Обреченность - Сергей Герман

Сейчас вас разведут по баракам. Хорошо подумайте, прежде чем принять решение, что вам ближе, большевистско-жидовские идеалы, или матушка-Русь.

Через час комендант снова построит лагерь. Патриоты, желающие воевать против Сталина, становятся отдельно, напротив общего строя, все остальные остаются на том же месте.

Полковник Кречетов достал из кармана большой клетчатый платок, вытер вспотевшее лицо, махнул рукой.

Майор Штольц, начальник лагеря, бросил отрывистую команду, закричали капо, рыкнули овчарки. Серая масса узников всколыхнулась, повинуясь команде, повернулась направо, двинулась в бараки. Время двигалось неумолимо, пленные разбились на кучки, обсуждая услышанное. Муренцов сидел на корточках. Калюжный стоял рядом, подпирая спиной стену.

— Пойдешь? — спросил он тихо и едко. Обреченно усмехнулся сухими губами.

Муренцов вздохнул и просто сказал:

— Пойду, Саша... Устал... умереть как солдат хочу... А сначала отомстить за все, за кровь, за смерть, за унижения... Сталину, а потом и Гитлеру. Может быть и ты?..

— Нет, Сережа. Я офицер, присягу давал. Поэтому форму врага не одену. Разные у нас сейчас с тобой дороги.

— Я тоже присягал, только не Сталину. Поэтому пойду ту Родину защищать, которой в верности клялся. Прощай.

На середину барака вышел Никифор Зыков, молодой капитан с обожженным лицом, бывший танкист. Его экипаж сгорел в танке, он сам сам задохнувшийся в дыму и полуживой успел выбраться через нижний люк. Багровые щеки в струпьях, глаза голые, без ресниц, вид страшный.

Все замолчали:

— Товарищи бойцы и командиры, - сказал он хрипло. В бараке стояла такая звенящая тишина, что его слышали во всех закутках.

— Нас поставили перед страшным выбором. Надеть вражескую форму и выжить. Или умереть, но остаться верным присяге. Выбор трудный, всем хочется жить.

Я не знаю, что будет со мной дальше. Но я знаю, что не буду стрелять в тех, с кем в окопах делил последний сухарь и как умел, делал свое солдатское дело. Что бы ни случилось в моей судьбе, моей матери будет не стыдно смотреть в глаза других матерей. И если мне суждено погибнуть, я хочу умереть от руки врага, а не от пули русского солдата. И знайте... если мне доведется встретить кого нибудь из тех, кто уйдет к немцам, в бою буду их рвать зубами. Пусть запомнят это все!

Зыков закрыл обожженное лицо руками, пошел в свой угол.

Через час опять залаяли овчарки, послышались крики охранников. Добровольцев, желающих служить в вермахте, оказалось немного, человек двадцать, не больше.

Шеренга с пленными стояла, будто окаменев. Большинство из них давно утратило человеческий облик, они были измучены побоями, страхом, голодом, вшами. Лица заросли грязной щетиной. Но, несмотря на все мучения бывшие советские солдаты, трижды преданные своей страной, из последних сил несли свой крест.

Они презирали и ненавидели тех, кто одел немецкий мундир. Понимая, что те проживут дольше, чем они. Но не хотели для себя их судьбы.

Опустив головы и глядя в землю вышли еще трое.

Муренцов стоял в первой шеренге, стараясь не смотреть в противоположную сторону. Калюжный остался там. Белые от ненависти глаза узников, казалось, пронзали тонкую рваную одежду, доставая до самого сердца.

Он опустил глаза к земле, сердце бухало у самого горла.

Кречетов прошел вдоль строя, внимательно вглядываясь в лица добровольцев, ткнулся взглядом в фигуру Муренцова. Остановился рядом, удивленно поднял брови, ткнул пальцем.

— Ваша фамилия?

— Младший лейтенант Муренцов, - заучено отрапортовал тот.

— Выйти из строя.

Муренцов сделал несколько шагов навстречу своей новой судьбе, четко развернулся через левое плечо.

— Узнаю старую русскую военную школу — похвалил Кречетов — ведите людей к выходу из лагеря, грузитесь в машины, командуйте. После беседы с командиром батальона зайдите ко мне. Вас проводят.

Полковник хлопнул ладонью по кобуре и выкрикнул:

— Остальные будут работать и умирать на благо великого рейха!

И шеренга вновь колыхнулась, загудела разноголосо.

Муренцов вытянулся, набрал в легкие воздуха, выдохнул:

— Равняйсь, смир-р-рно! Нале-е-во! Шагом мар-р-рш.

