Обреченность - Сергей Герман

Однажды Вера сообщила, что в селе появились полицаи, которые ходят по домам и ищут раненых красноармейцев. На двери бывшего сельсовета вывесили распоряжение местного старосты, строго предписывающее, сообщить о том, у кого содержатся раненые. За неисполнение грозили расстрелом. Вера сказала Муренцову, что ему надо уходить. Рано или поздно полицаи прознают и будет беда.

Тоже самое вечером сказал и отец: «Уходи от греха».

Он стоял, прочно расставив ноги в тяжелых сапогах, в одной рубахе, без шапки, и смотрел на Муренцова жалостливо и брезгливо.

В разговор вмешалась Вера и сказала:

— Как же он пойдет, батя? День деньской на дворе, а он ведь и ходить-то почти не может, даже убежать не сможет.

Старик цыкнул на дочь, но выстругал палку и принес ее Сергею. Вера собрала котомку с едой. Стиснув зубы он побрел по дороге. Примерно через час вдали показались серые избы. Там в селе он и натолкнулся на немцев. Загорелые и жизнерадостные парни радостно гоготали, выливая друг на друга ведра колодезной воды. Из-за зарослей деревьев торчал закопченный хобот танковой пушки. Муренцов попятился, но в спину ему уперся ствол винтовки:

— Ну шо ты заупынився, пийшов вперед!

У человека, обутого в немецкие брезентовые сапоги и одетого в гимнастерку, было очень нехорошее лицо. Он передернул затвор винтовки, досылая патрон в патронник. Едва переставляя ноги, Муренцов побрел по селу, сопровождаемый рыжеусым селянином с винтовкой, неожиданно вынырнувшем из пожара его молодости.

Немецкие танкисты не обратили на него никакого внимания. Немолодой унтер, сидя на башне запыленного танка, извлекал из губной гармошки какую-то грустную мелодию, двое солдат, раздетых по пояс обтирались полотенцами, радостно кряхтя и подставляя солнцу свои счастливые, жизнерадостные лица.

В середине села, у какого-то здания или сельской конторы, стояли грузовики с натянутым тентом, слышалась гортанная, немецкая речь. «Штаб, наверное», - зачем-то отметил про себя Муренцов, шагая по безлюдной, вымершей улочке. Серое бревенчатое здание, куда его привели, оказалось сельской школой. Во дворе дымилась полевая кухня, у дверей стоял часовой с автоматом. Муренцова втолкнули в подвал, в котором раньше наверное хранился школьный инвентарь — сломанные парты, краска, метлы. Защемило сердце от неповторимого запаха мела, мокрой школьной тряпки. На раскиданной по земляному полу соломе сидело и лежало около двух десятков красноармейцев. Многие были без гимнастерок, в серых от пыли и грязи нательных рубашках. Попав в полутьму подвала после слепящего солнца, Муренцов на мгновение ослеп и споткнулся, зацепившись за чьи-то вытянутые ноги.

Лежащий человек, что-то пробормотал сонным голосом и захрапел, перевернувшись на другой бок. Привыкнув к темноте, Муренцов увидел несколько человек, сидевших в дальнем углу. Они передавали по кругу самокрутку. По подвалу потянуло запахом махорки.

Сергей подошел, присел рядом. Умолкнувший было с его появлением разговор, возобновился с новой силой.

— Эти сказки, про скорую победу оставьте своим политрукам. Я немца знаю с 15го года, хороший солдат, храбрый, умелый, дисциплинированный. Они будут переть до конца, тем более, что воевать им есть чем, считай вся Европа на них работает. Смотрите сами, немцы пешком не ходят, кругом танки, грузовики, мотоциклы, даже велосипеды есть. У каждого солдата автомат или карабин, в каждой роте минометы, пулеметы, поддержка с земли и воздуха.

Но самое главное, у немецкой армии отличная выучка и уже двухгодичный опыт войны. Они берут не грубой силой, а отличной организацией, взаимодействием войск, тактическими приемами. А что у нас? Старая трехлинейка с которой я еще против Врангеля воевал, да и то одна на десять человек. Есть еще обмотки, солдатское терпение, да извечное русское «авось».

Самокрутка дошла до говорившего. Огонек цигарки высветил заросшее щетиной лицо, впалые щеки, уверенные командирские жесты. Он сделал несколько аккуратных, экономных затяжек, с сожалением посмотрел на оставшийся окурок, передал его дальше. Потом продолжил как видно давно начатый разговор.

— А у нас ни оружия, ни умения воевать. Война войне рознь. Я вот воевал в империалистическую, потом в гражданскую. Тогда все было по другому, заседлали лошадок, сабельки в руки и айда махать ими. А сейчас все решает техника, танки, самолеты. Пусть у нас хоть вся армия будет состоять из Буденных, но против танков они сделать ничего не смогут. Но не об этом болит душа! У Советского Союза огромный потенциал. Пока армия будет отступать, не драпать, а отступать, цепляясь за каждый бугорок, за каждую высотку русские бабы нарожают новых солдат. Эвакуированные заводы начнут работать и всего у нас будет в достатке и танков, и пулеметов.

