Сумрачная дама - Лаура Морелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Светлые ресницы задрожали, и Пол открыл глаза. Его лицо было серым, перекошенным от боли, а дышал он быстрыми, неглубокими вдохами, которые хрипом отдавались у него в горле. Он бросил винтовку и ухватился огромной рукой за предплечье Доминика.
– Бонелли, – простонал он.
– Не закрывай глаза, Блэкли. – Доминик разорвал форму Пола в поисках той раны, из которой текло столько крови. – Все будет хорошо. Мы тебя залатаем. – Он в панике посмотрел по сторонам. – Медик! Нам нужен медик!
– Бонелли. Нет. – Пол застонал и поднял голову. – Доминик, приятель. Посмотри на меня.
Доминик посмотрел другу в глаза. Несмотря на то, что лицо его исказилось от боли, глаза оставались мирными, как летнее небо, и смотрели на Доминика, словно видели насквозь. Пол сделал еще один вдох, слегка поперхнулся, сжал зубы, чтобы пережить приступ боли, прежде чем заговорить. На его лицо прокралась улыбка.
– Продолжай рисовать, друг мой, – прошептал он. И потом его глаза закрылись, силы его покинули. Голова откинулась назад, и каска загремела о землю.
– Блэкли! – Доминик его потряс. – Блэкли! – Он схватился за горло друга в поисках пульса, хоть и знал, что его там не будет. – Нет! НЕТ!
– Бонелли. – До плеча Доминика дотронулся Хэнкок. – Слишком поздно. Мы ничего не можем для него сделать.
– Нет! – Доминик выдернул плечо из пальцев Хэнкока. – Не оставляйте его тут. Мы должны… Он должен… – он поперхнулся собственными словами, взгляд его затуманили слезы.
Меньше часа назад рядом с Домиником в грузовике сидели два солдата. Сейчас именно они подошли к нему с куском брезента. Лишившись дара речи, Доминик наблюдал, как они заворачивают тело Пола и уносят его вглубь собора.
25
Чечилия
Милан, Италия
Ноябрь 1490
Из коридора, ведущего в помещения дворцовой кухни, Чечилия заметила незаконнорожденную дочку его светлости. «Это она, кто еще», – подумала Чечилия. Маленькая Бьянка. Девочке было лет семь-восемь, ее круглые милые щечки обрамляли черные локоны. Она сидела на кухне за большим грубым столом и руками раскатывала тесто. Чечилия никогда раньше не видела девочку, только слышала о ней. Она полагала, что малышка проводит дни напролет в дворцовой детской со своими воспитателями. Чечилия оперлась спиной о стену в коридоре и несколько долгих мгновений наблюдала за девочкой.
По коридору разносился запах тушеных телячьих ножек. У Чечилии потекли слюнки. До следующей трапезы оставалось несколько часов, а она теперь постоянно хотела есть. Растущая внутри нее жизнь требовала пищи. Она подумала, что можно попросить повара дать ей что-нибудь небольшое перекусить или самой стащить что-нибудь из дворцовых кладовых.
Она думала, что необходимо найти способ сообщить Людовико, что она носит его дитя, пока он сам этого не понял. Но теперь, когда она узнала, что его светлость давно помолвлен с Беатриче д’Эсте Феррарской, Чечилия даже не представляла, что вообще может ему сказать. Последние несколько дней она притворялась больной и оставалась в спальне, надеясь, что Людовико оставит ее в покое на достаточно долгое время, чтобы она смогла найти правильные слова, сформулировать правильные вопросы. Что она может сделать или сказать такого, что заставило бы его отказаться от договоренности с герцогом Феррарским и вместо этого взять в жены Чечилию? И что с ней будет, когда станет известно о ее беременности? Она боялась, что Людовико может немедленно выбросить ее вон, вместе со скопившимся на кухне мусором, или даже что ей могут перерезать горло посреди ночи. Она никому не рассказала о своем положении. Может ли Людовико оставить ее ребенка здесь, под своей крышей, но саму Чечилию сплавить неизвестно куда? Кстати, где мать этой девочки?
Но было еще кое-что, что пугало Чечилию даже больше, чем изгнание из дворца, больше, чем возможность лишиться ребенка – она боялась вообще не пережить родов. На ее глазах две ее тетки отправились в мир иной, как только их новорожденные дети пришли в этот. Она видела их кровь, слышала последний крик матери вместе с первым криком ребенка. Каждый день случалось такое, женщины жертвовали своей собственной жизнью, отдавая ее другим. Как бы ей ни хотелось излить кому-то душу, она едва могла сама взглянуть правде в глаза. А правда заключалась в том, что она была в ужасе.
Наконец голод взял верх, и Чечилия зашла на кухню. Девочка почувствовала ее присутствие и подняла глаза от своей липкой работы. Чечилия оглядела кухню – темное, похожее на пещеру помещение, загроможденное металлическими кастрюлями, посудой, тряпками и старой деревянной мебелью. Здесь никого больше не было. Девочка, мигая, молча смотрела на Чечилию светло-голубыми глазами, обрамленными черными ресницами.
– Ты дочь его светлости.
Девочка кивнула и вернулась к работе.
Чечилия подошла к столу и отодвинула один стул.
– Я Чечилия.
– Я знаю, – сказала девочка.
– Что ты стряпаешь?
– Хлеб с изюмом и апельсином. – На девочке был фартук, такой большой, что им можно было бы обернуть трех таких, как она. Вероятно, его ей любя отдал кто-то из поваров.
– Я бы хотела попробовать. Выглядит вкусно, – улыбнулась Чечилия.
– Он вкусный. Будет. Когда повар испечет его для меня.
– Можно попробовать?
Бьянка ничего не сказала, но пододвинула комок теста через стол к Чечилии.
Наступило молчание. Чечилия сжала пальцами теплое тесто, набираясь духа задать единственный вопрос, ответ на который она хотела знать больше всего. В помещении больше никого не было, и Чечилия подумала, что надо пользоваться случаем, который потом может больше не подвернуться.
– Твоя мама… – Чечилия запнулась. Девочка подняла светло-голубые глаза и посмотрела на нее. – Где она?
26
Доминик
Ахен, Германия
Декабрь 1944
Доминик сидел на камне у входа в палатку и пытался нарисовать мать своих малышей. Сначала он долго смотрел в гаснущем вечернем свете на чистый лист бумаги. Хорошая бумага. Настоящая. Листочек в линеечку – Джози вырвала его из своего стенографического блокнотика и вручила Доминику, прежде чем уехать из Ахена, чтобы вместе с еще какими-то журналистами направиться на фронт следом за новым отрядом.
Несколько карандашных штрихов, но образ не рождался. Доминик не хотел думать худшего: что он уже забыл, как выглядит Салли. Как такое возможно? Но ее лицо в его памяти расплывалось, постоянно ускользая от внимания. Сердце ныло.
Доминик постучал карандашом по коленке и попытался придумать, что еще нарисовать, чтобы разогреться перед портретом Салли, но в голове была лишь свалка образов. Кончик вздернутого носика крошки Чечилии. Взрывающийся песок «Омаха-Бич». Холодная, всепоглощающая тьма угольной шахты
