Женщины в игре без правил - Галина Щербакова

Оказаться без таланта и без хорошего счета в сорок лет — это штука посильнее, чем фауст-патрон. Это атомная бомбардировка, когда на стене после тебя останется одна тень.

Нет, Наталья еще не была в той панике, которая уже поражение. Нет и нет! Больше всего она злилась на мужа и сейчас прикидывала варианты. Что дешевле: быть с ним или не быть. Не проще ли его выделить… Снимая ему, к примеру, квартиру. «Самое дешевое, конечно, — думала Наталья, — его отравить. Это, конечно, я так, в порядке бреда… Но вариант красивый… Я бы его хорошо похоронила».

Именно на этой увлекательной мысли ее захватил звонок: звонила Мария Петровна.

— Елене поставили капельницу, — сказала она. — Я очень беспокоюсь. Не можешь ли ей помочь ты… своими методами?

«Господи! Где ты была, сестра, два месяца назад, когда от меня шел ток!» — подумала Наталья. Но сказала Другое.

— Конечно, — сказала она. — Где она лежит?

Попала же она на место собственной аварии, потому что хотела по дороге захватить «одну ведьмочку» из молодых, да раннюю, которая ее, Мавру, чтила, которая с ума спятит, что та ее о чем-то просит. У Натальи есть хорошее объяснение: «Родственница. Она, Мавра, родственников не пестует. Запрет, мол, ей такой дан».

В их деле, где начинается правда, а кончается вранье, никто не знает. Сам человек не знает: плетет, вяжет лыко, а глядишь — у него в руках уже серебряная нить… Но не факт, что надолго красавица нить попалась в руки… Глядишь — опять лыко.

Ведьмочка жила почти на том самом перекрестке, откуда вперед головой вылетела Наталья, а Мавра, сердешная, сгорела дотла.

Ступив на асфальт, Наталья почувствовала жар и изнутри, и извне. Так уже было в детстве. Она забыла про это, а сейчас вспомнила. Перед тем самым последним маминым гриппом. Она играла во дворе, сгребая лопаточкой грязь. Ночью выпал снег, но утром растаял, и ей так тогда хотелось добраться до беленьких кучек, что еще гнездились там, где не топтались люди. Она пробивалась к снегу лопаткой, а мама кричала, чтоб вышла из грязи.

Мама выбивала половик, который свернула с вечера, мечтая бросить его на чисто-белый снег, а снег исчез, и приходится по половику тюкать выбивалкой, а была мечта о снеге, была…

Так вот, вдруг маленькая Наташа почувствовала жар изнутри и снаружи. Мир на минуту стал другим, без снега, без грязи, без половика, без выбивалки… Без мамы…

Она смотрела в ту сторону, где была мама, но там не было никого… Там абсолютно никого не было…

…Сейчас же — наоборот — мама была. Она опять стояла, держа в руках Елену, как тогда, в первый раз.

— Что ты мне хочешь сказать? — спросила Наталья. — Если помочь ей, то я туда и иду.

Но в этот миг как оглашенная выскочила из подъезда «ведьмочка» Клара, круглая, как колобок, девица, вся в перетяжечках, как младенец. От нее тоже шел жар, отчего Натальин жар скукожился, засох, свернулся, обратился в прошлогодний лист и пристал к сапогу.

Наталья аккуратненько сняла лист и спрятала в сумочку. Клара внимательно следила за этими странными движениями. Мавра — мастер в их деле и просто так грязь с улицы в сумку не положит. Хотя у проидошистой Клары была и другая мысль, погрубее, попроще: Мавра положит любую грязь хоть в сумку, хоть к сиськам — для понту! Дело это известное, жизнью проверенное, не напустишь туману и тайны, ни черта не сработаешь. Их рыбешка очень уж часто ловится на кусочек дерьма. Но то, что Мавра ворожит перед ней, Кларой, которую сама и пригласила, обижало. Я-то тебе не клиент!

— Меня на этом самом месте звездануло, — сказала Наталья.

— Да ты что! — восхитилась Клара. — Я знала — рвануло машину, но не знала, что тебя. — Хотя прекрасно все знала.

— Меня! — засмеялась Наталья. — Но я уверена — по ошибке. Я чернотой никогда не занималась.

— А я занималась, — сказала Клара. — Но бросила — очень потом болит физика. Видишь? — Она показала Наталье запястье. На нем странно была сдвинута кожа, как будто ей кто выкручивал руку, а сумел скрутить шкуру.

На перетяжечках это виделось особенно хорошо. — Болит, сволочь. Сейчас вот болит. Ты на меня не действуй, ладно?

— Я сегодня пустая, — ответила Наталья.

— Ну и хорошо, — обрадовалась Клара. — Значит, болит от чего-то другого.

