Дело не в тебе, дело во мне (ЛП) - Джонсон Джули

Чейз кивает.

— Переехал всего несколько недель назад, когда закончился ремонт. Вообще-то, ты одна из моих первых гостей.

— О, — тихо говорю я, глядя на него.

По какой-то причине я нахожу это бесконечно печальным — всё это пространство, и не с кем его разделить.

— Означает ли это, что ты официально новый генеральный директор?

Он кивает.

— В пятницу вечером состоится гала-концерт чёрных галстуков — Джеймсон планирует сделать объявление после ужина. Иначе я бы не присутствовал.

— Не хочешь надевать смокинг?

— Не хочу видеть свою семью, — поправляет он. — Обычно я избегаю таких мероприятий любой ценой, но, похоже, я не могу выбраться из этого.

— Полагаю, в этом-то и беда быть почётным гостем.

Он кивает.

— Вся семья Крофт должна появиться вместе с сотней или около того деловых партнёров и друзей семьи. И много прессы.

— Ты не выглядишь взволнованным.

— У меня много эмоций, когда речь заходит о событиях, связанных с членами моей семьи, — говорит он, пристально глядя на меня. — Ни одна из них не является волнением.

Я нахожу бесконечно странным, что мужчина с таким явным презрением к своей семье мог одновременно проявлять такую преданность им.

— Зачем вообще возвращаться? — тихо спрашиваю я. — Если бы ты был счастливее в те годы, когда тебя не было…

— Всё сложно.

Я в этом не сомневаюсь — каждая косточка в теле Чейза сложна, вплоть до самого маленького пальца.

— Чейз…

Его глаза становятся блестящими, как только я произношу его имя.

Бабочки в моём животе сходят с ума.

— В чём дело, Джемма? — спрашивает он хриплым голосом.

На кончике моего языка желание спросить его, одинок ли он, нужно ли ему с кем-то поговорить, нужен ли ему друг… но я боюсь, что это будет слишком много, слишком быстро. Станет пересечением границы, которые я даже не уверена, что мне разрешено пересекать.

— Мне жаль Титана, — шепчу я вместо этого, желая протянуть руку и схватить его за руку, но сопротивляясь желанию. — У меня не было возможности сказать это раньше.

Его глаза становятся тёплыми, теплее, чем я когда-либо видела, настолько тёплыми, что я боюсь, что растаю в лужу у его ног, если он будет смотреть на меня так долго.

— Всё ещё злишься на меня? — спрашивает он, его глаза опускаются и фокусируются на моих губах.

Я знаю, что он думает о лифте, чёрт, я думаю о лифте, и одного воспоминания об этом обжигающем поцелуе, о его твёрдых губах, прижатых к моим, о моих ногах, крепко обхвативших его талию, достаточно, чтобы мой пульс забился в венах.

Я почти спрашиваю из-за чего? — мой мозг буквально взбудоражен его присутствием, но, к счастью, прежде чем слова слетают с моих губ, я вспоминаю, что должна злиться на его выходки альфа-самца.

— В ярости, — говорю я, но в моём гневе нет никакого жара.

Медленная, волчья ухмылка расползается по его лицу, как будто он знает, что я полна лжи, и от этого у меня в животе всё сжимается и становится тепло. Это чувство усиливается в десятки раз, когда он делает шаг ближе. Потом ещё один. И ещё один, пока он снова практически не прижимается ко мне.

Опасность!

Я моргаю изо всех сил, пытаясь сфокусироваться и придать своему голосу небрежность.

— Зачем ты привёл меня сюда, Чейз? Почему я не могу вернуться домой?

Мои слова — яркое напоминание о реальности. Его глаза почти мгновенно закрываются, и я оплакиваю потерю тепла в его взгляде. Когда он говорит, его голос совершенно спокоен:

— Нам нужно поговорить.

— О чём?

Вместо ответа он протягивает руку, хватает меня за руку и тащит к диванам. На этот раз я не сопротивляюсь ему. Как только я устраиваюсь на подушке рядом с ним, мои прежние прогнозы подтверждаются — она мягкая, как облако, и мегаудобная.

— Бретт, — решительно говорит Чейз.

— Нам обязательно говорить о нём? — протестую я, только что забыв о его мерзком кузене.

— Да.

Я фыркаю, но не возражаю.

Чейз откидывается назад, небрежно положив руку на спинку дивана. Если он хоть чуть-чуть протянет руку, кончики его пальцев коснутся моих волос. Что не отвлекает. Вообще.

Сигнал к шторму бабочек.

— И нас, — небрежно добавляет он, как будто эти два маленьких слова не заставили мой мир с визгом остановиться.

— Н-нас? — заикаюсь я, глядя на него широко раскрытыми глазами. — Что ты имеешь в виду под "нас"?

Он смотрит на меня испытующим взглядом.

— Мы.

— Я не понимаю, о чём ты говоришь.