К тому времени глядишь и воевать научимся. Мне другое обидно, почему проспали начало войны? Почему кричали, что войны не будет, а она- вот она! Немцы считай, уже всю Украину завоевали. А у нас командир полка перед самой войной на построении сказал, что скоро кровью ссать будем, если вместо боевой учебы на политзанятиях штаны просиживать будем, так его на следующий день и замели.

Кто-то из красноармейцев подал голос:

— А нам, что теперь делать товарищ командир?

— Прежде всего, постараться не только не сдохнуть, но и остаться человеком. Доля пленного солдата несладка, потому надо будет держаться друг друга, и помнить о том, что надо победить любой ценой.

Ближе к вечеру, когда большинство пленных уснуло, Муренцов подошел к нему снова. Гимнастерки на том не было, но возраст, властные манеры, грамотная речь выдавали в нем командира. Сергей Сергеевич протянул ему свою руку.

— Младший лейтенант Муренцов. Сергей.

Командир отвлекся от своих мыслей, встал.

— Подполковник Калюжный, начальник штаба 131го полка. Староваты вы вроде для младшего лейтенанта.

— Я из запаса. В прошлой жизни был поручиком.

— Ну а я, из прапорщиков. Можете звать меня просто, Михалыч. Прошу садиться.

Проговорили почти до утра. Калюжный воевал с 15 года, в 1918 году сознательно пошел в Красную Армию. В их биографиях оказалось много общего, нашлись и общие знакомые. Калюжный оказался человеком тертым и бывалым, хотя и не сделавшим себе карьеры в Красной Армии, но зато уцелевшим в период чисток и реорганизации армии. Муренцов не питал особых иллюзий по поводу своей судьбы:

— Понимаешь, Михалыч! — Шептал он в темноте. - Я не хочу говорить это пацанам, но в любом случае и при любом раскладе наше дело дрянь. Сталин заявил, что бойцы Красной Армии в плен не сдаются. Так что если нам даже удастся сорваться от немцев, придется потом объясняться с особистами. А там уж как получится, в лучшем случае разжалуют и на фронт, в худшем лагерь или стенка. Хотя могут и так, сначала фронт, а потом если выживем - лагерь. Все тогда припомнят, и царскую службу, и плен.

— А что ты предлагаешь? Подыхать здесь? - отвечал Калюжный. — Деваться некуда. Надо выжидать момент, чтобы бежать и снова воевать. А там, будь, что будет.

Ночью несколько раз слышалась стрельба, под утро в подвал загнали еще человек 20—30 пленных. Муренцов тогда удивился, почему в подвале нет ни одного тяжелораненого. Калюжный пояснил, что тяжело раненных в плен не берут, таких добивают на месте.

— Нас здесь вечно держать не будут, не сегодня, завтра отправят в какой-нибудь лагерь. Чтобы не доставлять себе хлопот в дороге, берут только здоровых, остальных добивают и бросают.

В подвале их держали несколько дней. Раз в сутки, обычно с утра, приносили ведро картошки сваренной в кожуре. Однажды подняли рано утром, построили и погнали по серой пыльной дороге куда-то на запад. Колонна военнопленных двигалась нескончаемым людским потоком. Муренцов шел рядом с тяжело переводившими дыхание красноармейцами — усталыми, почерневшими. На некоторых серели запылившиеся повязки с пятнами засохшей крови. Кто-то опирался на палку, кто на плечо товарища. Люди шли с поникшими головами. Во всем чувствовалась обреченность.

Изредка взлаивали конвойные собаки, бдительно стерегущие несчастных усталых людей, мгновенно реагируя на отстающих или выпадающих из строя.

Охраняли колонну уже не те здоровые жизнерадостные парни, которых Муренцов видел в первый день, а пожилые солдаты, наверное из каких-то тыловых частей.

Видно было, что и у Гитлера людские ресурсы не безграничны.

Их группу загнали в середину бредущих людей и они тут же стали одной неразличимой массой.

* * *

Пленных, среди которых были Муренцов и Калюжный, загнали в полутемный барак, с щелястыми стенами, где на земляном полу кое-где была навалена солома, в углу валялись какие то прелые матрасы и тряпки.

У противоположной от двери стены располагались нары из серых не струганных досок. В углу притулилась чугунная печка с ржавой трубой и без дверцы. Нар не хватало и многие вынуждены были спать на земле. Холод заставлял людей спать вповалку друг на друге, в два слоя. В этом лежбище бурно размножались вши, свирепствовал тиф.