Законный брак - Элизабет Гилберт

Однако я весь вечер посматривала на бабулю тайком, и мне казалось, что она наблюдает за нами словно из другого мира. В ней было что-то эфемерное, к тому же она держалась так тихо и сдержанно, что временами казалось – вот-вот, и совсем растворится. Хотя она сидела напротив меня и я могла бы дотронуться до нее, если бы захотела, ощущение, что она находится в другом измерении и снисходительно смотрит на нас с высокого трона где-нибудь на Луне, не пропадало.

Несмотря на тесноту, в доме Кео было так чисто, что можно было есть с пола. Именно так мы и делали. Усевшись на бамбуковую циновку, мы ужинали, скатывая шарики риса руками. По лаосскому обычаю пиво пили из одного стакана, передавая его по комнате от старшего к младшему. Ужин состоял из вкуснейшего острого супа с каракатицей, салата из зеленой папайи в густом рыбном соусе, клейкого риса и, разумеется, лягушек. Лягушки были с гордостью поданы к столу как основное блюдо, и, поскольку они были свои, домашние, слопать их пришлось немало. Мне приходилось пробовать лягушек и раньше (точнее, лягушачьи лапки), но это совсем другое дело. Ведь Кео разводил лягушек-быков – гигантских, упитанных, мясистых и жирных. И готовили их, порезав большими кусками, как курицу, а потом отварив с кожей и костями. Кожа далась мне труднее всего, потому что даже после варки осталась совершенно явно лягушачьей, покрытой пятнами, резиновой, склизкой…

Ной внимательно смотрела, как мы едим. Во время ужина она почти все время молчала, лишь один раз заметила: «Не ешьте один рис – берите и мясо». Ведь мясо – ценный продукт, а мы были уважаемыми гостями. Поэтому мы съели все куски резиновой лягушатины с кожей и костями, прожевывая и не жалуясь. Фелипе целых два раза попросил добавки, отчего Ной зарделась и с нескрываемой радостью улыбнулась, потупившись в беременный живот. Я прекрасно понимала, что Фелипе проще съесть свой вареный ботинок, чем проглотить очередной кусок вареной лягушки, и потому в тот момент снова поняла, что люблю его безгранично за то, что он такой добрый. «Его можно привести куда угодно, – с гордостью подумала я, – и он везде поймет, как себя вести».

После ужина Кео поставил нам развлекательно-образовательный фильм про традиционные лаосские свадебные танцы. На экране строгие и серьезные лаосские девушки в сверкающих саронгах и при полном макияже танцевали на сцене помещения, похожего на диско-клуб. По большей части они стояли неподвижно и крутили руками с улыбками, словно зацементированными на лице. Полчаса мы смотрели это действо внимательно и молча.

– Это превосходные профессиональные танцоры, – наконец проговорил Кео, разогнав странную полудрему. – Певец, который поет на заднем плане, в Лаосе очень популярен – как у вас Майкл Джексон. Я с ним лично знаком.

В Кео была невинность, наблюдать за которой было почти невыносимо. Вся его семья излучала неиспорченность, какую мне прежде не приходилось встречать. Несмотря на присутствие телевизора, холодильника и вентилятора, современность будто и не затронула их – и уж точно не было в них ни капли современного холодного апломба. Кео и его родные общались с нами без всякой иронии, цинизма, сарказма и самовлюбленности. У меня в США есть знакомые пятилетние дети, которые и то циничнее этого семейства. Да что уж там – все пятилетние дети в США циничнее Кео и его семейства! Мне так и хотелось обернуть их домишко какой-нибудь пленкой, чтобы защитить эту семью от окружающего мира, – учитывая размер жилища, пленки понадобилось бы немного.

По окончании танцевального представления Кео выключил телевизор, и разговор снова вернулся к мечтам и планам, которые они с Ной строили на совместную жизнь. После рождения ребенка, естественно, понадобятся деньги, поэтому Кео планировал расширить свой лягушачий бизнес. Он признался, что мечтает однажды изобрести инкубатор для лягушек с искусственной средой, которая круглый год имитировала бы идеальные условия размножения – летний период. В этом приспособлении (как я поняла, что-то вроде теплицы) будут применяться такие технологии, как «поддельный дождь и поддельное солнце». «Поддельные» погодные условия введут лягушек в заблуждение, и те не заметят, что наступила зима. Это послужит Кео на пользу, поскольку зима – не лучшее время для владельцев лягушачьих ферм. Зимой лягушки впадают в спячку (или, как выразился Кео, «в медитацию») и перестают есть, отчего худеют, а так как торговля идет на килограммы, это не очень хорошо. Но если бы Кео сумел выращивать лягушек круглый год и был бы единственным человеком в Луангпхабанге, кому удается делать это, успех его бизнеса взлетел бы до небес и всю семью ждало бы процветание.

