Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Утренняя чашечка кофе?
Меня Эста заметил раньше, чем я его. Но оно и понятно: вряд ли пьяница, не вылезающий из гамака, хоть иногда появлялся на своем балконе, а тут вдруг привычный натюрморт дополнился живым участником.
– Хорошо смотришься.
Хлопнула входная дверь. Заскрипели ступеньки, а значит, пришла пора возвращаться в дом.
– Больше пить нечего. Только выпить. Знал бы, что придешь, оставил бы тебе порцию.
– Спасибо, я уже покофейничал. За завтраком.
И правда, выглядел он бодро. Должно быть, проснулся ещё до рассвета.
– Вот. Это для тебя.
На стол, шурша и шелестя, плюхнулся бумажный пакет.
– Что там?
– Сам взгляни.
Хм. Еда?
Фасоль. Кукуруза. Чечевица. Бутылка масла. Сушеный перец. Мука. О, и кофе тоже. В зернах. Ну это ничего, мельницу я сегодня уже опробовал. Правда, за каким чертом он…
– Гуманитарная помощь беженцам?
– Принес, что смог. С мясом сложнее будет.
Ещё и извиняется? Как-то утренний Эста не слишком сочетается с Эстой вечерним. В какое-то из времени суток играет роль? Пусть. Лично я покупать билет на его бенефис не собираюсь.
– Зачем?
– Что «зачем»?
И правда, не понимает моего удивления. Мне, в свою очередь, тоже кое-что непонятно.
– Кого ограбил?
Оба глаза угрожающе сузились до щелок.
– Это из дома.
– Значит, семью оставил без пропитания?
Отвернулся. На мгновение. Чтобы сплюнуть в сторону то ли ругательство, то ли разочарование.
– Не последнее. Мы бедствовать не будем, не волнуйся.
Я расставил банки и пачки на столе. В живописном беспорядке. Отошел чуть назад, любуясь, потом спросил снова, на этот раз уже так серьезно, как только смог:
– Зачем?
– А кто вчера жаловался, что голоден?
А ещё я мог сказать, что хочу женщину. И мне бы её доставили в подарочной упаковке прямо на дом? Ха!
– Играешь в доброго самаритянина?
– Думай, как тебе удобнее. Только, знаешь… Я на самом деле не собираюсь быть плохим хозяином.
Запомнил-таки мои слова. Кольнули в слабое место? Специально не старался. С другой стороны, если он называет себя «хозяином», да ещё произносит это слово с некоторой гордостью, это может означать, что… Ну да. Конечно. Какой-нибудь квартальный комитет добровольных помощников органам охраны порядка.
– Испугался, что я вправду отправлюсь кого-то грабить?
Промолчал. Слишком выразительно, чтобы оказаться по-настоящему оскорбленным.
– Или решил, что у меня получилось бы?
Снова ни слова. Только взгляд.
Смешно. Действительно. Наверное, с моим лицом что-то не так, и довольно давно. Недаром прежние знакомые тоже сторонились. Правда, опасались они скорее не кражи, а…
– Я бы не позволил.
Какое многозначительное заявление!
– Считаешь, это меня остановит? На пару дней хватит, а потом что прикажешь делать? Или будешь продолжать строить из себя кормильца?
Он не возразил. На «кормильца». Пропустил мимо ушей. Зато уцепился за другое:
– Ты ведь так не думаешь. Это все… Злость. Обида. А они когда-нибудь закончатся. Должны закончиться.
О, мы ещё и психологи? Ну прямо на все руки от скуки! Раньше я позволял говорить с собой в таком тоне только Хэнку. Больше никому. Хотя… Никто больше и не пытался.
– Тебе ни за что не догадаться, о чем я думаю.
Потому что догадываться не о чем. В голове ни одной мысли не осталось. Одно лишь усталое ожидание последнего удара, который меня добьет. Жаль, что не знаю точно, когда отмучаюсь.
– Ты не виноват, что все так получилось.
Наверняка. Иначе не получил бы полное отпущение совершенных грехов. Вместе с мировым забытьем.
– Но пока не успокоишься, можешь натворить… всякого.
– И поэтому ты собрался за мной присматривать?
– Ну да.
Местный герой? Борец за добро и справедливость? Тогда я и вовсе счастливец: попал в заботливые руки.
– И многих ты уже взял себе на иждивение?
– Ты первый. Тем, кто живет здесь по праву, чужая забота не нужна.
Вот как? Не упустил случая напомнить, что я – никто и звать меня никак?
Увы, спорить нам не о чем. На самом деле. Здешняя земля поделена не людьми, что бы они о себе ни возомнили. Природа постаралась. А мы всего лишь приспособились.
Моя жизнь там, наверху. На склонах. И хотя я, в отличие от того же Эсты и всех его соплеменников могу отправиться, куда захочу, это не значит, что собираюсь занимать чужое место. Особенно если кому-то оно нужнее.
– Вот что я тебе скажу. Мне было бы легче легкого оставить все, как есть. Жить за твой счет, например, и ни о чем не заботиться. Но я тоже привык получать только то, что моё по праву. Не подачки. Не благотворительность. Не милостыню. То, что положено. Воровать не буду, не бойся. Только если совсем заскучаю или свихнусь от безделья. Но ты ведь всегда знаешь, где меня найти?
Понял ли он? Не знаю. Да и неважно. Я не буду брать, брать, брать и брать у кого-то. Пусть даже по его доброй воле. Пусть даже в качестве подарка. Потому что стыдно.
Я и раньше не брал. Дома. Принимал для пользования. И готовился отдавать с лихвой. Никогда ни о чем не просил. Может, зря? Может, стоило выдвигать всяческие требования? Тогда бы меня, наверное, не стали бояться. Ну как же можно опасаться человека, который связан твоими благодеяниями по рукам и ногам? А вот тот, чью стену не пробить подарками, да, опасен. Потому что свободен.
– Тогда тебя нужно поставить на довольствие. Но…
Новый взгляд. Слегка смущенный.
– Проблемы?
– Удостоверение личности.
– Что с ним такого? Ах да… Его же нет. Извини, забыл.
Теперь он посмотрел на меня с жалостью. Видимо, решил, что шучу исключительно в силу истерии, охватившей меня в связи с потерей… В общем, не способен пока мыслить здраво.
– Есть кто-нибудь, кто может стать свидетелем? Подтвердить твоё имя и происхождение?
– Никто на свете.
– А твои… родители? Они не согласятся?
– У меня нет родителей.
И это тоже чистая правда. Сенатор не захотел стать отцом, хотя бы и названым. А мать… Думаю, она перестала считать меня сыном ещё задолго до рождения Генри.
– Они…
– Ага. Умерли. Давным-давно.
– Какие-нибудь родственники? Я могу попробовать их поискать. Даже если уехали дальше, чем границы Союза.
Или он искренне желает мне помочь, или старается спихнуть новоприобретенную головную боль на другие плечи. Впрочем, без разницы. Результат должен быть один и тот же.
– Если кто-то и был, я
