Женщины в игре без правил - Галина Щербакова

Он примчался в тот же вечер, и она, пока возилась с замками, просто упустила момент, когда он ее обнял.

Щелк-прощелк деревянными пальцами, и уже вся в руках, обхвачена и захвачена.

Она уткнулась ему в грудь, услышала тарабах его сердца, даже как бы уловила синкопы, по-медицински они называются тоже красиво — экстрасистолы. «Господи! Как хорошо! — подумала она, вдыхая запах его одеколона, тела, чувствуя, как в нежности его рук окостеневшие ее пальцы становятся гибкими и способными ощутить под рубашкой майку, угадать под ней бугор его плеча, а скользнув вниз, вникнуть в теплую подмышку, такое удивительное, сладкое возвращение в свои пределы, домой. — Господи! Как хорошо!»

Кулачев замер, держа ее в руках, боясь спугнуть счастье. С этой женщины станется — вырвется, вытолкнет.

Но ведь ему такая и нужна — своя-несвоя, награда, которая уходит сама, когда захочет…

— Ну что же ты со мной делаешь? — тихо сказал Кулачев в ее макушку. Седой круг ее волос нахально захватывал пространство головы, а он знал, как она к этому относится — к собственным заброшенным угодьям. Плохо относится. И до сих пор следила.

— Потому что сверху это выглядит лысиной! — так она ему объясняла летом, когда он предложил ей не красить волосы.

Сейчас в этой забытой седой тонзуре скрывалось признание страданий Маруси, ее смятения перед всем случившимся.

— Что же ты, дурочка, делаешь с нами? — спросил он тонзуру. — Кому же от этого лучше? Живу в пустой квартире один, как идиот… гнию… Пью водку…

— Не ври, — сказала Мария Петровна.

— Не вру, — ответил он. — Иначе не могу уснуть…

— Ну… не знаю, — сказала она, выходя из рук. — Она скоро рожает… Ее кладут на сохранение, я все придумала, как будет потом.

Она рассказывала ему подробно, даже излишне. В этой излишности и было самое главное — ее неуверенность, что проект будет принят. И она толклась на частностях, мелочах, доказывала — себе? Елене? — как оно хорошо придумано! Она даже употребила чужое ей слово «клево», что доказывало: Маруся видит перед собой и Алку как возможного оппонента.

— Сядь, — сказал он. — Проект хорош за неимением лучшего. А лучший есть. Никто никого не трогает, и все остаются на местах. Я переезжаю к тебе, а мою новую квартиру оставим Алке, когда ей понадобится.

Мария Петровна испытала почти ненормальное счастье. Как было хорошо! Но, уловив именно ненормальность, решила тут же придавить и счастье.

— Не будем возвращаться к теме, — сказала она не своим голосом.

— Будем! — сказал Кулачев; — Я переезжаю к тебе сегодня.

У нее кончились силы борьбы. Она сидела, опустив руки, немолодая, седая, удрученная женщина… По улице, подметая грязный тротуар дорогими мехами, ходили длинноногие красотки этого времени. Кулачев любил на них смотреть, на их лихость и пренебрежение к цене вещей и самой жизни, на их упоение этим секундным счастьем владеть мехами, машинами, мужчинами… Они выбрали счастье момента и кайфовали вовсю. Он восхищался их свободой от всего — и от ненужного в равной степени, как и от нужного. Это была новая порода женщин. Секретарши, парикмахерши, студентки, медсестры чувствовали себя вправе иметь счастье сразу. "Ах, мои лапушки, — думал о них Кулачев, — как же я вас люблю!

Как я рад, что вы есть и метете тротуар собольим мехом.

Так им и надо — королевским мехам. Я бы так и ехал за вами всю жизнь, если бы мне не надо было в один переулок. Там есть совсем другая женщина. Другой породы. Я вас не обижаю, нет… Но за вами я поеду, а за нее я умру.

И вы мне скажете: «Идиот! Езжай за нами. Ты же еще не в смертном возрасте. Тебя еще и колом не убьешь…» Вот этого вы никогда не поймете — близости любви и смерти, их погибельно-упоительной связи… А женщина — ну что вам сказать? Я не знаю, что… Она — Одна. Единственная. Сто пятнадцатая… Группа крови".

— ..Ее кладут на сохранение в сто пятнадцатую больницу. Ты меня слышишь? Что с тобой?

— Какие проблемы? — сказал Кулачев.

— Ты ездишь по гололеду?

— Еще как! Я гололедный ас…

— Я бы тебе не позвонила…

— Да здравствует сохранение и гололед! Да здравствует сто пятнадцатая группа крови…

— Что ты мелешь?

— Я спятил.

Он хитрый. Он воспользовался моментом и снова обнял ее… И она поняла, что надо сдаваться. А главное — как этого хочется…

Елена сказала в палате, что муж в командировке; а через два дня к ней пришел Кулачев, и беременные подружки спросили:

— Он тебе кто? Любовник?