— Ты можешь пытаться отрицать, что это так, солнышко, но мне жаль тебя огорчать — ты ужасная лгунья, — он улыбается, как будто ему ни капельки не жаль.

— Я — нет!

— Так и есть.

— И между нами ничего нет!

Его брови приподнимаются, разоблачая мой блеф.

— Хорошо, — бормочу я. — Может быть, есть маленькая, крошечная искра. Но это всё!

Он просто смотрит на меня. Смотрит и смотрит, пока моя жизнь не растворится в воздухе и не уплывет прочь. А потом он говорит простым голосом, от которого у меня замирает сердце:

— Это нечто большее, и ты это знаешь, Джемма.

Большее?!

— Но… я тебе даже не нравлюсь, — протестую я.

— Неправда.

— Ну, ты мне даже не нравишься.

— Джемма, — его рот дёргается от удовольствия. — Помнишь, я говорил, что ты ужасная лгунья?

Дерьмо.

— Но… — теперь я действительно хватаюсь за соломинку. — Ты не ходишь на свидания, — напоминаю я ему, отчаянно пытаясь поверить собственным словам. — Ты больше ни во что большее не ввязываешь.

— Это правда.

Несмотря на себя, я чувствую, как моё сердце сдувается, как воздушный шарик недельной давности.

— Может быть, это потому, что я не делал этого с тобой.

Мой рот открывается, когда равное количество надежды и страха устремляется обратно в мою грудь, наполняя этот чёртов шар, пока он не угрожает лопнуть. Пульс тарабанит в моих венах, я встречаюсь с ним взглядом, в то время как панические мысли проносятся в моей голове: о нас, о прессе, о его кузене-слизняке…

— Но… — я с трудом нахожу нужные слова. — Мы не можем…

— Джемма, — его голос твёрд, и, когда я смотрю на него, его глаза тоже. — Дыши.

Я киваю, пытаясь дышать, но меня немного пугает тот факт, что Чейз только что сказал, что хочет большего, что бы это ни значило, потому что это, вероятно, худшая идея, учитывая, что ни у кого из нас никогда не было нормальных отношений, насколько я знаю.

Чейз чувствует, что мне нужно время, чтобы всё обдумать, и не давит на меня. Вместо этого он плавно меняет тему, позволяя мне снова дышать.

— Пора поговорить о Бретте.

Наверное, это плохой знак, что я предпочла бы обсуждать социопата, а не статус наших отношений, верно?

Ну, что ж.

Отодвигая мысли о большем на задний план, я делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться.

— Ладно. Выкладывай.

— Я рассказывал тебе о Титане, — он контролирует свой голос, хотя я всё ещё чувствую скрытые потоки сильного гнева.

Гнев и боль, хотя он никогда бы не признался, что чувствует их.

И снова мне приходится бороться с желанием обратиться к нему.

— Это был первый раз, когда Бретт взял что-то у меня. Во всяком случае, что-то важное, — рука у моей головы сгибается от напряжения. — До Титана между нами всегда была конкуренция, но в основном это были мелочи, ничего необычного — борьба за моё место в команде по гребле, борьба против меня за пост президента класса, распространение слухов обо мне, чтобы саботировать мои дружеские отношения. Ничего экстремального, просто стандартное семейное соперничество.

— Угу, — говорю я, думая, что ничего из этого не звучит для меня стандартно. Вообще.

— Но после того лета внутри него словно что-то высвободилось — он перестал пытаться скрыть свои манипуляции, свои попытки причинить мне боль и стал почти… откровенным, — вздыхает он. — Мы оба учились в одной и той же школе-интернате для мальчиков в Род-Айленде. Однажды ночью я протащил девушку в свою комнату против правил. Все в Академии делали это — мы все смотрели в другую сторону, прикрывали друг друга спинами, когда дело доходило до прикрытия мониторов в зале, — его голос дрожит от гнева. — Кроме Бретта. Он сообщил об этом, вместе со всеми другими моими неосторожностями, директору. И когда этого оказалось недостаточно, чтобы очернить мою успеваемость, он проявил изобретательность. Возбудил обвинения в мошенничестве с моими учителями, обвинил меня в краже его эссе, в том, что я заставлял его делать мою домашнюю работу угрозами и принуждением. Полная чушь, конечно, я получал лучшие оценки, чем он когда-либо, так что, если бы я собирался жульничать, это не было бы с него — но это посеяло семена сомнения в умах школьного совета настолько, что они поверили ему, когда однажды он появился в медицинском крыле с подбитым глазом и ушибленными рёбрами, извергающий ложь о том, что я выбил из него всё дерьмо. Я этого не делал, независимо от того, как часто я думал об этом, но это не имело значения. Меня исключили за хулиганство в середине нашего выпускного года. Дедушка чуть не отрёкся от меня, — Чейз качает головой. — Есть ещё кое-что, но в это не стоит вдаваться… я думаю, ты поняла идею.