Небольшой взвод привычно и заучено колыхнулся, шагнул в сторону ворот лагеря. Охранники и овчарки их уже не сопровождали. Перед воротами стояло два накрытых тентом грузовика, рядом прохаживались несколько человек в форме вермахта и винтовками в руках, но говорящие по русски:

— Ну вот, опять охрана, - подумал Муренцов, но эта мысль тут же пропала, так и не успев испугать, или по настоящему расстроить. У машин он приказал остановиться, подошел унтер-офицер, пересчитал людей, переписал их на лист бумаги, список отдал коменданту. Добровольцы полезли в кузова машин, охрана села по краям. Их никто ни о чем не расспрашивал.

Охранники достали сигареты, закурили. Потом пустили по кругу никогда до этого не виданную ярко-зеленую пачку. Выпуская дым, кто-то выдохнул:

— Итальянские, хорошо живет немецкая армия. Из угла кто-то проворчал:

— Рано завидуешь, скоро за Гитлера воевать пошлют. Эти сигареты нам тогда слезами и кровью отрыгнутся.

— А пущай хоть и за Гитлера! За Сталина уже наваявали, хватит...

— Заткнись, сука, — сказал кто-то.

— Ага, не ндравится!.. Сам ты сука. Надо немцам сказать, что ты Сталина защишчаешь!

Муренцов коротко бросил:

— Прекратить разговоры.

Подумал про себя:

— Не хватало еще драки.

Тот же недовольный голос все ворчал:

— Ну вот, уже и командиры нашлись. На нашу шею всегда хомут найдется. Муренцов поискал глазами говоруна, вспомнил, это был один из шестерок капо, избивавших его в бараке. На всякий случай запомнил его лицо, белые, злые глаза, оскаленный рот.

Ехали недолго, около часа. Машины остановились у металлических ворот, за которыми стоял часовой с винтовкой. В глубине стояло несколько кирпичных трехэтажных домов, слышались русская речь, крики команд.

Всех построили в шеренгу и каждый должен был по очереди подходить к столу, за которым сидел командир казачьего батальона Кононов со своими и немецкими офицерами. Подошедшему Кононов задавал вопросы:

— Казак?

— Какого Войска?

— Какой станицы?

— Сколько лет в армии?

Опрошенному Кононов приказывал отойти вправо или влево. Долголетняя служба в армии и жизненный опыт позволяли ему безошибочно определять, на что был способен стоящий перед ним человек. Казак он, или не казак.

Было распоряжение немецкого командования- брать только казаков. Но Кононов охотно брал и тех, кто имел боевой опыт, ненавидел большевиков и хотел воевать.

Тех кто не подходил Кононову, направляли в полицейские части, зондеркоманды или обслугу воинских частей.

Подошла очередь Муренцова.

Стараясь чеканить шаг и держать выправку он подошел к столу. Доложил:

— Господин майор, младший лейтенант Муренцов по вашему приказанию прибыл.

— Казак?.. Какой станицы?

— Никак нет. Не казак. В прошлом офицер, поручик.

— Где воевали?

— Много где воевал, господин майор. Сначала в германскую, потом на Дону у Краснова, генерала Деникина.

— Как на Дону оказались?

— Был ранен, отлеживался в станице Новониколаевской. Спасибо станичникам, спрятали на хуторе от красных.

— Я беру вас к себе в дивизион. Зачисляетесь во второй эскадрон. Пока рядовым. Дальше посмотрим. Попозже я вас вызову. Погутарим. Я ведь сам, рожак станицы Новониколаевской.

Он испытующе глянул бывшему поручику в глаза, помедлив, произнес:

— Становитесь в строй. После построения зайдите в штаб, вас ждет полковник Кречетов.

— Слушаюсь.

У штаба его встретил здоровенный, рыжеусый унтер-офицер, щелкнул каблуками, бросил растопыреную ладонь к виску.

— Вас ждут, следуйте за мной.

У двери кабинета он остановился. Постучал, толкнул дверь кабинета. Кречетов несколько секунд всматривался в его лицо:

— Ну, здравствуй, Сережа. Сколько же лет мы с тобой не виделись?

— Двадцать два, Саша. Помнишь? Мы вместе шли в атаку у какой-то кубанской станицы. Моя сотня впереди, вы за нами. Снарядом убило штабс-капитана Толстухина, а меня ранило. Спасибо твоим санитарам, подобрали.

Полковник обнял его за плечи.

— Ладно, ладно, Сережа. Садись, рассказывай. — Сам тем временем достал из стола бутылку коньяка, две рюмки.

— Давай, по русской традиции, сначала за встречу. Вечером еду в Берлин, к генералу Краснову. Ну, давай, с Богом...

Выпили. Коньяк оказался хорошим. Муренцов ощутил во рту знакомый и уже забытый аромат. С наслаждением выдохнул, положил в рот кружок лимона, попросил:

— Расскажи Саша, как сам все эти годы? Как здесь оказался? Что это за подразделения из русских в немецкой армии?