Литературная Газета 6349 ( № 48 2011) - Литературка Литературная Газета

Там мы прислоняем хлыст к дому, и я звоню по мобильнику в райцентр мастерам, обещавшим установить антенну. Докладываю - мачта есть. Условились - приедут. А пока сидим с Николаем на кухне, разговор - о его теплицах, о засушливом лете, предсказанном синоптиками, о том, почему он, Николай, выйдя на пенсию, окончательно вернулся из города сюда, в родительский дом.

- Здесь жить интереснее, - говорит.

Видимся мы с ним нечасто, он весь в делах. Куда-то ездит на рейсовом автобусе, плотничает в окрестных деревнях, обживаемых дачниками, не слишком распространяясь о побочных заработках, здесь это не принято. А у себя в хозяйстве то теплицы усовершенствует, то (любимейшее занятие!) корзины плетёт из ивовых прутьев.

Но на просьбы откликается всегда. Как-то в сарае полку с хозяйственным инструментом (она у меня без конца срывалась) укрепил, приладив к ней подпорки. Сделал изобретательно и быстро, лишь слегка усмехнувшись в ответ на моё восхищение. И от денежного вознаграждения категорически отказался, это, на его взгляд, не работа, а баловство.

Я заметил: вопреки распространённому мнению, будто деревня угнетена завистью к обеспеченной жизни столичных жителей, здесь отношение к москвичам иное - покровительственно-насмешливое. Неумехи мы - ни дров нарубить, ни печь растопить, ни траву во дворе скосить у нас не получается.

Научиться косить я пытался. Мне показывали, как косу держать, как слегка "давить на пяточку", то есть вести её под небольшим углом к земле, чтоб срезала под корешок. Нет, не получалось.

Как-то в июне, когда, только выйдешь на крыльцо, мошка облепляет лицо, зазвали мы Николая к нам. Поговорили про электро- и бензокосилки, застревающие в здешней могучей траве (за месяц нашего отсутствия она вымахала по пояс). Николай поточил бруском косу (выправил), заметив попутно, что настоящей замены ей придумать вряд ли удастся. И стал косить. Шёл поперёк задворки, укладывая траву ровными рядами, останавливаясь только, чтобы смахнуть с лица надоевшую мошку.

Он бережно окосил, не задев, прутики юных саженцев, цветочную клумбу, грядку у бани, молодые яблони. И нигде не оставил ни одного торчащего клока. Это была работа мастера-искусника, одарённого чувством меры, выносливостью и честолюбием человека, неспособного что-либо делать кое-как. Днём позже, в толпе у автолавки, я обмолвился об этой косьбе Жирякова и услышал в ответ:

- Да ведь он у нас лучший косец! Вы что, не знали?

Год спустя, в то же время, когда от мошки спасенье одно - быстрее скосить растущую вокруг дома траву, Жиряков был занят срочной работой то ли в Жохове, то ли в Цепелёве. Мы кинулись к соседу - выручи! Он нашёл нам свободного косца, тот возился чуть не целый день, оставив по всему двору торчащие клочки. И тут появился в деревне Жиряков. Проходя мимо наших ворот, приостановился, посмотрел на скошенную кое-как задворку. Сказал:

- Нет, чтоб меня обождать.

Обиделся.

Река человеческая

Прошёл ещё год. Приезжаем в деревню, нам говорят: стал прихварывать Николай. Года идут к семидесяти, быстро устаёт, пришлось отложить в сторону топор и косу. А расстаться с ивовыми прутьями, из которых забавно мастерить корзины разной конфигурации, не мог.

Так и лето прошло - не выходил на улицу. А тут запас прутьев иссяк. На дворе октябрь, день солнечный, настроение бодрое. И Николай сел на велосипед. Выехал на шоссе, к соседней деревне Жохово, свернул на просёлок, бегущий двумя колеями в речную пойму. Нарезав там сноп прутьев, двинулся обратно. Тут-то, на подъёме, на стыке просёлка и шоссе, остановилось уставшее его сердце. Нашли Николая в тот же день лежащим возле опрокинутого на дорогу велосипеда с привязанным к его багажнику снопом ивовых прутьев.

[?]В день похорон, с раннего утра, в деревню съезжались автомобили. Перегородив единственную нашу улицу возле дома Жиряковых, они в поисках места стали сворачивать в проулки. У крыльца, когда я подходил, темнела толпа, какой я здесь ни разу не видел. Кроме наших, деревенских, много незнакомых лиц. Крепкие мужики, хмурые взгляды. Это они, подъезжая, хлопали дверцами своих "жигулей" и "лад", бывшие крестьяне, ставшие строителями, живущие теперь в окрестных городках. С ними Николай Жиряков поднимал дома в деревнях, растянувшихся цепочкой вдоль речной поймы.