— Почему не брат? Сват? Шурин? Деверь? — возмутилась Елена.

— Точно любовник, — сказала лежащая глобусом живота вверх Вера, попавшая сюда по причине плохо видящих глаз. «Мне тужиться опасно», — объясняла она. У нее прекрасно срабатывал закон компенсации — плохо видя. Вера слышала любой секрет в чужое ухо и радостно делилась открытиями. Именно она выклевала тайну, что молодой ухоженный мужик любовник не Елены, а ее матери, женщины немолодой и строгой.

«Только мне этого не хватало, — думала Елена. — Обсуждать с ними маму».

Но они сели вокруг нее кружочком, даже Вера приподнялась на локоток и сказала:

— Да ладно тебе… Разбежимся в разные концы и сроду не увидимся… Как это у них началось? Кто кого охмурил?

— Я не разговариваю с матерью на эти темы, — ответила Елена.

— A с кем же ты разговариваешь? — строго спросила Вера.

— У нас в семье это не принято. Ни с дочерью, ни с матерью… Это табуированная тема.

— Какая? — спросила Вера. — Мать гуляет с дядькой, который годится тебе, и вы про это ни гугу?

— Девочки! — сказала Елена. — Мне сердиться вредно, но если вы меня не оставите в покое, я устрою скандал. Я такое устрою, что мы все родим преждевременно.

— Скажи одно, — все-таки вставила слово Вера. — Всего одно. Он детей бросил ради твоей матери?

— Нет, — ответила Елена. — Нет у него детей. Все?

Все!

Мысль, сделав нехитрый переворот, сошла с колеи и побрела туда, куда не звали. К Павлу Веснину. Не раз и не два пыталась дойти Елена в это зафлажкованное место — резервацию под его именем. Идти или не идти дальше? Искать или не искать? И всегда все кончалось одним и тем же: она его непременно нашла бы, будь она пуста. Тогда поиск был бы не поиск, а просто игра в угадайку: «Ты меня помнишь? Ты меня знаешь?» Сейчас же — что бы она ни говорила и как бы себя ни вела — задача дается ему. Как ты поведешь себя, Павел Веснин, в этом случае? А? Как? Но ведь она сама пришла к нему в ту ночь? Сама!

Нет, если бы он хотел, он бы уже объявился хоть раз.

Приехал бы и позвонил в дверь. Значит, это была «в той комнате незначащая встреча». И ребенок у нее не от него…

Он скорей от той погибшей девочки, что уронила на них слезу. Хотя в ее положении и в наше время оперировать, даже очень тайно, мистическими мыслями глупо и бездарно. Не подумать ли тебе, подруга, как ты вырастишь двоих детей на одну зарплату? Конечно, есть мама… Но получалось, что у мамы в кои-то годы возник роман, а она на нее с малым дитем, свинство же!

В больнице отметили, что у Елены как бы все показатели пошли на минус, и ее положили под капельницу.

Наталья у места своей аварии оказалась неожиданно.

Только-только отколупнула с лица струпья после несчастья и научилась тональной пудрой скрывать розовые пятнышки от них.

С тех пор как она бросила свой плодоносящий бизнес, прошло всего месяца два, но течь в дому образовалась приличная. Главное же, опереточный муж, смирно стоявший в дорогом стойле, быстро отвязался, объяснив это тем, что ему, творческому человеку, стало утомительно перебирать ногами в одном месте. «Застой», — образно сказал он о стойле.

Наталья ждала, что в этот момент у нее загорячеют ладони и возникнет тонкая звенящая струна и вниз по струне к ней придет знание в виде слова ли, изображения, касания и твердая, как кристалл, или густая, как горячий асфальт, проблема ли, неизбежность превратится сначала в облако, потом в туман, потом в кольцо дыма, а потом просто исчезнет навсегда, оставив после себя легкий запах сгоревшей бенгальской палочки. Но со времени аварии она была бессильна. Тогда, сразу, отказывая своим клиентам, она думала, что поступает так, руководствуясь неким высшим смыслом, а оказалось, руки, выбиравшие деньги из вазы, знали все раньше. Денежки надо поберечь.

Теперь, когда спали струпья с лица и муж вышел из пут, в которые вошел сам добровольно и радостно, Наталья поняла, что жизнь ее выкинула из машины не только в прямом смысле, но и в некотором другом тоже. Она думала, сколько еще сможет продержаться на старом ведьминском авторитете, используя накатанные приемы, а то, что к этому надо будет прибегнуть, не вызывало сомнения: она привыкла жить хорошо, начиная считать деньги сначала со ста, потом с тысячи, потом с десяти тысяч, потом с пятидесяти долларов, перед самым вылетом «в дверь, как в трубу», сто долларов были у нее расхожей бумажкой на день. Надежды на работу среди нетрадиционников лопнули. Кучно держались только слабаки. Те, что знали «струны и горячие ладони», предпочитали индивидуальную трудовую деятельность. И правильно делали, между прочим.