Сон негра - Даниил Юрьевич Гольдин

свинья деловито жрет мою ногу. Давно жрет – уже обглодала все ниже колена, вместе с сапогом и торчавшей стрелой прожевала. Хрюкает довольно. Та самая свинья, кажется, которая в деревне чуть меня не сшибла.

Я тихо поднял автомат. Свинья дернула дряблыми ушами, но не подняла головы, слишком увлеченная трапезой. Я погладил пальцем рычажок предохранителя, убедился, что он снят, и мягко надавил гашетку. «Щелк-щелк-щелк» – отозвался автомат. Свинья подняла голову, посмотрела на меня с недоумением и вернулась к еде. Из ее пасти торчал неподатливый изжеванный кусок сапога.

Тогда я попытался отогнать ее еще целой ногой, заехал сапогом по мягкому пяточку – хрюшка взвизгнула и отскочила, но только на мгновение, потому что почти сразу подошла обратно и принялась за филейное бедро повыше – там, где я уже не мог достать ее каблуком. Зато теперь я дотягивался автоматом: ухватив его за ствол и размахнувшись из-за головы, врезал скотине железкой между глаз.

Что-то глухо хрустнуло. Свинья тяжело осела, привалилась головой к моей ноге и заворочалась, но дохнуть пока не собиралась. Всю харю ей заливала кровь, один глав потек, а она все равно дотянулась до моей ноги и продолжила меланхолично ее потреблять.

Я ударил еще раз в то же место. Череп просел. Свинья дернулась и издохла.

Автомат оказался бесполезен – в нем не было патронов, а я остался лежать под высокой голой сосной. Не чувствуя боли я, однако, понял, что моя подвижность теперь сильно ограничена ногой, в которой больше нечему перемещать кости: все мясо кануло в свиное брюхо, и пройдет много времени, прежде чем я выползу куда-то из леса.

Дубровского нигде не было видно. Костерок, похоже, потух давно: я дотянулся до него рукой, пощупал угли – они успели остыть. Давно ушел.

Надо бы что-то делать. Но куда ползти? Разве что костыль себе смастерить, но под благородными соснами во мхе я не увидел ни одной подходящей ветки, достаточно прочной, чтобы выдержала мой вес. А была бы – наверное, меня тут же на ней бы и вздернули ночью, никуда не таская.

Пытаюсь перевернуться на живот, и это вдруг оказывается куда труднее, чем я думал. Без привычной ноги все тело по-другому ощущается, как будто гораздо легче стало и насквозь резиновое.

Вдруг слышу: какой-то шум в отдалении и сухой треск. Очередь. Короткая, в три патрона. Еще очередь, и громче гул. Словно что-то валом катится через лес ко мне, но еще далеко очень.

Гул все нарастает, я долго не могу ничего разглядеть, как ни всматриваюсь в однообразие сосновых стволов. Снова пытаюсь повернуться на живот и уползти. Теперь успешнее. Нога волочится. Стопа болтается и, кажется, грозит отвалиться или растерять свои косточки – на паре лоскутов держится, вся обглоданная до тонких костных лучей. Пальцы целиком, с костями отъедены.

Я могу еще в колене ногу сгибать, на весу держу ненадежную стопу и, другой ногой в мох упираясь, ползу к камням.

Там всего метра три, а пока полз, думал, что только всю жизнь и делал, что полз эти метры, будто от сосны до камней был квадриллион километров, которые мне предстоит пройти до города Ив. Один за другим тянутся, один за другим.

И все же дополз, ведь не может же быть ничего бесконечного, не бывает в природе, а раз все конечно, значит, и до этих камней я должен был когда-то доползти. Вот и дополз.

А только дополз, перевернулся снова на спину, привалился к теплому валуну и увидел тень, мелькающую среди самых дальних стволов, что я мог разглядеть. Тень металась из стороны в сторону с некоторым ритмом, сложным, но уловимым, будто петляла, запутывала следы или хотела от кого-то скрыться за стволами благородных сосен.

Он приближался быстро. Дубровский – я узнал его сразу по неестественной пластике движений. Он присаживался с каждым скачком на одну ногу, как на пружину, сгибая ее почти под прямым углом половины, чтобы совершить следующий гигантский прыжок.

Гул нарастал, видимо, настигая его. Он вдруг поднял над головой автомат и пустил себе за спину очередь веером.

В несколько скачков он достиг камней и присел рядом со мной у валуна, надсадно дыша. Сглатывал и сипел.

Сатир перезарядил автомат, щелкнул новый магазин, а я ощутил, что, в камнях под спиной проснулась легкая дрожь. И тут же увидел вал темных тел, вырвавшийся из-за деревьев.

Сотню метров стадо преодолело за несколько секунд, я только тупо пялился на искореженные свиные рыла и слушал оглушительный визг. Вот прямо сейчас они снесут и меня, и камни, и козлоногого. Даже не остановятся, как саранча сметут на лету. А, может, они и не с голоду бежали, а от чего-то страшного, что их погнало напролом, через лес.

Я вспомнил шепчущую живую черноту, пожравшую вчера всю деревню, вылупившуюся из арбуза-живота в синих тугих прожилках, и как она на меня дышала. И так мне сделалось жутко. Не от рвущихся прямо на меня свиных рыл, а от одной идеи о том, что позади них, что их спугнуло. Что-то совсем черное, влажно дышащее мне в лицо. Эта фантазия парализовала меня, оставив тупо смотреть на приближающуюся волну визжащих свиней. Да я и не думал уже выбраться. Просто сидел и ждал. В конце концов, почему бы не покормить животных?

Но Дубровский вдруг с силой толкнул меня, я повалился на бок, и лицо мое оказалось прямо перед черным зевом лаза.

– Ползай! – проблеял он, вскочил, дал короткую очередь, утонувшую в бешеном хрюканье, и полез на камень, отчаянно терзая копытами по его мшистый бок.

Помочь ему я ничем не мог. Да и кто как не он оставил мне автомат без патронов?

Туда тебе и дорога, Дубровский, в свинячьи желудки. Без злобы я это как-то подумал, даже с сожалением. Но помочь все равно не мог, поэтому бросился загребать локтями изо всех сил. Сунул руки в лаз – там оказалось не за что зацепиться. Утрамбованные сухие стенки. Нора шла чуть под углом вниз, и я, истерично извиваясь, угрем просочился внутрь, успел подтянуть ногу, и тут грохнуло.

Все сплющилось: я решил, что меня раздавило, и смотрел на это со стороны как-то отстраненно и даже со скукой.

Мир заглох, угас, и когда в камни врезалась свиная туша, подхваченная взрывной волной, я услышал это будто сквозь толстый слой ваты. Я видел и себя, зажатого под каменными жабами в извилистом лазе, и гранату, которую бросил Дубровский под ноги черным свиньям.

– Одна скотина с другой