Вот появился на крыльце отслуживший в доме панихиду, известный всей нашей округе рыжебородый батюшка из Зареченской церкви (это в семи километрах от нас). Он в облачении, с дымящимся кадилом. За ним осторожно выносят гроб. Следом, под руки, выводят плачущую вдову Валентину, выходит всё многочисленное семейство Жиряковых. И толпа, растянувшись, превращается в живую человеческую реку, медленно текущую по деревенской улице.

Гроб тяжёл, это заметно по мужикам, несущим его на длинных полотенцах. Останавливаются, опускают ношу на подставленные табуретки. Четверо других сменяют уставших, и движение продолжается. Улица залита солнцем, пестрит золото-красной листвой, устилающей путь процессии. Вот так, по-своему, деревенская улица прощается с человеком, топтавшим её мальчишкой, парнем, мужиком, дедом, собравшим на свою последнюю прогулку по ней уйму народа.

Почему все так прикипали к нему? Разговорчиво-общительным он не был, скорее - молчун. Да, был трудягой. Умельцем. Мастером. Человеком слова. А это всё здесь, в трудной нынешней жизни, по-прежнему ценится, как бы ни бросались в глаза примеры обратного порядка.

Похоронили Николая Жирякова неподалёку, километрах в двух от нашей деревни, в Осовце, на старинном кладбище, возле ветхой, без купола, церкви, так и не восстановленной, несмотря на разрекламированное возрождение меценатства. Тяжеловесные надгробные памятники и скромные деревянные кресты здесь смотрят из-под тенистых лип на Клязьму, отороченную ивовыми зарослями.

Её излука в этот день кипела от бегущей по ней сверкающей ряби.

Игорь ГАМАЮНОВ, деревня Погост, Владимирская обл., Собинский р-н - МОСКВА

* Заключительный очерк из цикла Terra inсognita (Неизведанная земля).

Первый - "Уходящие" - опубликован в "ЛГ", № 20, второй - "Брошенный дом" - в "ЛГ", № 27, третий - "Коршун над городищем" - в "ЛГ", № 41.

Обсудить на форуме

Тайны причудливых линий

Тайны причудливых линий

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Лидия Кудрявцева, Дмитрий Фомин. Линия, цвет и тайна Г. А.В. Траугот. - СПб.: Вита Нова, 2011. - 416 с.: ил. - 1000 экз.

Когда сегодня думаешь о судьбе семьи петербургских художников Траугот, а в этой семье и отец, и мама, и оба сына жили и дышали только любимым искусством, то понимаешь, что они, подобно Борису Леонидовичу Пастернаку, запросто могли бы высунуться в окно своей оригинальной мастерской на Петроградской стороне и спросить: "Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?"

В этом с их стороны не было ни позы, ни рисовки: для всех членов этой семьи Гомер и Шекспир, Блок и Андерсен были едва ли не самыми близкими, понятными и интересными собеседниками. Верность творческим заветам отца, талантливого художника Георгия Траугота, его преданности искусству, внутренней независимости, уникальной трудоспособности сказалась и в том, что молодые художники после его ранней гибели продолжали ставить отцовский инициал - "Г" - перед своими двумя. Александр продолжает эту традицию и сейчас, после ухода из жизни в 2009 году своего младшего брата.

Дуэт просуществовал более полувека: братья Александр и Валерий Траугот проиллюстрировали вместе около двухсот книг. Десять глав - десять эссе-исследований - посвятили жизни и творчеству этих петербургских художников известные московские искусствоведы Лидия Кудрявцева и Дмитрий Фомин. Наконец-то Москва воздала должное Петербургу! Эта книга выявляет уникальность мастеров, даёт ответы на сложные вопросы искусства создания художественного образа в иллюстрации. Работая в советскую эпоху бдительной цензуры, братья Траугот сумели сохранить свой метафизический взгляд на мир и дать детям, да и взрослым образы русской и европейской классики, экзотических национальных культур. Подобным путём шёл в те же годы их ровесник московский философ и культуролог Георгий Гачев, задумавший серию монографий "Национальные образы мира".

В рисунках братья совсем не стремились к аполитичности. На языке символа они со спокойным достоинством высказывали своё отношение, например, к венгерским событиям 1956 года, иллюстрируя стихи классика Шандора Петефи и рисуя вскоре после будапештской трагедии попранную Свободу в виде юной красавицы с пробитой окровавленной головой. Они предчувствовали трагедию народа Камбоджи, когда рисовали демонов зла, способных уничтожить сотни тысяч ни в чём не повинных людей.