Горький мед - Мария Лебедева

— Спасибо, все хорошо, — ответила Ольга. — Вчера его выписали, он сейчас в Александровке.

— Ну слава Богу, я очень рада за него, — искренне сказала Елена Павловна и тут же, возведя глаза и всплеснув руками, снова завела: — Чем же все это закончится? Какой кошмар! И в страшном сне не увидишь. А эта пресс-конференция! Чрезвычайное положение!

Она сообщила Ольге, что Никанорыч с Верочкой пошли к Белому дому, Искра же на совещании у директора, а ей велела неотлучно быть у телефона, вдруг позвонит Никанорыч с какими-нибудь неожиданными новостями. Елена Павловна очень переживала по поводу своего вынужденного пребывания в стенах редакции, но ослушаться начальственную подругу не смела. Узнав же, что Ольге непременно нужно дождаться заведующую, чтобы не только сдать работу, но и поговорить об отпуске, обрадовалась как ребенок и, оставив вместо себя у телефона, выпорхнула из комнаты и ракетой понеслась по редакциям.

Ольга набрала номер Шурика и в двух словах обрисовала Светке ситуацию, что сидит в издательстве и ждет Искру с совещания, потом хочет побывать у Белого дома и своими глазами увидеть, что же там происходит, а после этого появится у подруги и они смогут наконец спокойно поговорить.

— Олюнь, ты скажи только, что у тебя с квартирой? — спросила Светка, изнемогая от нетерпения.

— Свет, все при встрече, — ответила та. — Телефон тут занимать нельзя, Никанорыч позвонить может, а он, сама понимаешь, из автомата… Ну ладно, скоро увидимся!

Минут через десять дверь распахнулась, и вслед за клубами дыма в комнату вплыла Искра Анатольевна в одном из своих неизменных балахонов и с монистами на шее.

— Рада вас видеть, Ольга Михайловна, — приветственно забасила она. — Что Павел Сергеевич?

— Вчера выписали, Искра Анатольевна, он на даче, — сказала Ольга, — но так взволнован всеми этими событиями, что я боюсь, как бы…

— Ах, и не говорите, голубчик, — сокрушенно вздохнув, перебила заведующая, — мы все в ужасе от случившегося. И ведь неизвестно, что нас ожидает…

Искра Анатольевна поведала Ольге о том, что по инициативе Никанорыча была составлена бумага в министерство, где недвусмысленно излагалась позиция издательства в отношении организованного комитета по чрезвычайному положению и в отношении самого чрезвычайного положения. Эту бумагу обсуждали сейчас у директора и решили вынести на суд всего трудового коллектива, так как мнения администрации разделились.

— Через полчаса общее собрание в актовом зале, — сказала она, — хотя о каком кворуме может идти речь, если половина сотрудников ушла на баррикады? — Искра Анатольевна опечалилась и яростно запыхтела папиросой.

— Так надо учесть, что большинство пошли туда не из праздного любопытства, — возразила Ольга, — поэтому их голоса автоматически можно присоединить к сторонникам заявления.

— Да, вы правы, голубушка! — воодушевилась заведующая. — Я внесу такое предложение, и вначале мы проголосуем за него.

За оставшееся до собрания время Ольга успела вручить ей прочитанную рукопись и изложить свою просьбу об отпуске. От синей папки Искра Анатольевна отмахнулась, попросив спрятать ее подальше в шкаф.

— Честно говоря, не знаю, уцелеет ли наше издательство в этих передрягах, — шумно завздыхала она. — А пока у нас и своего, родного абсурда выше головы.

С обреченным видом человека, которому будущее рисуется в самых мрачных тонах, она подписала Ольгино заявление об отпуске за свой счет на две недели.

— Может, мы все скоро окажемся в бессрочном отпуске за свой счет, — задумчиво произнесла Искра Анатольевна. — Мы вот с мужем через десять дней в Болгарии должны быть… — Она закурила новую папиросу и отчаянно махнула рукой. — A-а, какая уж теперь Болгария… тут по улице-то ночью не пройдешь: комендантский час.

Страсти на собрании бушевали больше часа, но наконец заявление в адрес министерства, в котором выражался протест сотрудников издательства против сложившейся ситуации в стране, было, с некоторыми поправками, одобрено и принято.

— Встретите Никанорыча, — напутствовала Искра Анатольевна, узнав, куда Ольга отправляется, — расскажите про собрание, пусть порадуется.