Но потом, пока ехали, у Клары рука прошла, трепались про разное, в основном про мужчин. Клара была незамужней и не торопилась: ждала знака судьбы. Наталья в этом разговоре вернулась мыслью к собственной ситуации — отпустить «своего козла» на волю или не отпустить, а Клара возьми и скажи:

— У тебя еще будет мужик. Военный чин.

Так что не держись за оперетту…

Клара сказала и пожалела, потому что тут же поняла, что потом и «чина» не станет. Она косила глазом на красавицу ведунью и пыталась разобраться: что же не так с коллегой по работе, какой такой у нее изъян, что видится она до конца одинокой… «Дала бы, что ли, ладонь посмотреть…» Клара примеряла судьбу на себя — тоже ведь одна и в очередь никто не становится. Может, все дело в даре? Тогда, может, ну его? А как его ну? Клара вся сжалась, свернулась в себя, а эта великая Мавра аж трепещет от ее слов, засветилась, дурочка.

А Наталью действительно охватил трепет восхищения Клариным даром. Она так не умела сроду, в самые лучшие свои моменты, когда, казалось, все знала, вплоть до…

«Я ведь даже заблокироваться от нее теперь не могу», — думала она. Сжала ладони, потом расслабила, еще и еще…

— Ничего не вижу, — засмеялась Клара. — Не дрейфь.

Наталья давно думала об этом неуправляемом, неукротимом выплеске неведомой энергии, которая обрушилась на людей вместе со всем другим обрушением.

Произошел сдвиг, и обнажилось потайное, и что с ним делать, куда его девать нынешнему человеку-обрубку, неясно. Он слепой, глухой и давно ничего не слышит. Его душа, как дурочка на базаре, ходит, бормочет, стыдит его.

А он ей: да пошла ты, мразь!

Кому дано объяснить это время и этого человека, какому ведуну? Люди все поголовно живут со сдвинутой психикой, в крайнем случае со сдвинутой кожей на запястье.

Елена посетителям обрадовалась, сказала, что капельницу уберут завтра.

— Тут у нас нянечка, она ругается на лежачих, кричит, что рожать-то будут ногами! — смеялась Елена.

Посидели, поболтали. Клара тайны своей профессии не скрывала, поводила по палате руками, плохо видящей Вере сказала, чтоб та не маялась дурью — ребенок из нее выскочит, как пуля. Другим жаждущим тоже пообещала разного хорошего.

— А вы сами рожали? — спросила у Клары одна периферийная с не тем резусом.

— Мы сами не рожали, — ответила Клара. — Мы сами девушки.

— Откуда же вам тогда знать? — поджала губки резусная. — Тут ведь такая тонкость…

Клара тяжело, с натугой вздохнула и сказала, что неверующая из русской глубинки может ей не доверять, но все-таки пусть после родов муж на нее не наваливается сверху своим огромным пузом, нечего стесняться, надо сказать, что есть и другие способы любви. Резусная натянула на голову одеяло и не вылезала до самого ужина, а после ужина сказала, что понятия не имеет, как это мужу можно сказать про такое, как будто про это вообще говорится.

Но это было уже вечером, Елене сняли капельницу, и она расхаживала по коридору. Наталья же была дома и думала нелегкую думу.

Дело в том, что Клара сказала сразу:

— Ты беспокоилась о ребенке? Все в полном порядке. Такой парень! Но я тебе скажу прямо… что-то тут не так… Я не поняла что… Может, права та дура, которая меня уличила в незнании… Что-то не так…

— Что? — приставала Наталья.

— Ну не знаю, не знаю, — отвечала Клара. — Не приставай больше. Ты же видишь, я не вру, не скрываю… я не понимаю…

И теперь Наталья ждала звонка Марии Петровны, которая тоже спросит «ну?», и она ей соврет: скажет, что все в порядке, ребенок, мальчик, здоров, а Елене сняли капельницу.

И хватит с ними. То их не было, родственников, а то сразу стало много-много. Свои дела вставали во весь могучий рост. Наталья собиралась еще раз сходить на место аварии, где ее охватил сегодня огонь и жар, и она вспомнила, как мама выбивала половик. Сходить надо поздно вечером, когда на улице мало людей, это, конечно, по нынешнему времени дело небезопасное, мало ли какая подворотня что в себе хранит. Значит, надо взять с собой Милку. Пусть невдалеке посидит на стреме в машине с пистолетиком в кармане. Пусть девочка посторожит маму, идущую за тайной.

Казалось, обо всем договорились: Кулачев переезжает.

Но в последнюю минуту Мария Петровна все поломала.

— Маруся! Господи! Ну почему? — чуть не кричал Кулачев.

— Подожди, — отвечала она. — Все-таки я заберу ее после роддома к себе. Заберу. Хотя бы на первое время.

Она очень слаба. Тебе же будет неудобно. Ты хоть знаешь, что такое крохотулечка в доме? Да и Лена будет смущаться. Я помню, как стеснялась своего свекра, когда у меня на халате проступало молоко. Я оттягивала халат, и оно бежало по животу, липкое, щекотное…