– Отличная идея, Кео, – похвалил его Фелипе.

– Это Ной придумала, – заметил Кео, и мы все снова повернулись к его очаровательной жене, которой было всего девятнадцать и которая вспотела от жары, неудобно сидя на коленях на земляном полу с огромным беременным животом.

– Ной, да вы просто гений! – воскликнул Фелипе.

– Правда, она гений! – подтвердил Кео.

Услышав комплимент, Ной так глубоко покраснела, что мне показалось, сейчас она упадет в обморок. Молодая женщина не осмеливалась посмотреть нам в глаза, но я знала, что ей очень приятно, пусть даже она и стесняется. Было видно, что Ной прекрасно понимает, что муж ценит ее по достоинству. Красивый и смышленый юный Кео был такого высокого мнения о своей жене, что не мог удержаться и не похвастаться ее успехами перед уважаемыми гостями! От столь откровенного признания ее значительности робкая Ной словно раздулась вдвое по сравнению со своим обычным размером (а она и так была вдвое больше своего обычного размера из-за ребенка). На какую-то долю секунды будущая молодая мама, казалось, пришла в такой восторг и возвышенное состояние духа, что я испугалась, как бы она не присоединилась, взлетев, к своей матери на лунном троне.

Когда позднее мы возвращались в гостиницу, события того вечера заставили меня вспомнить мою бабушку и ее замужество.

Моя бабушка Мод, которой недавно исполнилось девяносто шесть, принадлежит к людям, чьи понятия о комфорте скорее близки Кео и Ной, чем мне. Ее предками были эмигранты из Северной Англии; они приехали в Центральную Миннесоту на крытых повозках и пережили несколько немыслимо суровых первых зим в грубых хижинах из дерна. Почти загнав себя работой в могилу, эти люди смогли купить землю, построили на ней сначала маленькие деревянные дома, потом большие и, постепенно увеличивая поголовье скота, стали процветать.

Моя бабушка родилась в январе 1913 года, холодной зимой в прериях. Роды были домашними. Она пришла в этот мир с потенциально опасным дефектом – «волчьей пастью»; в нёбе у нее зияла дыра, а верхняя губа сформировалась не полностью. Железнодорожные пути оттаивали лишь к апрелю, и только тогда отец Мод смог наконец отвезти малышку в Рочестер, чтобы сделать первую операцию. До того срока родителям моей бабушки каким-то образом удавалось сохранить ребенку жизнь, несмотря на то что он не мог есть. Бабушка до сих пор не знает, как родители ее кормили, – предположительно, при помощи длинной резиновой трубки, которую отец принес из коровника. Недавно бабушка призналась мне, что жалеет, что не успела подробнее расспросить мать о тех тяжелых первых месяцах: в ее семье не принято было предаваться печальным воспоминаниям, поэтому первые месяцы ее жизни никогда и не обсуждались.

Хотя моя бабуля не из тех, кто жалуется, жизнь для нее выдалась нелегкая. Правда, в то время всем жилось нелегко, но на плечи юной Мод лег особо тяжелый груз – ее увечье, из-за которого у нее долго были проблемы с речью и огромный шрам посреди лица. Неудивительно, что она выросла очень застенчивой. Ввиду всех этих причин близкие думали, что она никогда не выйдет замуж. Вслух об этом, конечно, никто не говорил, но все и так знали.

Однако даже самая несчастная судьба иногда оборачивается непредсказуемыми преимуществами. Бабушкина удача была в том, что ей, единственной из всей семьи, дали приличное образование. Мод позволили полностью посвятить себя учебе, потому что ей это было просто необходимо, – ведь как незамужней женщине ей пришлось бы реализовываться другим способом, вне семьи.

И вот, в то время как всех мальчиков забирали из школы в восьмом классе и отправляли работать в поле и даже девочки редко заканчивали старшие классы (до окончания школы они обычно уже успевали выйти замуж и родить ребенка), Мод отправили в город, где она жила в местной семье и стала прилежной студенткой. Училась она превосходно. Особенно любила историю и английский язык и надеялась однажды стать учительницей, а пока же служила домработницей, чтобы накопить денег на колледж.

А потом началась Великая депрессия, и плата за обучение в колледже стала недостижимой. Но Мод продолжала работать и благодаря своим накоплениям стала существом, которое в тогдашней Центральной Миннесоте можно было встретить крайне редко: самостоятельная молодая женщина, сама добывающая свой хлеб.