Спускаясь зеленой улочкой к Белому дому, Ольга заметила, что очень много людей спешат в том же направлении. Молодежь в кожаных куртках с заклепками и булавками, женщины всех возрастов с детьми и без детей, шли целыми семьями, как ходят на пикник или народное гулянье, но только вид при этом у всех, кроме детей, был далеко не праздничный, а, напротив, крайне встревоженный и озабоченный. Ольгу удивило, что многие мужчины были одеты так, будто они собрались на охоту или рыбалку: с рюкзаками, в каких-то ватниках или старых куртках, в кирзовых сапогах и туристских ботинках. Ясно было, что шли они не с праздной целью пошататься и поглазеть на происходящее. Ольга подумала, что, наверное, с таким же решительным и сосредоточенным видом мужчины всех поколений уходили на войну, когда твердо знали, за что идут воевать.

Подходя к зданию со стороны парка, носившего имя известного пионера-героя, Ольга обнаружила, что постамент от памятника этому пионеру пуст, а сам памятник валяется тут же в кустах, причем без головы. Прямо на траве вокруг постамента расположилась молодежь, кое-кто даже поставил палатки и тенты, устроившись основательно и надолго. Слышались звуки гитары. То тут, то там сновали люди в шинелях, бушлатах, в казачьей форме, прошла девушка, одетая как сестра милосердия времен гражданской войны, и Ольге на миг показалось, что это большая съемочная площадка, где снимается фильм о войне, а за кадром происходит молодежная тусовка членов клуба самодеятельной песни.

Но стоило ей выйти на площадь слева от Белого дома, как ощущение маскарада пропало. Все пространство перед зданием, от ступеней до самого парапета, было заполнено довольно густой массой народа. Со стороны проспекта, перекрывая движение, высились груды каких-то камней и стальных решеток, которые, видимо, и выполняли роль баррикад и должны были преградить путь бронетехнике. В воздухе стоял непрерывный гул сотен голосов, люди тесными группами окружали тех, у кого имелись транзисторные приемники, и тех, кто и сам знал всю подноготную, излагая ее не хуже приемника.

Переходя от одной кучки людей к другой и прислушиваясь, Ольга узнала, что по Можайскому шоссе в направлении Москвы движется колонна танков, что послана секретная группа захвата «Альфа», чтобы атаковать собравшихся в здании с крыши, и что не исключено применение с воздуха какого-то удушающего газа для разгона защитников Белого дома.

Пробравшись к ступеням, ведущим к центральному входу, она обнаружила, что широкие гранитные боковины лестницы завалены продуктами, медикаментами и сигаретами всех марок.

— Для защитников, значит, — объяснил седой старичок с палочкой, заметив ее удивленный взгляд. — Сколько они здесь пробудут — неизвестно, а есть-курить надо.

— А бинты? Лекарства? — спросила Ольга.

— Так ведь кто знает, может, стрелять начнут, — бойко ответил воинственный старичок. — Тогда, натурально, раненые появятся, помощь надо оказать. А ка-ак же? Все предусмотрено…

Люди без конца подходили к лестнице, рылись в сумках и авоськах, и все вносили свой скромный вклад в дело защиты демократии. Недалеко от лестницы, прямо на траве, была поставлена туристская палатка с пришитым сбоку красным крестом.

— А это, значит, навроде полевого госпиталя, — охотно пояснил старичок, указывая на палатку.

Он жил в соседнем доме, второй день проводил исключительно здесь, по части демократии считал себя докой, и ему, стоявшему, так сказать, у истоков, доставляло большое удовольствие рассказывать прибывающим новичкам все с самого начала, или, как он повторял, «с вчерашнего утра». Возле него собиралось порой по пять-семь человек, и он чувствовал себя истинным оратором и борцом за справедливость.

— Ольга Михайловна! — раздался сзади знакомый голос. — Ольга Михайловна!

Она оглянулась и увидела метрах в трех «почитателя», который, работая локтями, пробирался к ней. Федор Михайлович был в какой-то немыслимой телогрейке, подпоясанной широким солдатским ремнем, с рюкзаком за плечами и в солдатской шапке-ушанке старого, верно еще военного, образца.

— Ольга Михайловна! Какая встреча! Какое счастье видеть вас здесь! — восторженно восклицал он, не замечая, что из-за громких возгласов окружающие начинают обращать внимание на его нелепый наряд.

Собственно, в самой-то одежде ничего странного не было, то тут то там на площади мелькали мужчины, одетые подобным образом, но именно в случае с «почитателем» возникало ощущение забавной клоунады, ряжености — так не вязались его поведение и весь его облик с этим обмундированием военных лет.