Сумрачная дама - Лаура Морелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Доминик взглянул через комнату на немецкого музейного работника, которого они также отыскали в лагере беженцев. Стефани проследил за его взглядом.
– Ах, – сказал он, наливая еще одну миску супа. – Он поправляется.
Музейщик наклонился к старику, и тот, быстро заговорив по-немецки, протянул ему миску. Музейщик удивленно раскрыл глаза, взял миску и робко отхлебнул. По лицу расползлась улыбка, он с куда большим энтузиазмом вернулся к лежащему перед ним на полу огромному учетному журналу и, прихлебывая суп, принялся вновь листать страницы в поисках информации о судьбе пропавших шедевров.
Этот добрый жест Стефани напомнил Доминику о Поле. Его пронзил укол невыносимой боли, столь сильной, что к горлу подступила тошнота. Аппетит пропал, Доминик отложил миску и бездумно уставился на пол. Каждую ночь не давала ему покоя агония в глазах Пола и хриплость его голоса, когда он с усилием пробормотал свои последние слова: «Продолжай рисовать». И каждый день – садясь с краешку обедать, участвуя вместе с другими солдатами в перестрелках, вслушиваясь в незнакомое дыхание того, кто теперь спал на верхней койке над ним – он все больше и больше скучал по Полу.
Кончится ли когда-нибудь это томление? Сопротивляясь боли, Доминик закрыл глаза и обнял себя, тоскуя по любимым. Он делал все, что мог, чтобы не терять надежды на то, что когда-нибудь снова увидит Салли и крошку Чечилию. Доведется ли ему взять на руки своего новорожденного малыша?
А что до рисования, после смерти Пола он ни разу не касался карандашом бумаги. Просто не мог себя заставить. Его лучший друг пожертвовал жизнью именно ради искусства. Хэнкок уже начал получать доклады разведки о возможных схронах по всей Германии и даже дальше на восток. И Хэнкок, и Стаут были достаточно безумны, чтобы рисковать ради их задачи всем. Но стоило ли оно того?
Стефани смотрел на Доминика. Он ласково заговорил, пробудив Доминика от мрачных дум.
– Ты итальянец, да?
Доминик, с облегчением, что его мысли прервали, поднял взгляд.
– Вообще-то я из Питсбурга. Но мои родители приехали из Италии.
– Ты знаешь Леонардо да Винчи?
Доминик невольно улыбнулся: имя великого мастера все еще вдохновляло его.
– Конечно. Один из моих любимых художников.
Стефани просиял.
– Будем искать. Скоро найдем.
Доминик усмехнулся такому заключению. «Хоть кто-то сохраняет оптимизм», – подумал он.
– Ты озабочен, – сказал Стефани, глядя прямо на него своими блестящими глазами.
– Что?
Стефани взмахнул ложкой:
– Я вижу, что тебя что-то волнует.
Доминик помедлил.
– Меня многое волнует в этой войне, викарий.
– Да. Но ты видел, как погиб твой друг, – мягко сказал Стефани. – Это нелегко.
В груди Доминика вскипели чувства. Внезапно ему захотелось закричать и ударить по чему-нибудь кулаком, но он сглотнул и взял голос под контроль.
– Я просто думаю стоит ли оно того, – пробормотал он. – Я знаю, что вы очень хотите вернуть сокровища вашей церкви. Но стоит ли это жизни Блэкли… и жизней всех остальных погибших?
Стефани помолчал, размышляя.
– Я понимаю. Мистер Блэкли. Он не хотеть на это задание?
– В смысле… – Доминик сглотнул. – Думаю, Блэкли был готов идти, куда пошлют. Разве мы не на это шли? И он верил в важность миссии «Людей памятников». Послушайте. Я думаю, что эти ребята молодцы, что пытаются что-то сохранить для человечества и все такое… – он кивнул в сторону Хэнкока, – но я не понимаю, почему это дело стоит того, чтобы рисковать даже одной жизнью, не то что… миллионами. Викарий, вы слышали, что войска Гитлера сделали с Польшей? Миллионы людей зверски убиты, без причин сосланы в лагеря. Как это вообще возможно? И все же… – У Доминика сбилось дыхание. – Вот мы тут, отсиживаем задницы в каком-то богом забытом музейчике. Извините, – закончил он, нервно теребя волосы.
Но Стефани был невозмутим.
– Да. Зло, неведомое поколениям. Я знаю. – Он повернулся к Доминику и посмотрел на него серьезно и настойчиво. – Но, друг мой, позволь мне задать тебе вопрос. Если бы мы искали склад с едой или что-то еще, что помогло бы нам выжить, стоило бы оно того?
Доминик нахмурился.
– Наверное.
– А если ты переживешь войну, что ты будешь делать, когда вернешься домой?
– Поцелую жену и малышей, – к горлу Доминика подступил комок. – Вернусь к работе в шахте. И… – Он замер, вспоминая самые счастливые моменты своей жизни: как он рисовал Салли, пока та мыла посуду. – И, наверное, снова начну рисовать, когда-нибудь.
– Вот видишь. – Стефани с улыбкой прикоснулся к его плечу. – Мы уже так много потеряли. Мы не можем потерять и то, что мы любим. – Он обвел жестом людей, занимающихся инвентаризацией картин, сложенных вдоль стены. – Представь себе мир без искусства, без музыки, без танцев, без всего того, в чем нет никакой необходимости. Этот мир не стоил бы того, чтобы в нем жить.
Доминик почувствовал, как сжалось его сердце. Он снова взял свою миску с супом, вполуха слушая, как диктуют описание одной из немногих оставшихся на стене картин.
– Рыночная сцена, – сказал старый немец, а солдат записал в блокнот. – Германия, семнадцатый век, возможно, имитация Альтдорфера[36]…
Внезапно по одной из лестниц, ведущих в лобби, поднялся солдат с огромной книгой в руках.
– Хэнкок тут?
– Я тут, – сказал Хэнкок из-за спины Доминика. Доминик вздрогнул от неожиданности. – В чем дело, рядовой?
– Музейный каталог, сэр. Смотрите.
Доминик и все остальные столпились вокруг него, а он опустился на колени, положил книгу на пол и открыл ее. Аккуратные строчки текста были испещрены пометками красным и синим карандашами. Хэнкок полистал книгу и со сдерживаемой радостью вскрикнул:
– Вот что мы искали!
Доминик и искусствовед наклонились через плечо Хэнкока, чтобы поближе разглядеть. Профессор замахал руками и забормотал что-то быстро по-немецки; Стефани пришлось дважды попросить его говорить помедленнее, чтобы он успевал переводить.
– Он говорит, что по этой книге можно найти много таких картин, – пояснил он. – Это официальный каталог. Деревенские школы. Суды и поместья. Рестораны и кафе. Другие места,
