Книга Розы - Роза Эпштейн

Действительно, в Сталино он приезжал в 1927 году, еще лейтенантом, когда мне было три года. И больше я его не видела. Помню только, что отец всегда страшно гордился Леней.

Наша встреча у Гальки происходила накануне отъезда Лени в санаторий на лечение. Он меня долго обо всем расспрашивал, в том числе и о работе на железной дороге. А потом дал Гальке тысячу рублей и военторговскую карточку:

– Купи сестре одежду.

Мы поехали в военторг на Калининском, купили мне черное платье тонкой шерсти с серым воротничком, туфли на каблучке. Помню, ноги в них на улице мерзли.

А еще Леня спросил меня:

– В какой театр ты хочешь пойти?

Я ответила:

– В еврейский.

– Ты знаешь еврейский язык? – удивился брат.

– Не знаю. Но там Меерхольд, Зускин.

– А почему не в Вахтангова? Не в МХАТ?

– Ты спросил, я ответила.

Тогда Леня меня предупредил:

– Ты не понимаешь по-еврейски, и я тебе не помощник, поэтому сиди тихо и не мешай старикам слушать и смотреть.

Мы смотрели «Тевье-молочника». Зускин играл Тевье. Я никого не беспокоила, но очень внимательно смотрела. Леня хоть что-то понимал и шепотом спрашивал:

– Тебе что-то пояснить?

Но мне и так все было понятно. И когда мы вернулись домой, я вся сияла. А Галька Леню расцеловала:

– Спасибо, что ты Розке удовольствие доставил.

Леня заметил, как я поджимала замерзшие в новых туфельках ноги, и на следующий день снова повез меня в военторг – купил мне теплые сапожки. И когда мы вышли на улицу, я с благодарностью воскликнула:

– Какой же у меня хороший брат! Ты не представляешь, как тепло и удобно мне в этих сапожках.

На обратном пути мы разговаривали обо всем. Леня прихрамывал, сказал, что повредил ногу в первые дни войны, неудачно приземлившись после прыжка с парашютом из самолета. Мне хотелось услышать о каких-то геройских подвигах брата, но он переводил разговор на другие темы. Помню, только обмолвился, что лично знал Абеля и Зорге.

Борис после демобилизации вернулся в Сталино. Там ему как инвалиду войны дали комнату. На работу устроился вахтером в управление Совнархоза. Как раз по нему – сидеть в теплом помещении, в вестибюле. А вот личная жизнь у Бори не сложилась. Познакомился с одной девушкой. Она окончила финансовый институт. Девчонка представила его родителям. И он им не понравился. Во-первых, Борька был некрасивый, с типично еврейским лицом. Во-вторых, родители воспротивились мезальянсу:

– У тебя высшее образование, а ты за вахтера замуж собралась?

Они все-таки поженились. У них родилась дочка. Но как только молодая жена сходит к родителям, возвращается змея змеей. Борис терпел, терпел эти скандалы и обвинения, что он неуч и вахтер. Пытался вразумить жену:

– Ты же знала, за кого замуж шла. Разве я что-то скрывал от тебя?

Жена парировала:

– Я думала, ты потом выйдешь в начальники.

Ну, он от нее и ушел. Оставил ей с дочкой комнату, которую получил как инвалид. А сам остался без жилья.

Не повезло с жильем и нашему отцу. Они с Бертой продолжали жить в подвале и спать на раскладушках. А очередь на комнату все не подходила.

– Роза, мне не светит жилье. Они мне его никогда не дадут, – посетовал мне отец, когда я приехала их навестить.

У отца были основания так думать после одного инцидента, произошедшего после возвращения из эвакуации. Шел он как-то по городу, сильно сдавший, плохо одетый. И встретился ему такой же старый коммунист, с которым вместе воевали в Гражданскую.

– Соломон, а что ты так одет плохо? – поинтересовался товарищ.

– А кто сейчас хорошо одет? – удивился отец.

– А ты приходи ко мне в подвал. Я тебя хорошо одену.

– В какой подвал? – заинтересовался отец.

Товарищ назвал ему адрес. Оказалось, что в тот подвал после войны привозили американскую гуманитарную помощь. И жены секретарей обкома, райкомов приходили туда и распаковывали, сортировали «подарки». Хорошее пальто себе забирали, а плохой воротник отпарывали и оставляли. Если воротник хороший, то забирали его. Нахапали себе много добра. А помощь предназначалась шахтерам. Все это рассказал тот старый коммунист, который работал в этом подвале.

– И как же ты с этим живешь? – спросил его отец.

– Так и живу. Вон трех котов завел – от крыс спасают. А на этих крысятниц и котов нет.

Отец ничего не взял из хранящегося здесь добра. Берта Абрамовна позднее тайком сходила в этот подвал и взяла ему там какие-то штаны и пиджак. Отец же, старый коммунист, позвал четырех таких же убежденных большевиков и, рассказав об увиденном, предложил:

– Идемте в обком партии и спросим: почему эти вещи не попадают в шахткомы?

Пришли в обком, а к первому секретарю их не пускают.

– По какому вопросу? – спрашивают.

– Есть у нас к нему вопрос, – отвечают старые большевики и достают свои партбилеты. Один в Компартии Украины с 1918 года, другой – с 1919-го, третий – с 1920-го. А женщина воевала вместе с Ковпаком и хорошо его знала. Тот после войны стал членом Верховного суда УССР, заместителем Председателя Президиума Верховного Совета УССР, членом Президиума. Она и предупредила:

– Если вы нас не пропустите, поеду к Ковпаку. Он меня примет.

В конце концов доложили первому секретарю обкома о делегации. Он выделил для визитеров десять минут, но слушал их полтора часа. Следствием этой беседы стало создание комиссии из представителей шахткомов. «Гуманитарку» стали распределять по шахтам и давать самым нуждающимся. Товарищ отца, который продолжал заведовать подвалом, рассказывал:

– Знаешь, Соломон, опустело все. Приходит представитель шахткома с постановлением, и я по этому постановлению предлагаю вещи, а он выбирает и забирает. И грузовиками в мешках отправляем все на шахту.

Другим следствием визита в обком стало то, что всех визитеров взяли на учет. Подходит очередь отца на жилье, а ему говорят: вы знаете, очередь-то ваша, но у нас есть семья туберкулезника. В другой раз вне очереди надо дать многодетной семье. И так до бесконечности. Пришла к отцу как-то та женщина, которая Ковпака лично знала, посмотрела комнатку и сказала:

– Ой, Соломон, як же ты живешь тут погано. А напишу-ка я про все это Ковпаку.

И написала.

К тому времени в личной жизни моего отца назрели большие перемены. Вернувшись из эвакуации в Киев, старшая дочь Берты Абрамовны приехала за ней и заявила:

– Ты двоих детей уже похоронила, иди хоть внуков спасай. Но что б Соломона твоего и близко не было. Если не вернешься – прокляну. Ты Соньку с Мишкой отправила умирать мученической смертью, так моих детей спаси.

И Берта уехала жить к дочери. Но гордый отец и виду не подал, как тяжело ему было.

Марьяня, дочь тети Фени, младшей из маминых сестер, которая потом уехала в Израиль, вернувшись с войны, обнаружила, что их двухкомнатную квартиру занимают две шлюхи – немецкие овчарки, как про них соседи сказали. Они, оказывается, выгнали тетю Феню на улицу, и она жила какое-то время в будке из-под газводы. Марьяня, узнав, что случилось, пошла к военкому и добилась, чтобы этих немецких овчарок выгнали.