского выздоравливать.

На телефоне оказалось семнадцать пропущенных вызовов и три СМС. Володя удивился, что прекрасно видел без очков, пока не сообразил, что линзы тоже не снял. Пролистнул вызовы, открыл СМС. Все три — от Маши.

«Вернись! Это ведь он!» — писала она в полдевятого. Спустя полчаса: «Я сейчас подойду к нему и скажу, что ты был здесь и сбежал как трус!» Последним было: «Володя, ты, конечно, меня извини, но ты ИДИОТ!!!»

События вчерашнего дня стали медленно проясняться: проступили серостью утра, пересекли ранний вечер ударами Игоря и прогремели вечером поздним — магией музыки, взмахами дирижёрской, но будто волшебной палочки. Вспомнились чьи-то большие руки, жесткие волосы, аккуратный профиль. Юра.

— Боже… — простонал Володя. Раскаяние обрушилось на него.

Он вскочил с кровати и бросился из комнаты в гостиную. Запутавшись в одеяле, чуть не упал, схватился за косяк и замер как вкопанный: «А куда бежать? И зачем? Куда теперь спешить, если опоздал еще вчера?»

Голову стискивало болью, Володя сжал пальцами виски, чуть было не порвав до сих пор надетую рубашку — мятая и перекрученная во сне одежда мешала. Володя сбросил ее прямо на пол и устремился в ванную. Надо было подумать, но сердце колотилось как бешеное, руки дрожали, а мысли метались, сталкивались друг с другом и путались. От вины и стыда на глаза наворачивались слезы. Или это потому что пятнадцать часов проспал в линзах? Да, конечно, поэтому.

Володя встал в душевую кабину. В воображении вспыхнул образ взрослого Юры. Того Юры, каким он был не сто лет назад, а вчера, каким он стал — высоким, статным, изящным. С чертовой дирижерской палочкой в руке.

Глаза опять защипало. Проклятые линзы!

Володя не глядя схватился за вентиль и крутанул его. Ледяная вода обожгла располосованную спину. По телу прошла волна боли. Он вскрикнул. Все его мысли обратились к боли и сосредоточились на ней. Но Володя не отступил, ждал, когда привыкнет. А когда привык, подкрутил вентиль горячей воды.

— Сука! Сука!!!

Почему Володя не подумал, что пианист может быть композитором и дирижером? Почему так зациклился на том, что этот человек не может быть Юрой? От чего защищался, от кого? От него? От музыки, от памяти о нем? От страха, что раз не пришел под иву десять лет назад, то… То что? И что с того, что он не пришел к иве тогда? Мало ли причин могло быть. Но теперь